Она царица.

Она решила.

Ей отвечать.

Из облака переживаний и дурных предчувствий ее вывел восторженный шепот Дионисия:

– Веревка натянулась!.. Кто-то сел в люльку!.. Кто-то скользит!.. У нас получилось! Получилось!..

– Кто? Кто спускается первый?

– Кто там в авангарде?

– То есть, в люльке?..

– То есть, впереди!

– Непонятно… – библиотечный, натужно прищурившись, попытался разобрать хотя бы намек на то, кто будет их первым спасенным. – Но, по-моему, это не царь… И человек, насколько я могу разобрать в такую тьму, стройнее, чем царица Ефросинья…

– Это Серафима Конева-Тыгыдычная! – радостно всплеснула руками Елена. – Но как это благородно со стороны царя и царицы… Они пустили ее первой – вдруг второго рейса не будет…

– Да что это ты говоришь, твое величество! – сердито прицыкнул на нее Граненыч. – Куда он денется-то? Если в первый раз получилось, то дальше пойдет как по маслу!..

– Сглазил!!! – прижал вдруг ручку к сердцу хозяин библиотеки. – Люлька остановилась!..

– Что случилось? – кинулась к окну Елена.

– Не видно… Ничего не разгляжу… Но, вроде, все в порядке… – библиотечный изгибался и извивался, как кобра в танце, стараясь углядеть, что там вдруг произошло, но не успел. Немного повисев, покачиваясь на осеннем ветру, как забытая на ветке груша, люлька снова пришла в движение и медленно поползла к ним.

– Устала, наверное, ваша дивчина с непривычки-то, – сочувственно предположил истопник, и снова подхватил с полки книжку, чтобы чем-нибудь занять дрожащие теперь уже от волнения руки. – Чай, боярская дочка-то, не прачки какой. А сейчас отдохнула и дальше веревку-то перебирает. Не волнуйся, царица. И минуты не пройдет, как она здесь будет.

Ровно через пять минут люлька, рывками передвигаясь по провисшей, но крепко держащейся веревке, замерла у их окна.

– Серафима, девочка моя бедная, хорошая наша, милая, – бросилась к прибывшей счастливая царица. Уже не сдерживая слез радости, она крепко обняла ее, прижала к сердцу и горячо поцеловала в лоб.

– АЙ!!!..

– ХА! ХА! ХА! ХА! ХА!

Перекрывая дребезжащий деревянный смех, сухо щелкнули пальцы, и темнота в библиотеке вспыхнула голубым светом.

Граненыч и Дионисий отпрянули.

Елена с перекошенным от отвращения и ужаса лицом, как будто только что поцеловала плод любви слизня и паука, силилась и не могла вырваться из объятий Чернослова.

…Чернослов капнул несколько капель своего заморочного зелья на стол, с удовлетворением понаблюдал, как задымилось дорогое дерево, и усмехнулся.

Всё удается. Всё предсказуемо, скучно и однообразно, но всё удается, и это не отбросишь просто так. Восемь дней подряд, с той самой минуты, как он заклинанием вышиб двери дворцовой трапезной, удача днюет и ночует с ним. И даже теперь, не успел он мысленно пожаловаться на заедающую рутину, как заявляется это мычащее толстомордое ничтожество, ставшее после своих идиотских злоключений посмешищем всей Черной Сотни – и преподносит ему такой подарок, такое развлечение…

Вот уж не ожидал от него.

Колдун покривил уголки губ в усмешке и довольно прищурился.

Ну, наконец-то что-то интересное.

Хотя пьяницу-служку, спятившего домового и неизвестного происхождения бабу, которую тупой Букаха почему-то принял за царицу Елену, ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать противниками, достойными его, но это все же лучше, чем ничего.

И уж, во всяком случае, неплохой предлог, чтобы оторваться от необходимой, но нудной и кропотливой работы над зельем, которое позволит одному его солдату управлять уже не двадцатью, а пятидесятью местными болванчиками.

Финальное противостояние армии царя Костея должно быть поистине кровавым, чтобы коснулось каждой семьи, чтобы содрогнулись самые кровожадные боги, каких только исторгало человеческое сознание, а туземцы запомнили его как кошмар, равному которому не было и не будет в веках, и приветствовали Костея как отца-освободителя.

