Ароян запнулся. Вспомнил: «Постигать реальность нам дано лишь в ощущениях». Засмеялся, махнул рукой:

— Признаю, в философском диспуте ты меня кладёшь на обе лопатки. О королевах больше ни слова. Но там была одна непонятная сценка: когда Тайриш гуляет в роще, и рта-смотрители кажутся ей смешными.

— По сравнению с ртаари…

— Нет-нет-нет, я не о том! Как она оказалась в роще? Ты же говорила, что порталы раскрываются только в дни праздников?

— Ещё я говорила, что обитатели небесного дворца в них не нуждаются. Они могут входить и выходить, когда пожелают.

— Каким образом?

— Не знаю. Если бы я была орайре, то могла бы, наверное, рассказать. Но тогда всё было бы по-другому…

— Пусть так. Но почему мы их ни разу не встретили?

— Сюпар — трудный месяц для орайре. Ртаари потратили силы, продолжая род Кхарита, требовалось давать им много пищи. Но скоро мы их увидим… — Неожиданно девушка ойкнула, проворно вскочила на ноги, метнулась к кустарнику в двадцати шагах выше по склону. — Дади, смотри, это же п’эх! Надо же, уже появились.

Ароян поднялся, подошёл следом. Тассит ползала вдоль кустов на коленях, бережно выковыривая из земли сероватые, покрытые пупырышками комочки.

— Нужно сбегать за лукошком и насобирать. В прошлом году они были позже. Должно быть, из-за жары торопятся.

Она отряхнула прилипшую грязь и осторожно куснула один из комочков. Излом диковинного гриба сразу же стал ядовито жёлтым. Девушка проглотила, довольно жмурясь, причмокнула даже. Протянула Давиду надкушенную половинку.

— Попробуй, тебе понравится.

Ароян нерешительно повертел плод в руке. Тот был лёгкий, похожий на губку. Явственно ощущался терпкий, достаточно приятный запах.

— Ты уверена, что это съедобно для меня? Я ведь чужак.

Тассит засмеялась.

— Не бойся, живот болеть не будет.

Вкус у гриба был пряный, немного острый. В качестве приправы п’эх подошёл бы отлично, но девушка тут же отвергла эту идею:

— П’эх живёт несколько дней и не хранится, поэтому его не выращивают. К тому же его нельзя добавлять в орче. Но рта иногда приносят их из лесу. Лучше есть вечером, п’эх дарит красивые сны.

Давид понимающе улыбнулся: галлюциноген. Совсем не обязательно, чтобы он подействовал на человека, но попробовать любопытно.

П’эх вовсе не стремился, чтобы его нашли. Редко какая шапочка рисковала выткнуться на поверхность. Большинство предпочитало оставаться под коркой старой, спрессовавшейся, полуистлевшей листвы и травы. Приходилось осторожно и кропотливо сдирать эту корку, выбирать из грязи серые шарики. Через полчаса шерсть на ногах и руках Тассит уже не была белой, Давид выглядел не многим чище, а в лукошке и дно пока не закрылось.

— Может, заставим ачи здесь поковыряться? Или не справятся, затопчут?

— Им не нужно к этим грибам прикасаться. П’эх предназначен для взрослых, ачи незачем видеть такие сны. Они не поймут, станут беспокойными.

Что означают эти слова, Давид понял, проснувшись следующим утром. Сон был ярким и запомнился до мельчайших подробностей. Он вновь прятался за выступом скалы, а внизу молоденькая арт подставляла упругие груди под струи водопада. Только теперь он знал, что участвует в психофильме и что следует делать по сюжету. Поэтому проворно выскользнул из-за камней. Девушка испуганно ойкнула, отшатнулась, но тут же узнала, застенчиво прикрылась руками. Давид отвёл в стороны её ладони, коснулся влажной шёрстки… Всё было, как положено в психофильмах жёлтой черты: долгая, кружащая голову прелюдия, и ещё более долгий фантастический секс, временами абсолютно неправдоподобный с точки зрения анатомии и физиологии.

Реалистичность сна поражала. Давид помнил прикосновения девушки, её запах, вкус губ, мог поклясться, что они с Тассит занимались любовью. И все же это был сон. Наяву в облике арт было гораздо меньше человеческого. К сожалению.

