— Что с ней стало? — спросила я. — С той девушкой, осужденной за смерть командира?

Шад глубоко вздохнул. Воспоминания расстраивали его, но, разнеженный моим вниманием, он стал податливей, и ответил:

— Ничего хорошего. Пропала без вести, я давно о ней не слышал.

— Вы были близки?

Я не личный смысл вкладывала. В конце концов, у Шада была невеста, она бы не потерпела соперницы. Но они могли быть близки по-товарищески, как друзья, мало ли.

Но Шад покачал головой.

— Мы были спарринг-партнерами. Она была бешеной, как дикарка, но расчетливой и бесстрашной. Редкие качества, бесценные в рукопашной. Высадку должны были отменить. Ее командир проигнорировал данные разведки. Они попали в засаду, было много погибших. Ниара обвинила его, навязала драку…

— Разве она не имела права вызвать его на поединок?

— Это был не личный вопрос, Рива. Она не вызывала его — в драке пырнула кинжалом. Рассвирепела сильно. У нее брат погиб. Но это война.

— Жаль, — вздохнула я.

Мне искренне стало жаль свирепую девушку, которая потеряла члена семьи из-за ошибки старшего по званию. И знала ведь, на что шла: григорианке быть осужденной — навсегда проститься со многими привилегиями.

— Я защищал ее на суде. Ее не оправдали. Ниара сбежала, когда ее переправляли в тюрьму. Позор на родных… хотя я ее понимаю. Из-за этого случая мне пришла идея назваться Изгоем. Хорошее прикрытие.

— И грустная история, — призналась я.

— Развеселить? — Шад склонился надо мной.

Неулыбчивое лицо с хищными желтыми глазами заставили усомниться, что он на это способен.

— Попробуй, — заинтригованная, согласилась я.

Ночью я внезапно проснулась от странного чувства: холодно. Я одна в постели.

Перевернулась, сонно оглядываясь: Шад сидел с краю, накрыв голову мозолистыми ладонями. Несколько секунд я смотрела в спину, привыкая к тому, что между нами недавно произошло. Затем подползла на коленках и взяла за плечо.

— Что случилось?

Ему как будто кошмар приснился.

— Ничего. Не спится. На Григе назревают междоусобицы, — мрачно сказал он.

Я ждала продолжения, но Шад молчал.

Понимаю, почему. Его страна летит в тот же хаос, что и моя. И если давно побежденному это не так больно, то для победителя — позор. Ничего странного, что от бессонницы страдает.

— Когда ты сбежала, многое изменилось, — признался он. — Монарх ушел на покой, как должно, началась борьба за власть. Когда улетел за тобой, решил не возвращаться, Рива.

Я это и сама понимала.

В тот момент поняла, когда увидела, что он прилетел на малом корабле один. Когда сказал, что найдет нам тихое место для жизни. Новое. От счастливого будущего в забытом богами мире не прячутся.

— Что нам угрожает?

— Мне не нравилось происходящее. Было предчувствие, что все развернется не в нашу пользу… В этом и моя вина есть. Я не убил Лиама. Неудивительно, что риторика критической стала. Когда в стране шаткое положение, виноватых ищут всегда.

И не всегда справедливо — на своей шкуре узнала.

— Ты не волнуйся, Рива, — он повернулся, сверкнув желтыми глазами в полутьме. — Я исправлю ошибку. Отдохнем, обживемся. О нас забудут. И через время, когда все успокоится, я выслежу Лиама и убью его без всякого вызова. Как полагается казнить военного преступника, раз уж тот трибунала избежал.

Слушая тихий голос мужа, я вдыхала запахи летней ночи — спокойной и чарующей. Ни о чем не думала. Устала бояться.

— Я не волнуюсь… — призналась я. — Верю в тебя.

И теперь верю в наше будущее. Мы легли рядом, чувствуя под затылком жилистый бицепс мужа, я смотрела в потолок. Легкость летней ночи передалась и мне. И к Шаду не испытывала предубеждения. Волосы разметались по подушке. Лежать рядом с григорианцем не страшно, табу на межрасовые браки растворилось без остатка.

Может он и прав.

Может, я, как и он, надену корону — как его супруга. А может, не повезет и нас ждет тюрьма. Что бы ни случилось, я не пожалею об этом. Летняя ночь была прекрасна, а мне было так хорошо, что я решила не жалеть ни о чем.

