— Отец⁈ — удивленно вскрикнул Станислав, стоявший ближе всех к дверям. — Что это?

В залу в полной тишине вкатилась инвалидная коляска с человеком, в котором с трудом узнавался глава рода. От когда-то крепкого мужчины, только-только вступившего в пору «серебряного» возраста и сохранявшего благородную стать настоящего аристократа, осталась лишь пустая оболочка. Патриарха сейчас напоминал собой иссушенную жарким пламенем мумию.

Его голова была опущена, словно он дремал. Но даже так были хорошо заметны заострившиеся черты лица, потемневшая кожа на щеках и шеи.

— Отец? — сын сделал шаг вперед, но был остановлен предупреждающим жестом охранника у инвалидной коляски.

И в этот момент патриарх поднял голову, тут же заставляя присутствующих отпрянуть назад. Женщины, что стояли впереди, испуганно вскрикнули.

Лицо князя напоминало собой чудовищную маску, испещренную багровыми шрамами. Затянувшиеся черной коркой ожоги тянулись через все лицо, начиная со лба, пересекая щеки и заканчиваясь у подбородка.

— Молчать, — князь повернул лицо с выжженными глазами в сторону женщин. От ожогов говорил с трудом, медленно, то и дело прерываясь на свистящий хрип. Видно было, что каждое слово ему дается большим трудом. — Всем молчать и слушать его.

Из-за спины охранника вышел худощавый мужчина с непроницаемым серым лицом, в котором все узнали княжеского нотариуса. Все важные вопросы решались именно через него, а, значит, всем здесь предстояло стать свидетелями чего-то особенного.

— Скажет… мою волю, — собравшись с силами, добавил глава рода и тут же откинулся на спинку инвалидной коляски. Из его груди стало раздаваться натуженное дыхание. — Хр-хр…

— Итак, господа, светлейший князь вчера объявил свою волю, что мною и было должным образом оформлено, — нотариус начал говорить совершенно безъэмоциональным голосом, держа в рукав большую кожаную папку. — Согласно, Имперскому Уложению о гражданских делах вопросы наследования и правопреемства требуют присутствия представителей глав всех полноправных семей рода, — мужчина оторвал взгляд от документа и обвел глазами присутствующих, словно подсчитывал количество или сверял их с неким списком. — Все обозначенные лица присутствуют, и мы можем приступить.

А среди стоявших в зале тем временем нарастало возбуждение, причиной которого явно стала фраза о вопросах наследования и правопреемства. И это совсем неудивительно, так как вопрос наследования был уже давно решен и по нему, вообще, не могло быть никаких споров! Наследник рода и будущий глава рода Голицыных — это Святослав Голицын, ребенок мужского пола нынешнего главы. Это было уже давно и твердо известно. Других вариантов просто не было, в принципе. Но эти странные слова все-таки прозвучали…

На Станислава в этот момент, вообще, было больно смотреть. Он с силой кусал губы, явно с трудом сдерживаясь. Всем своим видом показывал, что абсолютно спокоен.

— Кандидатура наследника рода Голицыных с сегодняшнего объявляется вакантной, и останется таковой до соблюдения следующего условия…

По залу пронесся тяжелый вздох, в котором было столько всего, что непросто и различить — и удивление, и страх, и надежда, и даже истерика. Но дальше вздоха дело не пошло. Следом воцарилась мертвая тишина. Никто не хотел прослушать условие старого патриарха. Ведь, если место наследника объявлялось вакантным, то им теперь мог стать любой из них? Или нет?

— Наследником рода станет тот из Голицыных, кто доставит сюда живыми шляхтича Мирского Рафэля Станиславовича и его сестры Мирскую Лану Станиславовну.

Едва все вышли из зала и князь Голицын остался один, то в тишине раздался странный звук. Больше всего он называл полустон — полувсхлип, прерываемый хриплым бульканьем.

— Тварь… Тварь… Надо было тебя сразу же раздавить… — бормотал старик, касаясь пальцами ужасных шрамов на лице. — Ты за все ответишь… Раздавлю, как таракана… Размажу…

Его едва не трясло от бешенства.

