Кони взвизгнули, попятились и встали на дыбы, одетые с иголочки лакеи свалились с запяток в пыль, местами переходящую в грязь[126], и самоотверженному кучеру стоило большого труда и вывихнутой руки убедить своих подопечных, что опасность миновала.

То, что это оказалась карета боярина Никодима, сердечности в отношения двух князей отнюдь не прибавило.

Обвинив Граненыча в самой злонамеренной попытке убрать конкурента с дороги[127], боярин яростно оттолкнул истекающего грязью из последней, после ливня недельной давности, лужи лакея и вернулся в свою карету, выкрикивая что-то невразумительное, но чрезвычайно сердитое. С размаху бухнувшись на сиденье – только рессоры заскрипели – он хлопнул дверцей так, что она сорвалась с петель[128], а пара вороных, едва оправившаяся от пережитого шока, без дополнительной стимуляции рванула с места вскачь.

За ней галопом помчались лакеи.

Туда, где секунду назад еще стояло фамильное транспортное средство Труворовичей, попирая все теории вероятности, упало еще одно ядро, после чего огромный котел разорвало.

Испытателей отбросило в сухую траву и осыпало каплями кипятка и искореженными останками казенной части паровой оружии.

– С завтрашнего дня заказываем для обороны Лукоморска десять… нет, двадцать штук! – было первым, что произнес восхищенный Граненыч после того, как друзья-изобретатели разыскали его в кустах сирени и извлекли на белый, хоть и быстро сереющий, свет. – Вот ты какое – оружие будущего!..

Отъехав (в случае умрунов – отбежав) на несколько километров от заповедной зоны горячих источников, отряд по сигналу Иванушки остановился.

– Что случилось? Забыли что? – страдальчески скривился специалист по волшебным наукам, сползая на твердую сухую землю со своего непарнокопытного орудия пытки и опускаясь рядом с ним безвольной жалкой кучей. – Только не говори, что нам надо вернуться… Я этого не переживу… Я же говорил… Близок мой смертный час… Да, на моей совести много прегрешений, но среди них нет ни одного настолько отвратительного, что оправдывало бы такой изуверский способ свести со мной счеты… Куда мы теперь двинемся? В Узамбар?.. В Вамаяси?.. В Нень Чупецкую?..

– Нет-нет, Агафон, ты что… Всё не так плохо…

– А как?..

– …Просто нам надо определиться, куда мы сейчас направимся, – ответил Иван и задумчиво сдвинул брови. – Я тут думал-думал…

– А разве мы едем не в Лукоморье? – вопросительно взглянул на него снизу вверх Агафон, и пронзительное страдание запечатлело свой безобразный след на его и без того не безмятежном лице. – Царевна ведь сбежала, если верить демону? И если у нее есть хоть капля мозгов, то побежала она домой, так? Значит, наша главная теперь забота – встретиться с ней до того, как Костей осадит вашу столицу, как сказал Конро?.. Так какие сомнения по поводу маршрута, Иван?!

– Так-то оно так, но только, если я правильно помню карту, это – Голодная степь, – обвел для наглядности широким жестом окружающий пейзаж (вернее, его однообразное отсутствие) царевич. – На севере у нас леса южной окраины царства Костей. Непроходимые, если я ничего не путаю. Мы их по географии в прошлом году проходили…

– Как же вы их проходили, если они непроходимые? – брюзгливо брякнул измученный и посему раздраженный всем на свете чародей, и тут же получил от деда Зимаря укоряющий взгляд слезящихся красных глаз и неодобрительный чих.

– Шутник… – покачал головой он, и маг с видом "это не я, это кто-то другой" воздел очи горе и автоматически, в сотый раз за утро, пробормотал: "Будь здоров".

Иван, слишком погруженный в свои привычно невеселые мысли, пропустил вопрос самозваного юмориста мимо ушей, поддержал его в пожелании здоровья старику, и озабочено продолжал:

– …Поэтому мы или должны найти проводника, или нам придется огибать этот лес, и мы потеряем Бог знает сколько времени.

