– Из Лукоморья, – подсказал умрун, которого представили как Третьего.

– Я же говорил!.. – схватился за голову Иван. – Еще и ее!..

– Да подожди ты, – махнул на него рукой маг, но уже не так уверено. – Это она в замке отдала вам такой приказ?

– Нет, не в замке, – отрицательно покачал головой Второй.

– А где? – напирал Агафон.

– Мы нашли ее в лесу. В этом лесу. Мы отнесли ее и ее слуг на берег большой реки, и отправились искать Ивана, сына лукоморского царя, чтобы защищать его, то есть, тебя, как она нам приказала.

Друзья переглянулись, посмотрели на умрунов, потом переглянулись еще раз, пока дед Зимарь не выразил общее мнение:

– Нич-чего не понимаю…

Зная по опыту, что без наводящих вопросов не обойтись, Иван взял инициативу в опросе свидетелей на себя:

– А что она в этом лесу делала? И что там делали вы?

– Ее величество Елена Прекрасная сбежала из своей кареты, когда мы везли ее в Лукоморье, Иван. Полковник Атас, сержант Щур и сержант Юркий приказали ее поймать. Сержант Щур и его беда пошли в одну сторону, а мы – в другую. Наша беда скоро настигла их в лесу. Но вдруг полковник Атас и сержант Юркий стали смеяться, на нас опустился туман, и они пропали. Тогда командование приняла ее величество царица как старшая по званию, и приказала разыскать тебя, защищать и подчиняться.

– А сама осталась одна в лесу? – всё еще плохо понимая, что произошло, уточнил Иванушка.

– Нет, Иван. При ней было двое слуг, и она взяла себе меч полковника Атаса, а меч сержанта Юркого отдала слуге.

– Елена Прекрасная?.. – лицо Ивана вытянулось, глаза недоуменно захлопали. – Взяла себе меч?.. Она не сказала, что она хотела с ним делать?

Если бы Первый сообщил, что у нее выросли крылья, как у стрекозы, и она улетела, он не был бы так изумлен.

– Если я могу высказать свое мнение, Иван?.. – почтительно приподнялся со своего места умрун напротив Иванушки, дождался разрешающего кивка и продолжил: – Она очень хорошо знала, что с ним делать.

На это лукоморцу оставалось только тихо покачать головой, благоговейно дивясь загадкам бытия и сознания.

– А давайте-ка, ребятушки, лучше спать будем… – прокашял со своего места натужно дед Зимарь и завернулся поплотнее в ковер. – Утро вечера мудренее…

– И то верно старик говорит, – поддержал его Агафон и гулко зевнул во весь рот.

– Ваше высочество должен спать, – упруго поднялся на ноги Первый, и за ним начала вставать вся беда. – А мы будем стоять на часах и следить, чтобы костер не погас.

Иван хотел уже было последовать дельным советам и в самом деле попытаться уснуть, как ему мечталось еще полчаса назад, как вдруг до него дошло, что же сейчас сказал умрун, и остатки сна унеслись в неизвестном направлении, словно подхваченные ураганом.

Только что.

Во всеуслышание.

Умрун.

Сказал.

Что он будет делать то.

Что ему никто не приказывал.

– Почему? – Иванушка встал, бурка распахнулась и упала, едва не задев полой костер, но он даже не заметил.

– Я не понял твой вопрос, Иван, – тревожно наморщил лоб умрун.

– Я спрашиваю, почему вы будете стоять на часах и следить за костром?

Умрун удивленно посмотрел на царевича.

– Потому что мы должны защищать твою жизнь, Иван.

– Но если костер погаснет, это не будет угрожать моей жизни, – резонно заметил царевич и замер в ожидании ответа.

– Обычные люди мерзнут, когда становится слишком холодно, Иван, – серьезно проговорил Первый. – Мы не хотим, чтобы ты мерз.

Остальные умруны согласно закивали.

– Хорошо, – кивнул Иванушка.

Сердце его заколотилось, словно рвалось наружу, во рту всё пересохло, и он понял, что несмотря на одуряющую усталость, уснет он сегодня ночью не скоро, если уснет вовсе.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо… В свою очередь, я бы хотел, чтобы с сегодняшнего вечера у вас снова были имена. Настоящие. Обыкновенные человеческие имена. У каждого человека должно быть свое имя, – снова повторил он, словно боялся, что беда его не понимает. – Понимаете?..

