В каюте Медведевой не было ничего, как будто хозяйка только сегодня в нее заселилась. Единственное исключение – к дверце шкафа приколота магнитной булавкой картинка. Лист белой бумаги с нарисованной грифельным карандашом птицей. Чайка парила над морем, а внизу, среди волн, угадывались мачты, паруса. Пропорции соблюдены не были: чайка на поллиста, кораблики же изображались несколькими штрихами, не понять, насколько успешно они боролись со штормом. Верхнюю часть картинки занимала зловещего вида черная туча, прорезанная зигзагами молний. Только до корабликов молнии не могли дотянуться – распластанные крылья чайки преграждали им путь.

– …сейчас так не получается. – Степан облизнул пересохшие от волнения губы. Пальцы его то сжимались в кулак, то разжимались, рука дрожала. И в конце концов соскользнула на кушетку, нечаянно задела бедро женщины. – Не чувствую я корабль. Как будто подменили его. Или нас?

Рука лежала, касаясь бедра женщины, а Медведева на это никак не реагировала. Слишком захвачена рассказом? Взглянуть ей в лицо, чтобы проверить, Степан не отважился.

– Слава, ведь невозможно такое, чтобы с информационным пакетом что-то случилось во время перемещения, правильно? Наука опровергает, да? Это у меня нервы шалить начали, да? Скажи, ты же ничего странного не заметила? Ты же разбираешься в разных поту… необычных штуках?

Степан не врал, только слегка преувеличивал. Описанное им ощущение возникало после каждого гиперперехода и никакого отношения к «ошибкам информпакетов» не имело. Индивидуальная реакция организма на масс-информационное преобразование. В лечении не нуждается, проходит в течение суток. И в этот раз уже почти прошло. Но это «почти» и отличало ложь от преувеличения, позволяло быть правдивым в сегодняшней Игре.

Маслов вновь облизнул губы. Самое время было повернуться к женщине, податься вперед всем телом, схватить за руки… Повернуться Степан не мог. А Медведева молчала, будто не слышала его сбивчивых, взволнованных, на грани истерики вопросов.

Он мысленно скрипнул зубами. Вот кукла деревянная! Но заданный темп нужно выдерживать. Рука бортинженера дернулась было и безвольно упала. Накрыла сложенные в замок руки женщины. И на это Медведева никак не отреагировала, даже не вздрогнула. Требовалось сказать еще какую-нибудь полуправду, повысить градус. Поймет же она когда-нибудь, что мужчина слаб, в одиночку не справится с навалившейся бедой. Что его нужно успокоить, приголубить, дать выплакаться в жилетку.

– Я еще на Земле предчувствовал… Да нет, что я говорю! Как раз все наоборот. Ты ведь знаешь, я ни на одном корабле больше чем в две экспедиции не хожу, правило у меня такое. А здесь… Сам не знаю, зачем я остался. Как будто тянуло что-то. Эх, не нужно было идти в эту экспедицию!

Руки Медведевой неожиданно разжались. Мягко, но решительно она подхватила ладонь бортинженера, убрала в сторону.

– Ты прав, не нужно было идти в эту экспедицию. Но теперь ничего не исправишь.

Голос ее звучал так спокойно и холодно, что на несколько секунд Степан поверил во весь тот бред, который только что нес. Желание продолжать Игру улетучилось мгновенно и бесповоротно. И так же мгновенно и бесповоротно он понял: да, в эту экспедицию не следовало идти.