Опустив руки, вцепился в ручки кресла с такой силой, что жалобно заскрипел крепеж. Еще немного, и ручки будут «вырваны с мясом».

— Тварь, тебе не жить… Виктории я тебя никогда не прощу…

После того происшествия, когда этот невероятно наглый юнец заявился сюда и устроил это подлое нападение, его внучке становилось все хуже и хуже. Случилось именно то, что Голицын представлял себе в самых страшных снах. Его внучка Виктория, лишившись фамильяра, едва не впала в разрушительную кому. Ее магический источник, только-только начавший набирать свою мощь, утратил стабильность и стал забирать силы девочки.

— Моя девочка… Это я виноват… Я… Я должен был знать, знать… Я виноват…

Его голова тряслась, словно у паралитика.

— Я виноват…

Вина его, и правда, была велика. Ведь, именно он, глава рода, хотел, чтобы внучка стала сильней и как можно скорее. Он буквально бредил идей вырастить из Виктории одного из сильнейших магов империи, чтобы вывести их род в золотую десятку родов империи. И его мечта почти исполнилась. Внучка, заполучив своего фамильяра в столь юном возрасте, уже стала набирать силы. Ее магический источник рос гигантскими шагами, грозя в самом скором времени превратиться в нечто совершенно особое.

— Я… Моя девочка, я только хотел…

Еще немного и процесс приобрел бы необратимый характер. Фамильяр бы не стал настолько важным для ее взросления, как мага. Она могла бы расти и без него. Но все случилось, как случилось.

— Потерпи, потерпи… Все вернется, обязательно вернется…

Старик вновь скрипнул зубами, не в силах сдерживать тот внутренний огонь, что бушевал в нем. Времени становилось все меньше и меньше, чтобы все вернуть назад. Виктория уже испытывала жуткие перепады настроения: то мило улыбалась, то страшно скалилась, то во весь голос хохотала, то рыдала навзрыд. Все это перемежевалось случаями, когда онамногими часами лежала пластом и даже не делала попутки пошевелиться. И с каждым часом все становилось все хуже и хуже. И еще немного, и изменения станут необратимыми.

— Потерпи, моя девочка…

Его лицо повернулось к окну, и выжженные глазницы уставились в сторону солнца.

— Потерпи…

Зарубин плотно прикрыл входную дверь и, спустившись с высокого крыльца, остановился. Глаза, не отрываясь, смотрели на старинную вывеску семейной клиники «Частная практика доктора Зарубина», которая верой и правдой служила и его деду, доктору Емельяну Зарубину, и его отцу, доктору Артемию Зарубину, и его самому. Жители всего квартала поколениями приходили сюда со всеми своими болезнями, а после излечения долго благодарили. А вот теперь все закончилось…

— Эх, — тяжело вздохнул мужчина, сминая драповую кепку в руке. Тяжесть в груди была такая, что выть хотелось. — Вот и все. Была клиника, да и сплыла.

Сегодня последний день, когда он должен внести выплату по закладной. В свое время занимал в частном банке для ремонта клиники и закупки оборудования, да так и не смог до конца расплатиться.

— Права все-таки Лизонька, что никакой из меня руководитель. Лечить могу, а денежные дела вести нет… Эх, надо было дураку хорошего управляющего нанимать, когда клинику в наследство принимал.

Конечно, его супружница права: сердобольный он слишком. В частной практике ведь заработок главное, а не лечение. Это любой доктор, что на вольные хлеба вышел, скажет. Зарубин же во главу всего лечение больных ставил. Оттого и расходы у него во всем внушительные выходили. С больного лишнего не спрашивал, а, наоборот, сам нужные лекарства выдавал. При лечении никогда на кошелек, чины и звания не смотрел. Часто с улицы страждущих подбирал и в клинику приводил. Недавно вот так спас девочку, у которой было магической истощение…

Таким вот он был вымирающим зверем, каких уж и не встретишь среди врачей.

— Иди, дружок, иди, а то к сроку опоздаешь, — сзади тихо подошла молодая женщина в строгом платье и темной шали. Лизавета о времени напоминала. Ведь, деньги он брал около полудня, а, значит, вернуть должен примерно во столько же.