Половой застыл у стола с открытым ртом, не зная что и сказать.

- Дык, барина, у нас все свежее, - прям так и сказал – «барин», отчего Кулагин тут же скривился. Слишком уж «по-деревенски» прозвучало. – Рябчик с курочкой седни исчо бегали, окушки с карпами с утреца выловили.

Чиновник нетерпеливо кивнул, давая понять, что все понял.

- Все, все хватит этих славословий. Понял я. Сначала водочки пару шкаликов принеси для аппетита и какой-нибудь закуски – грибов, огурчиков. После солянки, а там посмотрим…

Махнув прилизанными волосами, парень тут же умчался. Кудагин же откинулся на спинку стула и задумался о том, что и привело его в этот медвежий угол.

- Непрост орешек, очень не прост… Хрен раскусишь. Прямо слово, кантовский ноумен[1]… Вещь в себе… Кто же ты такой, Рафаэль Мирский? Что прячешь?

Именно барон Мирский, гимназист Санкт-Петербургской императорской гимназии, и был целью Кулагина, чиновника по особым поручениям. Около месяца назад глава Канцелярии Его Императорского величества поручил ему провести розыскные изыскания в отношении этого юноши. Нужно было «копать» так далеко, как только возможно.

Признаться, его тогда немало удивило это поручение. Ведь, чиновник по особым поручениям был штучным товаром и привлекался тогда, когда возникающие обстоятельства грозили интересам императорской фамилии. А чем мог грозить Его Императорскому величеству этот самый подросток, никак не было понятно. Еще более странным стало казаться поручение со временем, когда Кулагин чуть во всем разобрался.

- Прямо святой, чего уж скрывать…

Мужчина поднял запотевший шкалик и одним махом опрокинул его в рот. Крякнув, туда же отправил ломтик соленого огурчика.

- Не знаю, что и думать…

Рафаэль, если и не был святым, то очень не далеко от него ушел. Выросший в приюте без отца и матери, парнишка не скурвился, не испоганился, как многие до него. Все вытерпел, все перенес: и плохое, и хорошее. Из приюта выбрался, комнату снял, своими же руками кормился. Младшую сестренку не бросил, заботился, как некоторые отца и матери не заботятся.

- Да уж, редко все это в таком возрасте встретишь… Приютские все больше шантрапой вырастают. Никак в жизни устроиться не могут, а этот смог, - Кулагин покачал головой. – Да не просто устроился, а прямо как сыр в масле катается.

Что тут говорить, этот пацан все больше и больше нравился ему. Настоящим мужчиной растет. Упертый, крепкий, такого не стыдно и в юнкерское училище рекомендовать.

- К тому же обласкан высокими особами, пожалован медалью и похвальными грамотами.

Его героическое поведение, вообще, стояло особняком и не могло не вызвать восхищения. Просто удивительно, как ему удалось такое: вынес из горящей больницы десяток больниц, спас от сумасшедшего аристократа дочь главы отдельного жандармского корпуса.

- Вот только…

Но, чего уж тут скрывать, было во всем этом деле одно обстоятельство, которое чиновнику все же не давало покоя. Почему-то всегда вокруг Мирского крутился один странный человек, которого в приличных домах и на порог бы не пустили. Этот уличный бандит был словно веревкой привязан к парню, что не могло не настораживать. Что, в конце концов, между ними было общего?

- Барин, еще водочки? – у стола возник половой, показывая на опустевший графин. – У нас она сладкая. Ни в каких столицах больше такую не встретите, - трактирный малый едва не причмокивал при этом. Видать тоже выпить был не дурак. – Позволите?

Кулагин качнул головой. Ему хватило и этого.

- Горячее неси.

Горячительное от мыслей не избавило. Лишь чуть притушила. Мыслей по поводу этого парнишки по-прежнему было много, самых разных, простых и не очень. Казалось, думать - не передумать. Но, едва на столе перед ним появилась крутобокая тарелка с солянкой, пышущей жаром и пряным ароматом, как у него разом всё мысли из головы выбило. Не до них стало.

- Ух, хорошо.

Солянку сменили караси, жареные со сметаной до хрустящей корочки. Густо посыпанные зелёным лучком и петрушкой, едва не целиком во рту исчезали. Только густой, тягучий жир и оставался.

- Даже не хорошо, а отлично.