«К сожалению…» — Давид мысленно повторял эти слова, лёжа в постели, и позже, в умывальне, и делая утреннюю разминку на площадке перед домом. И когда встретился с девушкой за завтраком. Сон не вызывал брезгливости или смущения, он не отказался бы увидеть его ещё раз. Но это были фантазии, в которых можно позволить себе всё, что угодно. Ароян слишком хорошо знал, сколько неожиданных препятствий возникает, едва попытаешься реализовать их наяву. Неизбежны разочарование, огорчения, неприязнь. Он не хотел этого, не хотел разрушить иллюзию. Даже признаться, что именно показал ему п’эх, было боязно. Давид ждал, что девушка начнёт расспрашивать, и готовился соврать. В крайнем случае, собирался пересказать какой-то из психофильмов.

Однако Тассит не спешила с вопросами. Несомненно, она тоже видела волнующие сны этой ночью и оставалась под их впечатлением. За завтраком выглядела растерянной и отстранённой, когда сели за перевод, никак не могла сосредоточиться. Они надолго застряли на странице, где небесный дворец готовился к очередному Лазоревому Дню.

А повествование становилось занимательным. Сквозь описание мыслей и чувств героини начинало брезжить какое-то объяснение сущности отношений ртаари и орайре. Но вылавливать приходилось по крупицам.

— «Шекхе» — это же энергия? — допытывался Ароян. — Понятие, родственное энергии молнии, способной испепелить дерево, энергии прилива, разрушающего берега. Я правильно понимаю?

— Да, шекхе — энергия ртаари.

— И она накапливается, благодаря д’арше с орайре? Это метафора, образ?

— Нет, так и есть на самом деле. Здесь же написано…

— Ничего не написано! Одни охи и ахи вместо физического процесса.

— Дади, но ведь это стихи о любви!

— У вас все стихи о любви.

— Разве это плохо? А в твоём мире их пишут?

— Пишут.

Девушка помолчала. Робко попросила:

— Расскажи мне.

Ароян крякнул, застигнутый врасплох.

— Я неважно знаю язык кхиров, перевод будет ужасно корявым.

— Расскажи на своём. Я хочу услышать звук. Мелодию голоса.

Давид зажмурился, стараясь выудить из памяти хоть что-то подходящее. Он никогда не считал себя знатоком поэзии, любовной лирики в особенности. Лучше бы попросила перечислить координаты звёздных систем их галактической ветви!

Наконец удалось вспомнить. Мысленно попросив прощение у автора за перевирание текста, он стал декламировать:

«Когда приходит то, что раньше было,

И крыльями касается виска...

Ты не находишь для улыбки силы

И в сердце забирается тоска...

Когда все чувства так же, как когда-то,

Лежат в ладонях горсточкой камней,

Ты прячешься в пещере виновато,

И думаешь, как прежде, лишь о ней..

И не смотря на ясную погоду

Вновь ноют шрамы, видимо к дождю...

Ты просто ждёшь что вот позвонит кто-то,

И мягко спросит: "Можно я войду?"

Но никого и тишина дурманит,

И ты теряешь мыслям глупым счёт...

Но всё пройдёт, как в сказочном романе,

Не сразу, не мгновенно, но пройдёт...»[1]

Тассит сидела не шевелясь, почти не дыша. Даже веки опустила, чтобы ничего извне не мешало. И когда Давид замолчал, не в силах вспомнить ещё хоть строчку, продолжала слушать.

— Вот. Такие у нас стихи, — произнёс Ароян, чтобы хоть как-то оборвать заполнившую дом тишину.

Тассит открыла глаза.

— Странные звуки, я бы не смогла это произнести. В этих стихах говорится о вашем д’айри? Какое оно? Отличается от нашего?

— Насколько я могу судить, особой разницы нет. Разве что детали.

— А в чём оно не такое? Расскажи.

Неожиданно девушка отложила в сторону листы рукописи, подвинулась ближе. Давид почувствовал, что краснеет. Тут же ухватился за безопасный пример:

— Для нас поцелуй не всегда начало совокупления. То есть мужчина и женщина целуются, занимаясь любовью, но можно поцеловаться и просто так, без продолжения.

— Но ведь поцелуй — тоже обмен соками тела? Зачем иначе он нужен?

— Ну… во-первых, у нас такой обычай. Во-вторых, если люди нравятся друг другу, но не настолько, чтобы стать любовниками, они ограничиваются поцелуями.