«С чего бы это?..» — рассеянно подумал Агафон.

— З-здравствуйте, — первым слегка поклонился — или просто втянул пристыженно голову в плечи при мысли об оставленном позади разгроме и потопе — Иванушка.

— Счастлив приветствовать пришельцев из столь дальних стран в нашем скромном жилище, — не гася настороженных огоньков в черных, как угольки, глазах проговорил калиф.

— «Которое после вашего отъезда, без сомнения, станет еще намного скромнее», — Сенька не удержалась и пробормотала себе под нос окончание фразы Ахмета, потерянное, по ее мнению, под пластами гостеприимства и просто хорошего воспитания любезного правителя Сулеймании.

Эссельте хихикнула.

— Мы рады, что наши непритязательные слова вызвали столь веселый смех со стороны девы, чья красота затмевает блеск всех бриллиантов Белого Света, а бездонные глаза способны посрамить и иссушить черной завистью даже полуденные волны Сулейманского моря, — галантно растянул в улыбке губы Ахмет, и взвод льстецов, подобно прибою упомянутого водоема, нестройно загомонил, наперебой восхваляя несомненный поэтический дар их повелителя.

— Ахмет из рода Амн-аль-Хассов, как последний маг-хранитель, я тебя с полной ответственностью спрашиваю: когда ты будешь готов к отлету? — не стал церемониться и взял быка за рога раздраженный конфузом Агафон. — У тебя есть три часа на сборы.

— Три часа?!.. Три часа?! Но это невероятно, неслыханно, невообразимо, подобно цветочному горшку с крышкой, о суровый и воинственный чудесник!!! Помилосердуйте, какой может быть отлет через три часа, когда такие знатные путешественники — и великий и могучий чародей среди них — только что осчастливили своим присутствием нашу славную державу! Вы всенепременнейше должны отдохнуть с дороги под сенью фиговых пальм, под вкрадчивое журчание фонтанов, под сладкие звуки музыки и пения наших наилучших искусников и искусниц развлечений!..

— Видели мы ваши пальмы, — отмахнулся презрительно краснокожий, как абориген Диснеланда, Олаф. — Точно фиговые: тени от них ни шиша. И мешкать нам некогда, Агафон прав. Время-то идет. Атланик-сити — не ближний свет. И чем скорее мы отсюда улетим — тем лучше. Хел горячий, а не страна…

— Атланик-сити?.. — растерянно захлопал густыми пушистыми ресницами Гийядин. — Атланик-сити, вы сказали?.. Но что нам, калифу благословенной Сулеймании, делать в этих варварских местах?!

— Тебе ничего делать не надо — всё будет сделано за тебя, — в жесте того, что в его понимании считалось успокоением и примирением, рыжий конунг вскинул огромные, как лопаты, ладони.

Иван исподтишка ткнул локтем в бронированный бок жестоко обгорелого под безжалостным сулейманским солнцем, и поэтому не склонного к учтивому маневрированию и придворному политесу отряга (В смысле, склонного еще меньше, чем всегда. Простой график текущей склонности Олафа изображал бы прямую линию, резко уходящую в полностью отрицательную четверть координатной плоскости всемирной дипломатии), и снова перехватил нить разговора:

— Я полагаю, господин визирь правой руки доложил вам о цели нашего путешествия?

— Д-да, — уклончиво ответил Ахмет, завозился на своем ковре и грузно присел, поджав под себя ноги. — Он это сделал.

— Тогда вы, без сомнения, понимаете, что дело наше и вправду чрезвычайно срочное, и не терпит отлагательств? — вежливо продолжил Иванушка.

— Дело?.. Ваше дело? Какое?.. Ах, вы об этом… деле!.. — Амн-аль-Хасс натянуто улыбнулся и закрутил пухлой кистью руки, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Премудрый Сулейман! Какие могут быть дела, когда вы едва успели ступить на землю нашего города! По закону гостеприимства Сулеймании в первый день прибытия гостей никакие разговоры о делах даже вестись не могут! Гость обязан отдохнуть, совершить омовение от дорожной пыли, вкусить с хозяином плодов его земли, испить молока белых верблюдиц, преклонить голову на мягких подушках лебяжьего пуха, отдавшись освежающему сну, и только на следующий день…

— Хороший обычай, — нетерпеливо кивнул Олаф. — Но мы не можем…

Эссельте, с ужасом увидев, как из-под ее пережаренного на солнце носика уходят и плоды земли, и отдых на самых настоящих постелях, и даже молоко белых верблюдиц, которое вряд ли могло быть хуже молока серых ослиц и черных буйволиц, которое предлагали им сплошь да рядом по пути сюда сулейманские трактирщики, срочно ухватила юного конунга за рукав и торопливо зашептала:

— Олаф, ты ничего не понимаешь в международном придворном этикете!..