Мясорубка!

Кровавая баня!

Конец света!

Если через сто лет их потомки будут рассказывать об этой резне без дрожи и в полный голос – я потерял эти несколько недель зря.

И это еще не упоминая расправы над старым царем со царицею и их этой… как ее? Золовки? Снохи? Свояченицы? Какая разница…

Погребение заживо их бояр уже вызвало в городе хороший резонанс. Хоть и прошло без стечения публики и как-то скомкано и не по плану. Но, может, с одной стороны, оно и лучше. Чего не знаешь – страшишься больше. А с каждым днем будут еще добавляться поражающие воображение подробности, клянущиеся в честности очевидцы…

Через пару недель они сделают всю работу за меня.

Нет… Если эти бедняги лукоморцы смогут рассказывать об этом детям до шестнадцати, мне определенно пора в отставку, заговаривать прыщи на ярмарках в балаганах…

Но что-то мне подсказывает, что балаганам придется подождать.

Чернослов удовлетворенно улыбнулся приятным мыслям, отогнал их (правда, не далеко, чтоб могли вернуться в любой момент) и брезгливо скосил глаза на Букаху – живое воплощение абстрактного понятия "верноподданичество" – коленопреклоненного, скрюченного, умильно пожирающего его глазами, как дворняга – окорок за стеклом витрины лавки.

– Так когда, ты говоришь, они должны попытаться освободить обреченных монархов данного непочтенного государства? – уточнил он у предателя, все еще не глядя на него в упор.

– Сегодня, ваше величество, насколько я понял, сегодня ночью, – угодливо прогнулся он еще сильнее, и рот его растянулся в масляной улыбочке. – После двух.

– Очень хорошо, – кивнул колдун. – Я этим займусь.

Щелчком пальцев он загасил огонь под котелком с составом и повернулся к полке, чтобы расставить пробирки.

Порядок на рабочем месте – прежде всего.

Как там говорят аборигены? "Кончил дело – гуляй смело"?

Умная мысль проникает иногда и в такие головы, как у них…

– А я?.. А мне?.. А меня?.. – если бы у Букахи был хвост, он бы им сейчас вилял.

Чернослов с искренним недоумением обернулся и смерил его взглядом.

Чего он ждет?

Милости?

Он что, дурак?

– Ты? – переспросил он, усмехнулся и продолжил свое дело. – А что – ты? Ты ступай обратно к Ништяку. Он любит хорошо начищенные сапоги.

– Но… – у бывшего доблестного военачальника бывшей доблестной армии Лукоморья были глаза побитой собаки. – Я ведь ночи не спал… сапоги износил, по дворцу бегаючи, врагов вашего величества выискиваючи… А этот мерзавец меня чуть насмерть не сбил, когда мимо пробегал – я уж думал, у меня инфаркт сердца случится, ваше величество… Мне ж показалось, что это он меня выследил и наскочить хотел, чтобы жизни слугу вашего верного лишить… вас без защиты и информации оставить… А если бы они меня обнаружили, когда я под дверями подслушивал, мне ж живым не быть, как пить дать… казнили бы, мерзавцы, ужасной смертию…не дрогнувшей рукой… Звери они, звери!.. вот я какие страсти перетерпел… Только чтобы вашему величеству всё как есть про всех донести…ничего не утаить… Так разве усердие мое не заслужило…

Колдун поставил пробирку, которую только что взял в руки, обратно на стол, снова медленно повернулся к Букахе и холодно уперся взглядом ему в переносицу.

– Нет. А что?

– Н-нич-чег-го… – ходатайство экс-воеводы о лучшей доле застряло у него в горле, а в голове появилась и осталась на ПМЖ мысль, что, если разобраться, то и сейчас ему живется совсем неплохо. – Спасибо… Вам показалось… Извините… Я пойду… Если вы не думаете, что моя помощь вам может пона…

– Твоя помощь? – расхохотался от всей своей черной зловонной формации, известной у него под названием души, колдун. – ТВОЯ ПОМОЩЬ?! МНЕ?! ЧЕРНОСЛОВУ УЖАСНОМУ?! Ты должен быть благодарен, что я вернул тебе речь, ничтожество! Ненавижу предателей. Пошел вон, и скажи лейтенанту, чтобы он тебя хорошенько выпорол. За болтовню.