Наевшись, чаю заказал с травами. Больно уж половой хорошо расписывал аромат и вкус чая, пользу. Если его словам верить, то в этих местах только чаем и спасаются от всех болезней: и от ветрянки, и от цинги, и от лихоманки, и ещё от много чего другого. Нагнувшись, словно по секрету, и про мужскую немочь сказал. Мол, пару дней такого травяного отвара попить и всю слабость, как рукой снимет.

- ... Всё, довольно. Сыт, - Кулагин хлопнул на стол пятирублевую ассигнацию за обед, а потом чуть подумав - и рубль мелочью «на чай». - Это тебе, заслужил.

Половой аж расцвёл от такой щедрости, тут же заметавшись рядом. Встать со стула помог, новый рушник подал руки вытереть, к двери проводил. А при этом как только чиновника не величал: и барином, и господином, и его благородием, и милостививцем.

- Всё, всё, - отмахивался от такой назойливости Кулагин. - Довольно! Голова аж кругом идёт.

Пройдя несколько шагов по перрону, остановился. Прямо на его пути встала женщина в потрепанной, уже видавшей виды, одежонке. На лицо тоже потасканная, сразу видно, что немало испытавшая.

- Ваше благородие, - смотрит на Кулагина, а у самой взгляд затравленный, отчаянный. – Не желаете ли девичьей сладости отведать? Не тронутой, вовсе…

Хотевший было пройти мимо, чиновник хмыкнул. Мол, девица нашлась, да еще нетронутая! Нашла дурачка.

- Ты что ли нетронутая?

- Что вы, ваше благородие!? – горько рассмеялась та, показывая беззубый рот. – Мой цветочек давно уж отцвел. А вот доча моя…

По ее свисту от угла отошла нескладная фигура, закутанная в какое-то тряпье. С виду замарашка замарашкой, как ни присматривайся.

- Вот, - он толкнула вперед дочь. – Аленка, что столбом встала? Откройся, чтобы его благородие, на тебя поглядел.

Серый капюшон сполз с головы, обнажая русую девичью головку. А еще через мгновение на Кулагина уже глядели пронзительно синие глаза. Тонкий носик, плотно сжатые губы, и бледные щеки. Совсем девчонка еще, покачал головой чиновник.

- Родной дочерью торгуешь. Что же ты за мать такая? – вздохнул Кулагин, с нескрываемой гадливостью глядя на женщину. – Под всякого проезжего родную кровь подкладываешь.

Та тут же головой сникла, словно от стыда и боли. Но вдруг вздрогнула и так с такой ненавистью на мужчину посмотрела, что едва-едва не заставила его взгляд отвести.

- Да, дочку продаю! Да, родную кровь под вас мужиков, паскуд, подкладываю! – зашипела она, не хуже змеи. – А как нам еще жить-то? Где копейку заработать? Из меня теперь никакая работница! Поизносилась я, подурнела. А она в самом соку! Сиськи колом стоят, жопка, как орешек! Кожа - чистая, белая, барская! И пахнет хорошо, не заразная. Она ведь у меня почти кажный день моется, – женщина облапила дочь, показывая товар лицом. – А ноги раздвинет и вовсе про все забудешь! Разве цалковый за такую красоту мало? Бери, ваше благородие, не пожалеешь.

Кулагин покачал головой. Нет, он не был моралистом и ханжой, и совсем не собирался никому читать морали. Каждый по этой жизни шел своей собственной дорогой, которую сам и выбирал. Прекрасно видел, что ни этой женщине, ни ее дочери уже ничем было не помочь. Похоже, обеим в этом кержацком краю было предначертано судьбой торговать своим телом. И одна уже заканчивала, а вторая еще только начинала. К сожалению, такая судьба, ничего не попишешь.

- На, поешьте хоть, - чиновник сунул в ладонь женщине свернутую ассигнацию. Ни чем другим помочь ей он был больше не в силах. – Идите, с Богом.

Его, по-прежнему, ждало неотложное дело, медлить с которым было просто невозможно. Глава Канцелярии Его Императорского величества уже два раза телеграммой справлялся о ходе поисков. Значит, нужно было спешить.

- Выходит, все ответы меня ждут в Кустанае, - бормотал Кулагин, забираясь в вагон. – Лишь бы с этим бандитом ничего не случилось…