Пристинская грустно улыбнулась, кивнула, принимая его уверение. Зачем он её пытается успокоить, она же не ребёнок? Даже обычная высадка на Горгону чревата непредсказуемыми последствиями, способными перечеркнуть самый продуманный план. А тут — штурм станции, война внутри Кольца. Нет, вероятность вновь увидеть Землю у них невелика. Вернее, призрачна.

— Всё нормально, не беспокоюсь я, справимся с двигателем, — она постаралась придать голосу бесшабашность. — Кстати, а что ты думаешь о нашем пилоте?

Тагиров отмахнулся.

— Я о ней вообще стараюсь не думать, а то жутко делается. Смотрю, как вы с ней общаетесь, словно с обычной девчонкой, а у самого мороз по коже. Надо же — информационная модель человека, помещённая в биологическую оболочку, неведомо как и неведомо где изготовленную.

— Ты ей не доверяешь?

— Доверять или не доверять можно людям. Она член экипажа, это данность, от меня не зависящая. Так решил Берг, ему я доверяю.

— Берг, наверное, похож на твоего отца? Ты о нём всегда говоришь так уважительно.

— Не знаю… Возможно ты и права, я действительно уважаю Берга как отца. Хотя настоящего отца у меня не было. Конечно, был мужчина, зачавший меня. Я даже знаю его имя. Но отцом никогда не считал.

Тагиров помолчал. Затем спросил:

— Хочешь, чтобы я рассказал о себе?

— Хочу. А ты? Если тебе это неприятно, то не рассказывай.

— Почему же, тебе могу. Ты ведь подруга моей жены. Я тоже хотел бы стать твоим другом.

В детстве мама рассказывала, что отец Георгия был моряком и погиб в кораблекрушении. Одно время мальчик бредил морем, собирал марки, значки с изображением известных мореплавателей, — искал среди них отца. Пока не узнал, что тот жив-здоров, обитает на соседней улице и работает в местной администрации. Родители расстались до рождения ребёнка, собственно, они и не жили вместе. Мужчина категорически не хотел детей, считал, что слишком молод брать на себя такую ответственность. Но мама упёрлась и родила вопреки его воле. А он обиделся, посчитал себя униженным, ушёл.

Мать продолжала любить его, на других мужчин и смотреть не хотела. Так и прожила вдвоём с сыном. Не исключено, отец тоже её любил, но как-то по-своему, постоянно укорял, что она всё в их отношениях испортила. Поэтому денег на ребёнка не давал, а мама не просила. И радовалась, когда он допускал её в свою постель. Бегала к нему после уроков — она работала учительницей в школе — благо, жили по соседству. Потом отец сделал карьеру, стал важным чиновником, завёл молоденькую любовницу. А старую выставил. Георгию девять лет было, он хорошо запомнил, как мама пришла в слезах и рыдала всю ночь, хотя и не понимал тогда, из-за чего.

Отца он так ни разу и не увидел. Зачем? У них не было ничего общего. Георгий вырос даже внешне на него непохожим, гены прадеда-балкарца пересилили. Маминой любви и тепла ему вполне хватало. Тем более, она никогда не скупилась делиться ними с окружающими, независимо от того, способны люди оценить это или нет.

— А ещё мама любила цветы. Знаешь, какие у нас были хризантемы? — мечтательно улыбнулся Тагиров. — Я и сейчас помню названия: «Нивея», «Орион», «Глория», «Германский флаг». У неё красные лепесточки и коричневая с золотистой каймой серединка. А циннии у нас какие были! Я таких и в столичном ботаническом саду не видел. Красные, белые, пурпурные, фиолетовые, розовые. Даже зелёные, «Энви». Ещё у мамы цвела лаватера — такое декоративное многолетнее растение, высокое, метра два, с большими розовыми цветками. Её иногда называют собачьей розой. Настоящие розы, разумеется, тоже были. Мне особенно запомнился огромный куст плетистой. У нас в углу двора стояла беседка, похожая на эту, и ветви розы оплели её со всех сторон.

— Здорово!

— Угу. А вербена тебе нравится? Сможешь отличить канадскую от буэнос-айресской? Я могу!

— Ты, наверное, ботанику в детстве любил?