Круминь вышел из стасис-сна с привычной легкостью. Будто проснулся утром, а впереди ждет пусть напряженный, но вполне обыденный рабочий день. Двадцать девять лет стажа в косморазведке даром не проходят, человек привыкает ко всему. Вот и он к стасис-капсулам привык, ездит на работу бесчувственным чурбаком. Мог бы, конечно, во время гиперперехода сидеть в ходовой рубке на почетном месте. Но, честно говоря, не любил он этого: ощущение, что сознание вдруг отделяется от тела, и будто призраком становишься, бесплотной тенью. Всего несколько минут длится, но впечатлений надолго потом хватает. Говорят, у всех по-разному, некоторые даже оргазм испытывают. Иван таким «счастливчиком» не был, к тому же пользы от командира во время Маневра никакой, не разбирается он, физик-планетолог, во всей этой навигаторской кухне. Зачем географию учить? Извозчик довезет! А извозчик у него надежный, в профессионализме Буланова за десять лет совместных полетов он убеждался не единожды. Да, некоторые черты характера навигатора ему не нравились, но кто он такой, чтобы судить? Командир обязан находить общий язык с каждым из подчиненных. Круминь возглавлял экипаж «Колумба» тринадцать лет, со дня схода корабля со стапелей, и в разведке считался хорошим командиром. Сам он это мнение коллег и начальства разделял: четырнадцать экспедиций «Колумба» под его руководством прошли успешно. А если посчитать, сколько всего налетал, то эта будет тридцатой. Юбилейной. И, пожалуй, последней.

Летом Круминю исполнилось пятьдесят четыре, а это означало, что через год он получит право выйти в почетную отставку. Можно бы и еще поработать, строгих ограничений в космофлоте полвека как нет, лишь бы здоровье позволяло. Ивану здоровье позволяло, и друзья говорили, что выглядит он лет на десять моложе, а то и на все пятнадцать. «На семнадцать» – поправлял Круминь. И те, кто знал, какая именно у них со Славой разница в возрасте, кивали понимающе. Мол, да, вы прямо как ровесники. И Ярослава всегда смеялась этой шутке. А он…

Официально брак они не оформляли. Это никого не удивляло: зачем, если люди и так все время вместе, и на Земле, и в Космосе? Главное, чтобы любили друг друга. Любили…

Когда-то давным-давно у молодого косморазведчика Ивана Круминя была жена – первая и единственная его любовь. Он был счастлив, предвкушая каждую встречу долгими месяцами разлуки, и лишь посмеивался над коллегами, заводившими «полетные романы», – они ничего не знали о настоящей Любви… А затем его Единственная ушла к другому, сказав, что устала жить с вечным разведчиком, романтиком-неудачником, не способным сделать карьеру. Не говоря уж о ребенке. Да, она была права во всем. И с детьми не сложилось в жизни, и по карьерной лестнице не смог подняться выше командира косморазведки. А после того развода, той моральной оплеухи он и любить разучился так искренне и самозабвенно, как умел в молодости. Решил, что все это: семья, дети, любимые женщины – не для него. Ему нравился космос, нравилось высаживаться на только что открытых планетах, нравилось все новое, неизвестное, таинственное. Круминю нравилась его профессия, а все остальное он из своей жизни вычеркнул.

И вдруг появилась Медведева. Нет, «появилась» – неподходящее слово для этой женщины. Ярослава вошла в его жизнь, не спрашивая разрешения. «Я здесь, и делайте, что хотите». Они познакомились шесть лет назад на маленьком островке посреди теплого моря. Круминь проводил там очередной отпуск; пилот-испытатель Медведева тоже любила море, солнце и пальмы. Курортный роман завязался незаметно и естественно. И так же естественно закончился, когда Круминь улетел в очередную экспедицию. А вернувшись, очень удивился, встретив прошлогоднюю знакомую на космовокзале.

Медведева оказалась не только умной, начитанной, интересной в общении, обаятельной. Она была чертовски упряма. Во-первых, поступила в Академию Космофлота, с первой попытки пройдя отборочный тур, хоть конкурс на специальность «Пилотирование и навигация» был просто-таки дикий. Во-вторых, Иван ей понравился, и она решила, что будет его любить. Как это «решить любить» Круминь не понимал. Но применительно к Ярославе эти слова означали отнюдь не абстрактные чувства. Это были действия, вполне конкретные и осязаемые. Ему было хорошо рядом с этой женщиной, и одновременно…

Когда Круминь снова прилетел на Землю, то узнал, что Медведева закончила академию и ушла в свою первую экспедицию. «К лучшему», – подумал он и постарался выбросить из головы все, что успело их связать. Но год спустя, когда воспоминания начали тускнеть, они встретились вновь. Неожиданно встретились. Для Круминя неожиданно: Маликов, пилотировавший «Колумб» начиная с первой экспедиции, был списан медкомиссией космофлота вчистую, и на тренировочную базу прилетел новый член экипажа.