– Мы не люди, Иван, – глухо отозвался Второй. – Мы – умруны. Мы созданы, чтобы…

– Вы были рождены людьми, – упрямо мотнул головой Иван. – И останетесь ими. То, что вы теперь умруны, ничего не меняет. Если я решил, что у вас снова будут имена, значит, так оно и будет. Твое имя будет Кондратий…

Он подходил к каждому солдату, заглядывал ему в лицо и говорил:

– Тебя будут звать Наум… тебя – Макар… тебя – Лука… тебя – Игнат…

За его спиной у костра Агафон приподнялся на локте, выгнул шею, и возбужденно прошептал в прикрытую рыжей лохматой шапкой макушку деду Зимарю, лежавшему к нему головой:

– Он чокнутый, это наш лукоморский царевич… Что он делает, дурья голова?.. Это же умруны!.. УМРУНЫ!!! Давать имена покойникам – это всё равно, что выбивать надписи на надгробных камнях: кроме самого надписывающего это не нужно никому!.. Это же маразм чистой воды!..

– Это ты у нас дубина, мил человек Агафон, хоть и с высшим образованием, – прохрипел в ответ старик и покачал головой, словно дивясь такой необыкновенной несообразительности там, где ее, вроде бы, быть и не должно. – И чему вас только в школе учат…

Утром, едва царевич продрал глаза и пришел к выводу, что то, что он спал, ему приснилось, так как человек, который спал всю ночь, не может чувствовать себя таким разбитым и не выспавшимся, к нему подошел один из умрунов и почтительно доложил по уставу:

– За ночь мы осмотрели местность, Иван. На западе, в полукилометре от лагеря, найден родник. К юго-востоку отсюда, километрах в семи с небольшим, есть дорога, которая ведет в деревню. До нее еще километров десять. В саму деревню мы не заходили, и дальше не разведывали. Посторонние не проходили. Больше ничего значимого обнаружено не было. Доложил Кондратий.

Сонный мозг Иванушки машинально отметил, что Кондратий – это который с тонким шрамом над левой бровью (надо запомнить, и вовсе они не на одно лицо), и только потом осознал, что ему только что сообщили о том, что недалеко отсюда (если сравнивать с расстоянием до Лукоморья) находится человеческое жилье. Жилье, в котором есть горячая печка для просушки Масдая и, если уж совсем повезет, опытная бабка-травница или мудрый знахарь, которые смогут позаботиться о расхворавшемся деде Зимаре…

Дед.

При мысли о нем лукоморец проснулся окончательно.

Дед не спал всю ночь – совсем как тогда, на чердаке домика в горах, когда им пришлось оставить больного старика на попечение хозяина и уйти навстречу ехидно ухмылявшейся – наверное, в предвкушении чего-то приятного – судьбе[131]. Иван вставал через каждые десять минут то чтобы проверить, не сбросил ли в беспамятстве больной мокрое полотенце со лба, то чтобы снова намочить его, то напоить старика…

Вода в обеих флягах скоро кончилась, и он попросил кого-то из умрунов, кто оказался ближе к нему на тот момент, попробовать поискать поблизости какой-нибудь родник, ручей, речку, море, океан – короче, любой источник холодной воды, годной для смачивания их полотенца – куска желтоватой грубой ткани, вышитой по краям лошадиными головами – прощальный подарок жены Керима бывшим пленникам.

Кто-то, кажется, Терентий, нашел родник и принес воду, но остальные продолжали поиски, и вот – деревня…

Деревня – это хорошо.

Иван усилием воли, которого Агафону хватило бы, чтобы на голой земле разжечь костер высотой с трехэтажный дом и такой же площади, открыл нараспашку мутные глаза, сфокусировал их в районе Кондратия (погрешность – плюс-минус метр) и расплывчато кивнул:

– Спасибо… Передай, пожалуйста, остальным, что мы сейчас встаем, завтракаем, собираемся и идем в деревню, которую вы нашли. Чтобы все были в сборе.

Опрос компаньонов показал, что их отношение к принятию пищи ничуть не изменилось со вчерашнего дня. У него самого даже мысль о еде вызывала тошноту.