Когда бард на пару секунд примолк, чтобы под переборы серебряных струн глотнуть допинга из предложенного слугой кубка, по женской части приглашенных пробежала нервная волна.
— Как это грустно!..
— Как это печально!..
— Какая ужасная история!..
— Какая великая любовь!..
— Тс-с-с, тихо, я знаю, это еще не всё!
— Как — не всё?!..
— А разве?..
— Всё не так, как вы думаете!
— А как мы думаем?
— А мы думаем?..
И тут миннезингер крякнул, ударил по струнам с удвоенным пылом, прямо пропорциональным градусности предложенного напитка, и скорбно продолжил:
К счастью, а может, к нечастью, очнулась моя Сколопендра,
Яд, что купила она, оказался паленым.
Яд из негодных, просроченных трав изготовил аптекарь,
Но продавал по цене настоящей отравы.
Пару монет сэкономил прижимистый скряга,
И преградил путь в Сабвэй Сколопендре злосчастной.
Встала, шатаясь и морщась болезненно, дева,
Гибель суля и отмщение Автопроглоту,
И всей родне его вплоть до седьмого колена;
Вдруг ее взгляд на лежащего пал Дихлофоса;
Выхватив меч у слуги, что отсвечивал рядом,
Сердце свое проколоть Сколопендра решила,
Но, о клинок ненароком порезавши руку,
Вся побелела при виде струящейся крови,
В обморок грохнулась и неподвижна осталась.
Выдохся слабенький яд, и восстал Дихлофосси,
Недоуменно вращая окрест очесами.
Видит — лежит вся в крови Сколопендра младая,
Меч же в руке; и, решив, что мертва Сколопендра,
Вмиг Дихлофос на высокую башню взобрался,
И, от великого горя умом помутившись,
Бросился, смерти желая себе, прямо с башни,
И полетел, ускоряясь, к земле с оглушительным свистом,
Воздух буравя своей головою могучей.
Свист от паденья его исходил преизрядный,
Гнул он дубы вековые и птиц заставлял разлетаться.
В панике птицы метались, крича заполошно,
И улететь поскорее оттуда стремились,
Думая, будто уж звезды на грешную землю
Падают, света конец неминучий собой знаменуя.
Свист сей тотчас пробудил Сколопендру младую,
Томные очи она разлепила небрежно,
И увидала, как шмякнулся оземь любимый,
И ощутила, как мелко земля задрожала.
Встала с земли Сколопендра, кряхтя и шатаясь,
Руки простерла любимому вслед, и, полшага
Сделав нетвердой ногой, чувств лишилась,
В обморочном состояньи на клумбу упала.
Но не погиб в столкновеньи с землей Дихлофос боговидный.
На деревянную крышу сарая свалившись,
И разнеся ее в щепки главою могучей,
Мягко упал он на грабли садовые, даже
Не пострадав при паденьи телесно, всего лишь
Пара царапин осталась на теле героя.
На ноги встав и древесную пыль отряхнувши,
И отчихавшись со вкусом, герой из сарая
Вышел, и тут же на клумбу наткнулся,
Где недвижима лежала его Сколопендра,
Бледная вся, и змея не спеша выползала
Злобно шипя, из-под стройного торса девицы.
Вмиг ухватил Дихлофосси змею, и приставил
Пасть смертоносную, полную яда, к груди своей страстной,
К месту, где сердце горячее бьется, исправно
Кровь перекачивая по всему организму.
И укусила змея Дихлофоса, и пал он,
Ибо не мыслил он жизни без Сколопендриты.
Обморок быстро прошел, и очнулась девица.
Очи отверзши и голову вбок повернувши,
Рядом с собой Дихлофоса она увидала,
Тут же на клумбе лежащего, а вокруг шеи,
Плотно змея обвилась; и картина такая
Ввергла в глухую тоску сколопендрину душу.
Думая, что Дихлофоса змея укусила,
И что покинул навеки возлюбленный землю,
Резво помчалась к пруду изменившемся ликом
Сколопендрита, в отчаяньи смутном надеясь
Броситься в воду, чтоб волны сомкнулись над нею,
Чтоб пузыри на поверхность прощальные всплыли,
Булькнули, лопнули и моментально исчезли,
Тихой и ровной навечно воды гладь оставив…
Когда последний аккорд сладкозвучных струн растаял в зачарованной тишине, женская половина аудитории взорвалась аплодисментами. И даже суровые мужи, украшенные боевыми шрамами, украдкой смахивали что-то с опущенных глаз рукавами кожаных камзолов.
— Какая неистовая любовь!.. — позабыв все обиды вечера, пылко взяла за руку чародея Крида. — Какая высокая страсть!.. Как жаль, что такое случается только в песнях!..
— Это… моя любимая баллада. Тоже, — осторожно выговорил маг и встревоженно уставился на соседку — не сказал ли он снова, не зная сам, чего-нибудь не то.
Но и на этот раз он угадал с ответом, и восторженная графинюшка пылко заключила его в горячие объятия и чмокнула в щечку.
— Ах, Эссельте!.. Я обожаю тебя!..
За весь вечер волшебник не замечал, что в зале пиров, оказывается, слишком сильно натоплено.
Руки Агафона помимо его же агафоновой воли сомкнулись вокруг талии девушки, а из уст вырвались искренние слова:
— Ты мне тоже нравишься, Крида!..
— Вот она — волшебная сила искусства! — поучительно поднял палец к покрытому росписью потолку граф Бриггстский из-за плеча герцога. — Красота спасет мир!.. А-а… Кхм. Неужели это я сказал? Хмммм… Надо же… Об этом надо пофилософствовать!..
— Чушь и ерунда, — угрюмо и тихо, словно удар кинжала, прозвучало вдруг справа, и чародей застыл, точно пронзенный ледяной иглой. — Если любишь того, кто погиб, надо не сопли размазывать, а хоронить и мстить. Хоронить и мстить. Но ни один пустоголовый скудоумный поэтишка никогда не поймет этого.
— Вы… о чем это, герцог? — неохотно вывернулся из смущенно разомкнувшихся нежных ручек Агафон.
— Когда-нибудь узнаешь, — отстраненно, как на чужую, глянул искоса на него Морхольт и медленно отвернулся.
«Надеюсь, что никогда», — кисло подумал маг и снова безответственно повернулся в сторону отмякшей и потеплевшей соседки слева.
— А скажите, милая Крида… — начал было он, но тут парадная дверь распахнулась, и почти бегом в зал ворвался человек в пропыленной черной кожаной куртке с гербом Руаданов на рукаве и груди.
Гости снова примолкли.
Под скрежет зубовный графа, гонец, топоча по натертому мастикой паркету подкованными сапогами, подбежал к первому рыцарю и опустился перед ним на колено. Эффектным и хорошо отрепетированным жестом он вырвал из-за пазухи тугой свиток и протянул своему господину.
