Обратный путь к повозкам казался длиннее. Наверное оттого, что Давид мчался через лес, подхлёстываемый пьянящей горячкой опасности, эйфорией быстро чередующихся событий, в которых ты статист, а решения принимают другие. И ещё — полыхнувшим страхом остаться на этой планете в одиночестве. А возвращался, чувствуя собственную никчёмность. Спасение похищенной вернуло Орелик привычную роль. Теперь она снова первая, в центре внимания. Плетущийся позади маленькой процессии переводчик ей больше не нужен. Вон, отчаянной жестикуляцией старается восполнить пробелы в языкознании, напористо расспрашивает спутников об обычаях рта. Примеряет на себя эту роль? Вполне возможно — уже и меч приняла в дар. Тот самый, с ещё не запёкшейся кровью шо-ачи на лезвии.

Где-то на середине пути Кахит начала подавать признаки жизни, заворочалась, застонала. А когда в просветах между деревьями показались стоящие на дороге повозки и яркие одежды арт, открыла глаза. Она так и не успела понять, что с ней случилось.

Возвращение охотников встретили дружным восторгом. Ишбит бросилась навстречу, встревожено осматривая и ощупывая Русану. Лишь убедившись, что с гостьей всё в порядке, взглянула на постепенно приходящую в себя соплеменницу. Впрочем, о той беспокоиться не стоило, — подруги усердно отпаивали её чудодейственным «лекарством».

Орелик, окунувшаяся в эйфорию от дифирамбов охотников, ждала несколько иной встречи от со-ртох. Обижено фыркнула, стоило той отвернуться:

— И это вся благодарность?

— Мне перевести? — безразлично поинтересовался у неё Давид.

— Как хочешь, — девушка дёрнула плечом. Затем, решившись, скомандовала: — Переведи!

Разумеется, тон вопроса Ароян немного смягчил. Прозвучало примерно следующее: «Разве Ишбит не рада, что Русит спасла жизнь Кахит?»

Со-ртох оглянулась, задумчиво разглядывая чужестранку. Ответила:

— Меня бы очень огорчило, оборвись путь жизни Кахит сегодня. Но если оборвётся путь жизни Русит, то это огорчит Кхарит-Джуга.

— Своей жизнью я распоряжусь сама! — запальчиво вскинула подбородок Орелик.

— Несомненно. Но требуется много мудрости, чтобы тхе-шу не уподобился изломанной щепке, а сложился в прекрасный орнамент.

— Ладно, я не такая заумная, не разбираюсь в вашей философии. Я поступила так, как поступила.

— Ты поступила, словно рта, — неожиданно уточнила Ишбит.

— Может быть. А ты уверена, что я арт по вашим меркам?

— Не уверена.

— Вот видишь!

Орелик пошла, помахивая мечом, к группе охотников, где Зурси рассказывал о погоне, то и дело перемежая речь отрывками саги собственного приготовления. А Давид поспешил вслед за со-ртох.

— Ишбит, шо-ачи не пытались снова напасть?

— Нет, они слишком трусливые для этого. Те, что разбежались, соберутся вместе лишь когда голод переборет страх. Всё благополучно завершилось, можем продолжить путешествие.

— А что с Бишси?

— Бишси останется здесь. В Джасжарахо я могла бы удержать его на пути жизни. Но Джасжарахо далеко.

Только сейчас Давид сообразил, что идут они не к повозкам, а к привязанным к деревьям пленникам. Все четверо как по команде повернули лица навстречу женщине. Они будто чего-то ждали. Ишбит подошла к крайнему, молча вынула откуда-то из пояса большую иглу с круглым набалдашником. Мягким движением вогнала её на всю длину в тело пленника чуть выше паха. Шо-ачи вздрогнул. И Давид вздрогнул вместе с ним, уставившись на четырёхпалую руку, неспешно извлекающую жало из плоти. Ранка тут же набухла красным волдыриком. Капля сорвалась, побежала, прокладывая путь сквозь свалявшуюся бурую шерсть. За ней — следующая. Игла была достаточно длинная и проткнула внутренности, наверняка прорвав кто знает какие артерии. Наружу кровь била маленьким фонтанчиком, а что делается внутри?

Так же деловито со-ртох проколола артерии второму. Опомнившись, Давид закричал:

— Ишбит, зачем?! Зачем ты это делаешь?!

