Когда незадачливый эмигрант закончил свое сбивчивое, то и дело прерываемое жалобным "но я не виноват" повествование, на Костея было страшно смотреть. Его и без того не пышущее румянцем лицо побелело, бесцветные губы сжались в ниточку, а тонкие ноздри раздулись так, что если бы царь дохнул пламенем, его свита была бы к этому готова. Костлявые морщинистые кулачки сжали поводья так, что они задымились, вспыхнули на мгновение черным пламенем и осыпались пеплом на шею побоявшегося даже вздрогнуть коня.
Советники его и офицеры, услышав рассказ предателя, сразу нахмурившись, задумались о том, какие изменения в их планы внесла смерть Чернослова и тот факт, что Лукоморск остался под властью законного правителя.
До Костея же дошло, засело в раскаленном от унижения и ярости мозге и стало сверлить его подобно ледобуру лишь одно.
– Так она… и она… меня… посмела… она… после всего… после того… она… они… меня… УНИЧТОЖУ!!!.. – изверглась, наконец, на волю созревшая эмоция, и придворные кинулись в кусты.
Но вспышки не произошло – только воздух вокруг него задрожал, словно полуденное марево в пустыне и медленно обуглилась земля под копытами коня.
– Я… никогда… не прощу… этой… этим… этих… – кипел и исходил ядом он под взглядом почти обезумевшего от страха подвешенного в метре над дымящейся землей Букахи, но усилием воли взял себя в руки, стиснул оба зуба и медленно выдохнул через нос. – Стоп. Стоп, стоп, стоп. Так не пойдет. Сначала – война. Месть – потом. В этом моя победа и мое величие. Надо отделять удовольствия от дела. Они обе от меня никуда не денутся – ни эта подлая трехголовая тварь, ни маленькая негодяйка царевна… Они еще пожалеют, что посмели встать мне поперек дороги… Ох, пожалеют… И они, и эти жалкие лукоморские князьки, возомнившие себя правителями… Ты!
Он ткнул пальцем в грудь Букахи, и тот охнул и покачнулся на месте, как крепко привязанный воздушный шар под шальным порывом ветра.
– Чернослову от тебя не было проку, потому что он был самоуверен и близорук. Я же мудр и дальновиден. И если я вижу полезный инструмент, я применяю его по назначению. С этой минуты начинается новая страница в твоей жизни – ты начинаешь служить мне. Сейчас тебя доставят в Лукоморск, и ты будешь моими глазами и ушами в этом непокорном городе. Ты станешь передавать мне всё об их обороне, войске и оружии, всё, что увидишь, а увидишь ты многое, если захочешь дожить до того момента, как я вознагражу тебя по заслугам.
Костей сгреб в ладонь левой руки кучку пепла от сгоревших поводьев с конской шеи, накрыл маленькую черную горку другой рукой и на мгновение сосредоточился.
Ало вспыхнул Камень на его груди, ослепляя застигнутого врасплох Букаху, и царь осторожно отвел руку чуть в сторону.
Из кулака его высунул ушастую голову и сверкнул блестящими багровыми глазками-точками крошечный зверек.
– Ага, вот ты какая, – оценивающе осмотрел его Костей и остался доволен.
Он нащупал что-то на спине у зверька и раскрыл его как черный кожистый веер.
Это была летучая мышь.
– Иди сюда, – поманил он кивком Букаху, и тот послушно подплыл к нему вплотную[151], не смея дышать.
Костей развел крылья злобно скалящей мелкие черные зубки мыши в стороны, завел их когтистые кончики за спину застывшему от ужаса пленнику и соединил с резким щелчком.
Казавшаяся еще секунду назад живой и опасной зверюшка замерла.
Колдун убрал руки, и шею бывшего воеводы неожиданно оттянул холодный металлический вес: летучая мышь превратилась в причудливое подобие шейной гривны или колье[152].
