Давид не знал, которую из женщин убедить будет легче, и отложил решение задачи до завтра.
* * *
Проснулся он оттого, что Русана тихонько тыкала в бок:
— Дад!
— Что случилось?
Ароян удивлённо приподнялся, оглянулся. Судя по всему, до рассвета оставалось часа два-три. Тонкий серпик малой луны висел над чёрной полоской леса за городом, дворец заснул, погасив окошки-«иллюминаторы». Темноту ночи разрывал только свет факелов под навесом.
— Есть хочу, — капризно шепнула девушка.
— Я тоже.
— Я хочу немедленно! Пусть вернут нашу рыбу. Она мне снится! Закрою глаза: вот, нате, румяная, поджаренная на углях. Помнишь, как мы пекли?
Картинка услужливо возникла перед глазами, и рот тут же наполнился слюной. Давид досадливо дёрнулся — зачем себя растравливать? Вздохнул.
— Не дадут. Слышала, что «царица» сказала? Шусса.
— Да пошли она в задницу, дура шестигрудая! Давай попробуем у этой выпросить? — Русана мотнула головой в сторону наблюдательницы, что сидела сейчас в кресле. По ночам Ишбит не дежурила, уступая вахту помощницам. — Ты запомнил все их слова? Знаю, запомнил, ты же навигатор. Попроси жареную рыбу. Только не говори, что мы её съесть хотим.
— Для чего тогда? Что они, идиоты, по-твоему, не догадаются?
— А ты попробуй!
Ароян был уверен, что затея Русаны глупая и бесполезная. Но она всё канючила и канючила, заставив в итоге уступить. Он нехотя поднялся, подошёл к прутьям клетки. Аборигенка мгновенно насторожилась, напряглась. Давид поспешно сложил губы в трубочку, спросил:
— Эррш-дха-рсак? — Махнув рукой в сторону подруги, уточнил: — Русит — рсакху.
Он не был уверен, что произносимые звуки несут тот смысл, который он в них вкладывал. Но кое-какой эффект его фраза всё же возымела. Туземка замерла, смешно, почти по-человечески открыв маленький ротик. Затем быстро затарахтела. Речь её была куда менее внятной, чем у Ишбит, вычленить отдельные слова не получалось, разве что «рсак», «рсакху». Кажется, она допытывалась, в чём причина такой странной просьбы. Давид повторил настойчиво:
— Русит — эррш-дха-рсак!
Диалог без понимания длился минут пять. Ароян уже собирался отступить, но тут и Русана решила прийти на помощь. Встала рядом и, постучав себя пальцами в грудь, старательно выговорила:
— Эррш дха рсакху! Для Русит. Для меня, поняла?
Она буквально испепеляла маленькую туземку взглядом. Та съёжилась, ещё быстрее начала что-то отвечать. Орелик тут же перебила её: «Эррш дха рсакху!» И каждое возражение туземки мгновенно натыкалось на эту заученную фразу. Женщина замолчала, затравленно покосилась на тёмные окна дворца. «Наверняка побежит советоваться с Ишбит», — догадался Давид. Это было очевидным решением, но наблюдательница почему-то выбрала другое. Тихо отдала распоряжение волосатику, и старательно растягивая слова, прокрякала:
— Кох Русит эррш-дха-рсак. Русит рр-грух-ра.
Орелик вопросительно взглянула на товарища. Давид мог лишь плечами пожать в ответ. На всякий случай ещё раз потребовав рыбу, девушка вернулась на сено.
Ждать пришлось не так уж и долго. Волосатик пришёл минут десять спустя, принёс что-то завёрнутое в кусок ткани. По команде начальницы сунул ношу в клетку.
Это была жареная рыба! Вернее, обожжённая на огне. Зло выругавшись под нос, Орелик разломила тушку, тут же зашипела, тряся пальцами. Рыба была очень горячая, только что с огня, даже дымок пошёл из внутренностей. Готовили её поспешно, не потрудившись выпотрошить, корочка обгорела, превратилась в золу, а внутри мясо осталось сырым. В другой раз Давид побрезговал бы таким «угощением». Но сейчас ударивший в ноздри аромат заставил желудок жалобно заныть. К тому же Русана первой запустила пальцы в «блюдо».
Надсмотрщица взвизгнула, едва они сунули в рот по кусочку розоватого мяса, вскочила с места, уронив альбомчик. Ошарашено смотрела, не в силах поверить глазам. Затем опомнилась, сбивчиво запричитала. Разбирать, что она хочет, было некогда, Давид сосредоточился на еде. Железистый вкус рыбы теперь не казался странным как в прошлые разы. Да и анализировать, какой там у неё вкус, не приходилось. Рыба маленькая, а аппетит — огромный.