– А далеко ли еще до леса, Иван-царевич? – прогудел в нос дед Зимарь.

– Может, день пути, может, меньше, – неуверенно предположил лукоморец. – Даже и не знаю… Мы тогда на Масдае, когда от дождя убегали, наверное, полстепи вихрем пролетели и не заметили, только ветер в ушах свистел, ну, я немного и сбился…

И тут вдруг жизнь вернулась в глаза Агафона, румянец – на щеки, а радостная улыбка – на изможденное тремя часами в седле лицо.

– Только что сию минуту меня посетила гениальная мысль, – торжественно и загадочно объявил он во всеуслышание и сделал театральную паузу, привлекая внимание даже молчаливой охраны царевича.

Дождавшись от Иванушки нетерпеливого вопроса касательно предмета его нехарактерного озарения, он гордо обвел всех взглядом и сообщил:

– Я предлагаю, когда мы доберемся до этого вашего леса, развести огонь и высушить ковер.

– Но Масдай промок почти насквозь, и чтобы его полностью просушить, потребуется… – с сомнением начал было Иван, но чародей, отметая все возражения на корню, из последних сил приподнялся на уровнем ковыля, вскинул к нему дрожащие от многочасового стискивания луки седла руки[129] – зрелище, способное выдавить слезу и не у такой чувствительной натуры, как Иван – и, возвысив голос, продолжал:

– И пусть мы потеряем даже день или два, но если мы будем пробираться сквозь чащу на этих чудовищах, – он с лютой неприязнью кивнул на любезно предоставленных мурзой коней (кони ответили ему тем же), – да еще и заблудимся, то можем вообще остаться там зимовать!..

– Хм… – почесал в затылке Иван и покачал головой: – А ведь это и впрямь хорошая идея, Агафон! Ну же, давай, забирайся в седло, прибавим ходу: надо торопиться!

Из груди специалиста по волшебным наукам вырвался полный невыносимой муки стон.

– Дело говоришь, чародей, – дед Зимарь одобрительно закивал головой и тут же с хрипом закашлялся.

– Дедушка, а вы как себя чувствуете? – тревожно нахмурился царевич.

– В смысле, плохо или очень плохо? – попытался пошутить старик. – До леса продержусь, не помру, не волнуйся, милый. А там, пока Масдая сушим, глядишь, отлежусь потихоньку, да травку какую поищу, корешок али кору – глядишь, получшает…

Иван вздохнул, недоверчиво покачал головой, но не сказал ничего.

Других вариантов пока просто не было.

Края леса – частого, но почти прозрачного подлеска, уже потерявшего свою листву – они достигли только вечером, когда почти полностью стемнело, и если бы четверо умрунов внезапным спринтерским рывком не обогнали коней и не схватили их под уздцы, то вся кавалькада наломала бы немало дров.

Дрова на костер, тем не менее, рубить все равно пришлось, но отряд из пятнадцати мощных бойцов справился с этим заданием играючи, и через десять минут на краю леса было навалено столько топливного материала, что с лихвой хватило бы на две ночи, и даже с половиною.

Иван зажег огонь, в который раз вспоминая добрым словом свою супружницу, научившую его этому нехитрому трюку во время их летнего турне по Забугорью, скользнул взглядом по рядам своих спутников (исключая умрунов, как лиц полностью не заинтересованных) и пришел к довольно предсказуемому выводу, что ужин сегодня готовить придется тоже ему.

Дед Зимарь уже лежал у костра, накрывшись Масдаем, мелко дрожал и тихонько покашливал, а Агафон… Агафон в этот раз даже не сполз – стек со своего кривоногого иноходца сразу же, как только стальная рука умруна остановила удивленного конягу. И теперь специалист по волшебным наукам лежал на траве, едва прикрытой опавшими листьями, и горестно, с надрывом, стонал, проклиная тот день и час, когда на белый свет появился этот конь, это седло, эта степь, дождь, который промочил Масдая, и, наконец, он сам.