– Днем ты будешь высматривать и вынюхивать то, что я тебе приказал, а с наступлением темноты найдешь укромное место, запишешь, что узнал, снимешь ее с шеи и привяжешь письмо к задней лапке. Этот вестник найдет меня, где бы я ни был, а следующим вечером – если я буду далеко, или утром, до рассвета – если близко, вернется к тебе с моими дальнейшими инструкциями. Тебя она тоже найдет, куда бы ты ни пошел. Служи мне не на совесть, а на страх, и когда я стану царем Лукоморья, я не забуду тебя, мой верный предатель. Подведи меня – и я не забуду тебя тем более, Акинфей Букаха, опальный воевода обреченного государства. Ты меня… понял?
Ухмылка Костея, похожая, скорее, на оскал мертвой головы, не способствовала разговорчивости, и предатель-рецидивист лишь затряс головой, словно в припадке.
Колдун понял, что это был кивок согласия, и скользнул рукой по одежде пленника. И прямо на его изумленных глазах все следы путешествия по лесу на животе исчезли, будто их и не было, и о том, что выбрал он в недобрый час не ту дорогу, напоминали только телесные повреждения средней тяжести.
Костей окинул плоды трудов своих недовольным взглядом, поджал, скривив, губы и провел растопыренной пятерней по голове и лицу своего суперагента.
Пропала клочковатая нечесаная борода, пропали синяки из-под обоих глаз и прочие следы горячего приема передовыми отрядами наступающей армии; исчезла спутанная, ощетинившаяся сухими листьями и сосновыми иголками шевелюра: резкий осенний ветер теперь холодил лысый и круглый как мяч череп.
– Ну, вот теперь другое дело, – удовлетворенно кивнул Костей и щелкнул пальцами.
Успевший было привыкнуть к радостному чувству полета Букаха кулем обрушился на покрытую гарью землю.
– Отряхнись, – брезгливо поморщился Костей, видя, как добрая половина его трудов пошла насмарку.
Потом он повернулся к Кирдыку и кинул ему несколько отрывистых слов. Тот отдал честь, развернул и пришпорил коня и поскакал вдоль вытянувшегося чуть не до бесконечности войска.
Через десять минут Букаха был погружен на военный ковер-самолет, и в сопровождении двух угрюмых громил в черном вылетел в месту высадки.
Проводив хищным взглядом быстро скрывшийся за верхушками ненавистных деревьев ковер, колдун нетерпеливо подал знак продолжать движение.
Заревели трубы, передавая эстафетой царский приказ, и огромное войско тронулось с места и покатилось вперед по лесной дороге подобно лавине[153], остановить которую была не в состоянии ни одна преграда.
Хотя, одна преграда, способная остановить костееву армию, все же нашлась.
И даже скорее, чем царь того ожидал.
Он сам проехал по ней, скользнув лишь мимолетным взглядом и погрузившись далее в свои неглубокие, но широкие мысли.
Пехота прошагала по ней, даже не заметив.
Телеги с продовольствием, палатками и прочим добром прогрохотали, почти не замедлив хода.
И только когда пришло время и очередь тяжелых возов с разобранными осадными машинами, маленькая, скромная речушка, покорно до сих пор протекавшая поперек лесной дороги, поднатужилась, поднапружилась, ровная доселе водная гладь вспучилась, словно спина всплывающего кита, с оглушительным треском своротила с опор крепкий еще, несмотря на прошедшую костееву орду, мост и залила берега.
В мгновение ока затопленным оказалось всё в радиусе двадцати метров от приказавшего долго и счастливо жить мостика, а сама дорога превратилась в непроходимую вязкую кашу из глины и ила.
Два огромных и тяжелых воза, имевших несчастье находиться на мосту во время природного бедствия, как легкие щепочки снесло по течению вместе с возницами и тяжеловозами метров на десять, надежно поставило поперек русла, заодно вывалив поклажу, и река, не находя больше привычного пути, стала искать альтернативный.
Каковым, после непродолжительного размышления, и была признана запруженная обозом и войсками дорога.
Погруженный в свои мысли Костей внезапно обнаружил, что он стал быстро погружаться еще и в холодную грязную жижу, еще несколько минут назад гордо именовавшуюся речной водой, проворно поджал ноги вместе со стременами, развернулся в седле и раздраженно рявкнул, обращаясь к мечущимся вдоль погрязшего войска советникам.