Утро выдалось знойным. Мы проснулись на рассвете — вместе, как и засыпали.

— Хоть в чем-то убедил несогласную, — усмехнулся Шад.

С ночи осталось сентиментальное настроение. Хотелось думать о грустном и мечтательно смотреть в окно.

— Тебе не грустно, что у нас не будет детей? — спросила я.

Шад долго молчал.

Как на этот вопрос ответить? Я пожалела, что спросила.

— Жизнь долгая, — неопределенно ответил он. — Кто знает, что будет дальше.

— Да…

Я не ответила, но подумала, что он дольше меня проживет. Григорианцы действительно долго живут и медицина у них неплохая. Он может успеть завести детей, когда меня не станет от старости. Гарантий никто не даст, но кто знает.

— Не думай об этом. После войны сирот много. Будет тебе кого воспитать.

Я вновь грустно вздохнула. Под окнами раздался хрустальный звон — колокольчик просил полива, взволнованный наступающей жарой.

Шад прав.

Я привыкну к нему, точно справлюсь. И война многих осиротила — на Григе, где служат оба родителя, тем более. Без малютки не останусь, а там будет видно… Я взглянула на него и неожиданно улыбнулась.

— Сегодня ярмарка, сходим на площадь, — сказал Шад, вставая.

— Зачем? — насторожилась я. — Только не говори, что тебя товары заинтересовали.

— Встречаюсь там кое с кем, по делу. А ты товары посмотришь.

Шад направился за плащом, вновь припадая на больную ногу.

— Что у тебя с коленом?

Мы более чем близки для таких вопросов. Подтвердив это, генерал ответил:

— Последствия осколочного ранения. В военном госпитале сказали, это навсегда, к сожалению. Я уже привык, Рива.

Завернувшись в плащ, он вышел, оставив меня одну. Я откинулась на спину, собираясь понежиться еще минутку, а затем начала неторопливо одеваться. Между нами исчезли остатки напряжения. На полу валялся мой кинжал, и я его подобрала. Вложила в ножны, уже привычно обращаясь с оружием, помня о нем. Я видела, как с оружием обходятся профессиональные солдаты — всегда неосознанно помнят о нем, и хорош, что у меня тоже появляются эти рефлексы.

В конце концов, Шаду нужна жена под стать.

На площадь мы прибыли к обеду. Торговля шла во всю. С перекрестка мы наблюдали за рынком.

— Надень капюшон, Рива, — сказал Шад.

Я вопросительно взглянула, но не стала перечить. В пестрой толпе на ярморочной площади и так давка, вряд ли нас узнают. Народ в основном смотрел на товар, привезенный со всех уголков вселенной, а не на окружающих.

Капюшон я набросила и вздохнула с облегчением. Тень от него закрыла глаза.

Я смотрела в сторону рядов, на ощупь перебирая в кармане универсальную плату — горсть алмазов. Их при себе предостаточно. Почему бы тоже не посмотреть? Пока Шад держался особняком, рыская желтым взглядом по площади, я углубилась в ряды. Чего только не было! Я вошла на ярмарку со стороны, где продавали ткани. Стараясь не углубляться далеко и оглядываясь на Шада, чтобы не потерять из виду, я посмотрела несколько материй. Не взять ли? Одежда бы пригодилась… Но мне ничего не нравилось. Или цвет не тот, или узор. Ярко, с нелепыми орнаментами. На Иларии тоже любят яркие цвета и рисунки, но они всегда были утонченными, сочетались друг с другом, да и разлюбила я иларианские узоры. Однотонные ткани, если и были, то мрачных, землистых оттенков, как на костюм гробовщика.

Я прошла в соседний ряд.

Здесь продавали домашних питомцев.

В клетке сидела райская птичка с полупрозрачным оперением. Длинный загнутый хвост на конце был окрашен в алый и голубой цвета. Клетка золотая, вычурная, но это все равно клетка: птица выглядела подавленной. В соседней заливалась ее соседка: крохотная, но со звонким, красивым голосом. Я с любопытством посмотрела мелких зверьков, прошла к рядам с растениями.

Здесь народа было немного, и я задержалась.

В длинных ящиках качали головками колокольчики. Я улыбнулась, протянув к ним руку. Они потянулись к ладони, как ласковые кошки.