Испуганная надсмотрщица не придумала ничего лучше, как опрометью броситься к ближайшей лестнице, ведущей на верхние ярусы. «Ишбит звать побежала», — догадался Давид. Сделалось стыдно. Как в детстве, когда тайком от родителей учинял что-нибудь запретное и постыдное.
Рыбу они съели почти целиком, оставив кучку обглоданных костей и самое неаппетитное из внутренностей. Управились быстро, раньше, чем клетку окружила толпа разбуженных туземцев. Поняв, что Ишбит среди них нет, Ароян вздохнул облегчённо. Видимо, хозяйка дворца поняла свою неправоту, и с завтрашнего утра рацион изменится.
Всё ещё голодные, — сколько там той рыбёшки! — но довольные маленькой победой, Давид и Русана улеглись спать. Но аборигены не спешили возвращаться в дом. Стояли молчаливые и хмурые, таращили глазища. В конце концов даже Орелик не выдержала. Повертевшись на подстилке, села, прошипела рассерженно: «Чего вылупились?» И как ответ на её вопрос, в дверях, выходящих на лестницу, показалась Ишбит. Взглянула на клетку, начала неторопливо спускаться, бережно удерживая в руках чёрный кувшинчик. Давид поспешно отвернулся, втянул голову в плечи, готовясь услышать нотации. Оправдываться не хотелось, съели и съели, ничего страшного не случилось. Однако, против ожидания, Ишбит молчала. Подошла к клетке, остановилась, как будто чего-то ждала.
Заснуть ни Давид, ни Русана так и не смогли. Минут через десять обоим ужасно захотелось пить. Они мигом выхлебали всё, что оставалось в ковшике. И следующий, принесённый волосатиком, и ещё один. Жажда была такой, что они никак не могли напиться. Давиду казалось, что живот раздувается, превращается в шар, грозя лопнуть.
Не лопнул — вывернулся наизнанку. Первой стошнило Русану. Ароян даже испугаться как следует не успел, когда девушка, взревев, перегнулась пополам, выплеснула на пол содержимое желудка. Потому что в следующее мгновение он и сам забился в конвульсиях.
На смену рвоте опять пришла нестерпимая жажда. Но вода не держалась внутри. Это был адский цикл, беспрестанная пытка. Давид не помнил, как взошло солнце, лишь отметил, что светло, а клетку по-прежнему окружает толпа туземцев. Это было далеко, на границе восприятия. В ушах звенело так, что ни один звук извне не мог достигнуть сознания. Временами отказывало и зрение, предметы двоились, теряли очертания, расплывались гротескными серыми пятнами. Он сгорал, умирал от жажды, молил дать хоть каплю влаги, хоть глоток. Чтобы потом проклинать этот глоток, вырывающий внутренности.
Он не знал, сколько длилось мучение. Кажется, солнце успело прочертить почти половину дневной дуги. Сил не оставалось даже на то, чтобы приподняться. В короткий миг передышки, когда конвульсии замерли, а жажда не успела выжечь разум, Давид увидел корчащуюся в грязи девушку, догадался, что выглядит не лучше. И понял, что это агония. Орелик не могла говорить, лишь глаза на перепачканном зеленоватой пеной лице молили о помощи. Не спасти — выполнить данное когда-то обещание. Но как?! «В зависимости от обстоятельств».
Ишбит так и стояла у самой клетки, и в нечеловеческих глазах её Давид увидел сострадание. Собрался с силами, просипел: «Шусса… Дади шус… Русит шус…» Поняла ли она просьбу? Он не знал, вновь вспыхнувший во внутренностях огонь пригасил сознание. Но в ковшике в этот раз оказалась не вода. Ментоловый лёд мгновенно заморозил глотку, пищевод, желудок, грудь. Холод пошёл по конечностям, а Давид пил, пил, пил спеша превратиться в бесчувственный кусок льда раньше, чем взорвётся.
* * *
Очнуться заставил холод. Озноб бил так, что зубы стучали. Давид открыл глаза и удивился темноте, укутывающей, словно покрывало. Он так привык к желтоватому свету факелов, постоянно горевших над головой, что даже растерялся немного.
Исчезли не только факелы. Исчезла решётка, исчезло кресло наблюдательницы. На короткое время ему показалось, что очнулся он совершенно в ином месте. Но нет — тот же навес над головой, громада дворца, ещё светящегося несколькими окошками, тёмные прямоугольники городских строений. Такая же травяная подстилка, брошенная прямо на землю. Клетки больше не было, зато появилось одеяло из плотной мягкой материи, укрывающее до подбородка.