Ошеломлённый, он смотрел, как покончили с третьим шо-ачи. И с четвёртым. Лишь затем Ишбит ответила:

— Их путь жизни завершён.

— Это ты так решила?!

— Я увидела. Ты разве нет?

— Но это же неправильно! Да, они совершили преступление. Но они больные, они не могут отвечать за свои поступки. Смерть — чересчур жестокое наказание!

— Что означает слово «наказание»? Смерть — это завершение пути. Я не понимаю, что так взволновало Дади. Ты видел какое-то продолжение для тхе-шу этих детей, которого я не разглядела? Они кхиры, мы не можем оставить их умирать от ран и болезней, словно животных.

— Но они не всегда были шо! Когда-то они жили в рое. Мы могли взять их с собой, вылечить, откормить…

— В каком рое? Они забыли, где их дом. Кто хоть раз попробовал вкус злобы и ненависти, того вылечить невозможно.

— Так ты убила их из милосердия?! Ты так добра, что присвоила себе право решать, когда чей срок приходит?

— Дади, я ничего не решаю, только вижу. Это бремя со-ртох, — устало опустила веки Ишбит. Обошла человека, словно выросшее на пути дерево, и направилась к коляске.

Но Ароян не собирался сдаваться так быстро. Варварская расправа над пленными, совершенная руками той, в ком он готов был видеть идеал гуманизма и милосердия, кого считал своей спасительницей, почти второй матерью. Да она и была для них с Русей молочной мамой! Иллюзии рушились слишком безжалостно. Это Орелик могла отвернуться, сослаться на жестокую необходимость, ведь её собственных интересов сегодняшний инцидент не ущемлял, наоборот. Давид не мог заставить себя быть субъективным. Жизнь — самое ценное, что есть во Вселенной. Тем более, жизнь разумного создания. Не существует обстоятельств, в которых отбирать её необходимо!

Он уцепился за передок коляски, не позволяя процессии тронуться в путь.

— Ты сказала, что видишь! Видишь что?

— Ачи слишком глупы для того, чтобы остановиться, когда путь подошёл к концу. Но они не виноваты в этом, и они знают, что Первая Мать позаботится о смерти так же, как позаботилась о рождении.

Словно искра, в мозгу Давида сверкнуло понимание. За два с половиной месяца жизни в Джасжарахо они не видели ни больных, ни дряхлых. Означать это могло только одно…

— Выходит, у ачи такая «привилегия» — умирать молодыми?! А у остальных? Сколько позволено прожить рядовым кхирам?

— Арт и рта способны сами достойно завершить тхе-шу. Лишь когда сорх оказывается слабее шош, они приходят ко мне за помощью.

— И многим ты помогла?!

— Многим, Дади. Двадцать лет я несу ношу со-ртох, и всё это время тхэ-гур при мне, — Ишбит покрутила в пальцах иглу и осторожно спрятала её в едва заметный футляр на поясе.

«Убийца!» — хотел бросить ей в лицо Ароян, но такого слова не было в языке кхиров. Да оно и не подходило Первой Матери. Ишбит выполняла просьбу нежелающих больше жить, совершала ритуал, освящённый тысячелетиями. Даже пленники встретили свою участь безропотно, как должное. Эвтаназия, — понял Давид. Первобытная эвтаназия. Но ведь это же ненормально! Цивилизация самоубийц!

— Чем же вам не нравится смерть от старости? — пробормотал он. Уже не обвиняя, пытаясь уцепиться за рассыпавшиеся осколки иллюзий.

— Очень глупо топтаться на месте, когда идти больше некуда. Разумнее прилечь, обрести заслуженный отдых. Разве не верно?

Верно. Всё верно! Он ведь сам пытался объяснять Русане, что поведение аборигенов продиктовано логикой. Чужой, инопланетной логикой существ, для которых неизвестен страх смерти, а жизнь индивида — ничто по сравнению с выживанием роя, племени, вида. Но какое тогда значение в этом мире может иметь судьба чужаков?!

Ишбит истолковала молчание человека по-своему. Подвинулась, освобождая рядом с собой место.

— Садись Дади, пора ехать. Тучи низко, скоро пойдут ливни. Лучше встретить их в ц’Аэре, в доме нашего роя, а не посреди леса. У нас будет время поговорить. До Лазоревого Дня.

— До Лазоревого Дня… Ишбит, в качестве кого мы с Русит будем участвовать в празднестве? Или в качестве чего?