— Я маму любил. Больше всего ей нравилась аргемона. Нежный белый цветок с тонким ароматом. А вокруг — шипы. В этой жизни так и нужно — не черстветь душой, но уметь защищаться.

Тагиров замолчал. Надолго. Пристинская попробовала вернуть его к рассказу о детстве:

— Наверное, вам было тяжеловато финансово? Без помощи отца?

— Нет, отчего же? Мама в хорошей школе работала, приличную зарплату получала. Не помню, чтобы я в чём-то нуждался. А в институте именную стипендию получал, тоже немалые деньги. Я ведь всегда отличником был. Как и ты, — Георгий улыбнулся кончиками губ. — Идеальный ребёнок. Когда окончил Академию и пошёл в первую экспедицию, мама мной очень гордилась. Весь дом фотографиями обвешала, даже совестно было перед знакомыми. И каждый раз, провожая, плакала.

— Когда ты ушёл из Космофлота, она огорчилась? Или обрадовалась, что больше времени будешь на Земле проводить, чаще навещать сможешь?

Тагиров медлил с ответом. Елена уже собралась переспросить, когда он, отвернувшись, прошептал:

— Мама умерла до того, как я пришёл в СБ. Погибла. Разве ты не читала моё досье? Это же не закрытая информация.

— Я не дочитала, извини… Что случилось?

— Помнишь тот случай, когда взорвали Мраморный дворец? Мама как раз была там, на фестивале садоводов.

Пристинская помнила. Пять лет назад накануне очередных президентских выборов по стране в который раз прокатилась волна террора. Европейско-Российский Союз уже почти век был сильным стабильным государством, обеспечивающим гражданам достойный уровень жизни и свободы. Но и от них ждущим лояльности, уважения к закону и власти. Большинство граждан это устраивало. Однако не всех. Слишком разные нации и народности населяли Евроссию, слишком несхожими были их история, культура, обычаи, религия, язык, внешность. Три поколения — недостаточный срок, чтобы притереться друг к другу. Даже если бы население державы было полностью однородным, нашлись бы отщепенцы, не желающие считаться ни с чем, кроме собственного «я». У полиции и службы безопасности работы хватало.

— Я был в экспедиции, — продолжил Тагиров. — Сообщили, когда вышел из карантина. Это стало… не знаю, как сказать — удар, шок. Мама для меня значила очень многое.

Елена украдкой облизнула пересохшие губы. Она понимала, каково это — потерять маму, самой пришлось пережить. Но ей было всего пять, бабушка и дедушка старались как могли смягчить боль. Тагирову оказалось труднее.

— Какая-то прострация навалилась, смутно помню, что со мной было. Потом рядом оказалась Карина. Она мне помогла. Смешно, наверное, слышать от взрослого мужчины, но она для меня стала не только женой и другом, но и второй мамой. В какой-то степени.

— Ты любил её?

— Она первая женщина в моей жизни. Я надеялся, что единственная.

— Хочешь сказать, до неё у тебя никого не было? Ведь ты женился на ней…

— В тридцать. Да, у меня не было женщин до тридцати лет. Ужасно?

— Не знаю. Я ещё не встречала мужчину, решившегося признаться, что до тридцати лет он оставался девственником.

— Зачем врать? Я такой, какой есть. Для меня близость с женщиной — очень личное, не умею к этому относиться легко как к забаве. С Кариной мы прожили четыре года. И внезапно всё рухнуло. Самое обидное, я даже не замечал предпосылок. Приехал из командировки, а она вещи упаковывает. Зачем, куда? Говорит: «Я на следующей неделе улетаю на Новую Европу. Проект есть хороший, интересный». — «Надолго?» — «Думаю, навсегда. Зачем возвращаться? Всё равно переселяемся». — «Но я не смогу так быстро оформить перевод!» — «Вот и оставайся здесь. Я думаю, нам не стоит дальше жить вместе». Я так и сел. Спрашиваю: «Что случилось, чем я тебя обидел?» — «Устала я от твоей чувствительности. Не пойму, ты мужик или баба? Ей богу, лесбиянкой начинаю себя чувствовать». Сначала было обидно, затем больно. Словно предательство всего, что было между нами. Мне казалось, что если люди близки, то они должны дорожить друг другом. Наивный, да?

Георгий замолчал, и Елена тихонько вздохнула. Она могла подписаться под каждым его словом.