— Это точно! — раздулся от гордости отряг.

— А Сулеймания — дело тонкое! — округляя многозначительно глаза и поджимая губки, убежденно заговорила принцесса. — Калиф Ахмет Гийядин может обидеться на наше пренебрежение местными обычаями! А нам с ним еще Гаурдака загонять обратно! Зачем расстраивать будущего боевого товарища из-за такого пустяка, как день-другой пребывания у него в гостях?

— Боевого? — скривился в невольной усмешке отряг. — Да я ему ничего острее обеденного ножа сроду бы не доверил!

— Кроме умения владеть ножами у человека может быть много других достоинств! — гордо выпятила грудь гвентянка.

— Д-да, — сдался с первого взгляда без боя конунг.

— Но время… — начал было возражать Иван.

— Один день — это ведь такая мелочь, Айвен, миленький! У нас же есть время!.. У нас ведь есть время? — оставив попытку уговорить лукоморца, она снова требовательно воззрилась на Олафа и Агафона.

— Н-ну… есть… — признал отряг.

— Крайне немного, — сурово подчеркнул маг.

— То есть, достаточно для того, чтобы на день-другой спрятаться под крышей за шторами, нырнуть в фонтан и забыть, что такое солнце? — неожиданно пришла на помощь гвентянке Серафима. — Неужели никто из вас не клялся себе, что по возвращении домой год не будет выходить из тени, а питаться станет исключительно мороженым?

— Не клялся, — не задумываясь, покачал головой северянин.

И тут же признался:

— В голову не приходило…

— Но идея хорошая… — не так уж нехотя, как хотел изобразить, проговорил волшебник, и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к покрасневшим и пылающим щекам и носу.

— Один день под вашей гостеприимной крышей, о благородный калиф Сулеймании, стоит десятка под вашим открытым небом, — склонился в галантном поклоне и комплименте Кириан.

— Сказано настоящим поэтом, — учтиво склонил набок голову в тяжелой чалме Ахмет.

— Оценено настоящим поэтом, — куртуазно вернул похвалу бард.

— Значит, мы остаемся? — радостно сверкнули глаза принцессы.

Остальные члены антигаурдаковской коалиции переглянулись и кивнули.

— Уговорила. Остаемся.

Гостеприимство калифа оправдало, и даже с огромным запасом превзошло все самые нахальные ожидания перегретых и пересушенных путников: омовения, роскошные чистые одежды, пышный пир за полночь — с музыкой, пением, танцами и с взводом персональных опахальщиц, что самое главное, единодушно признали мужчины.

А впечатлительную принцессу и бывалую царевну — одинаково, на этот раз — больше всего поразили ванны с разноцветной ароматной водой — произведение старшего коллеги Агафона, молодого придворного мага, закончившего год назад с отличием ВыШиМыШи (а, значит, автоматически вызвали настолько активное неприятие его премудрия, что тот едва не отказался от умывания вовсе, заявив выспренно, что подобное применение магического искусства недостойно настоящего волшебника, позорит доброе имя и умственные способности того, если они у него вообще когда-нибудь были, и что использовать магию для порчи хорошей чистой воды в угоду пошлым вкусам профанов и обывателей все равно, что забивать гвозди шкафом). Вне зависимости от того, какие телодвижения совершались купальщиком, в районе головы вода и пена всегда была янтарная с изысканным ароматом ананаса и дыни, у груди — розовая — вишня, малина и земляника, а в ногах — желтовато-зеленая — яблоко и банан.

Уставшая от развлечений, назойливого внимания армии придворных и прислуги и бесплодных попыток завязать разговор про предстоящее путешествие больше, чем от самого долгого пути по сулейманскому небу в самый длинный день в году, с наступлением глубокой темноты группа нейтрализации Гаурдака была препровождена в гостевые покои в Малом Круглом гостевом дворце в самом центре старого сада, да там, наконец, и оставлена (В покое).