Кира окинула взглядом голые плечи Защитника, рассевшегося на разобранной постели. Невольно скользнул ниже, отметив, на Пасите отчего-то все ещё надет громовик – тот самый, что стал родным за седмицу, оберегаемым пуще зеницы ока. Простые штаны многозначительно бугрились, и охотница почувствовала, как во рту пересохло от неожиданного откровения: «Хорошо было так просто лежать рядом…»

От резкого почти болезненного желания плюнуть на все условности, забыть обо всём, что было и просто забраться обратно в кровать, закрыв глаза и притворившись, что так и надо, потеплели щёки… Поразившись собственной распущенности, Кира уставилась невидящим взглядом куда-то в угол, обхватила себя руками, инстинктивно защищаясь от прокатившегося по телу озноба, вызванного потребностью быть счастливой. В голове роились вопросы: «Что делать дальше? Что скажет дед? Почему я снова в его покоях? Не выгонят ли меня теперь из Ордена?»

Но вслух спросила иное, не сразу решившись поднять глаза на собеседников:

– Как закончилась «Охота»? – прозвучало достаточно сухо и отстраненно, это помогло побороть близкие слезы.

Лица мужчин разом закаменели.

– Кира, ты победила, но… – осторожно начал брат.

– Ты, бесспорно, была лучшей, – продолжил Пасита, и на его лице явно читалась досада. – Лучшей за многие годы. Но Махаррон не признал твою победу и на этот раз в назидание за непослушание приказал изменить правила.

Разочарование стало комом в горле: «Неужели все напрасно?»

– Пусть, – прозвучало хрипло. – Главное, громовик Седера отняла. Обещание выполнено, – брат и Защитник странно переглянулись.

Дверь снова отворилась, на этот раз впустив Настоятеля Махаррона. Цепкий взгляд окинул присутствующих, прозвучало сухое:

– Оставьте нас.

Пасита и Нааррон, поклонились. Тин Хорвейг, вернувшись в последний момент с порога, прихватил рубаху. Прикрывая за собой деревянную створку, неожиданно ободряюще подмигнул напоследок.

«Кажется, настал час расплаты…» – обречённо подумала Кира.

– Настоятель? – она почувствовала себя неловко. Дед пристально смотрел и ничего не говорил. – Я только проснулась… Здесь нет другой одежды… – Кира обежала глазами комнату, мысленно себя обругав, что не попросила брата принести ей что-нибудь из кельи.

– Киррана, – наконец, нарушил тягостное молчание Настоятель, – доселе я уделял слишком мало внимания твоему обучению. И пожалуй, совершил ошибку, позволив тебе так много общаться с тин Хорвейгом. – Кира удивлённо вскинулась. – Он подаёт дурной пример. Я рассчитывал, что с тобой не будет проблем, ведь ты не парень. Надеялся на кротость нрава, на уважение к старшим… – Кира скрипнула зубами: «И здесь то же, что и раньше. Да вот только и в деревне со мной не было сладу…» – Но ты ослушалась. Пошла против моей воли, потакая капризам тин Хорвейга. Разве, выходя за пределы этих стен, ты не понимала, что не должна себя подвергать такой опасности?

– При всём уважении, – тихо ответила Кира, глядя чуть исподлобья и чувствуя, как закипает внутри сила, откликаясь на прорастающий в груди гнев. – Я не могла ослушаться вашей воли, ведь вы мне её не изъявляли. Да и Паситу тин Хорвейга в наставники определили сами. Я не просила. Век бы его не видеть! – последнее Кира буркнула, злясь на себя. На то чувство, что испытала немногим ранее, глядя на сидящего в постели Защитника, и в котором было неловко и стыдно себе признаваться. – Впредь мне бы хотелось заранее знать, что можно, а что нельзя, – в голове всплыли невольные проступки, совершённые поначалу, только потому, что никто не удосужился ознакомить её с «Уставом», и из-за которых испортились отношения с курсантами, – чтобы снова не оказаться без вины виноватой, – это уже была дерзость, но остановиться не получилось. – А кротость нрава… Откуда ей взяться, у такой как я? – она не побоялась встретить взгляд выцветших глаз.

Настоятель недовольно засопел. Видно, трудно было старику признать правоту её слов.

– И все же, я обязан тебя наказать. За полчаса до ужина за тобой придут. Будь готова.

Махаррон величественный и непреклонный повернулся, чтобы уйти.

– Настоятель, мне ждать в своей келье или здесь? – Кира почувствовала себя неприкаянной, очень захотелось одеться в привычную одежду.

– Ни о какой келье я не желаю больше слышать! – дед повернулся уже явно гневаясь. – Хватит играть в мужские игры! Ты – Киррана тин Даррен, единственная Защитница с невероятной силой и моя внучка в конце концов. Я не позволю больше тебе так глупо рисковать, затевая свары с курсантами. Мало ли что могло случиться! Такие как тин Трейя, тин Белл или этот твой тин Хорвейг краёв не видят! Неизвестно, что может взбрести в их буйные головы. Будешь впредь здесь жить и точка!

«Киалана, Керун, пусть он позволит мне хотя бы учиться!» – опешив от такого проявления эмоций, мысленно взмолилась Кира, боясь вымолвить ещё хоть слово, лишь зябко подобрала пальцы, когда пол стал стремительно покрываться инеем.

Настоятель вышел, хлопнув дверью чуть сильнее, чем позволяли приличия. Все ещё ощущая слабость, Кира присела на край примятой постели. Провела ладонью, расправляя складку.

«Лучше было бы не просыпаться вовсе…»

Внезапно стало горько-прегорько. Обида обручем стиснула грудь. Перед глазами помутнело, стало расплываться, заставив уткнуться лицом в подушку.

«Что за наказание мне предстоит? Неужто порка?»

Охотницу не слишком пугало грядущее – одолело какое-то равнодушие, видать, все соки из неё выжала «Охота», но уж больно не вязалось сказанное дедом с тем, что представлялось. Чтобы взбодриться, Кира заставила себя наведаться в мыльню Настоятеля. Ту самую, где Пасита помогал построить первую схему потоков.

В назначенный час за ней пришёл Раэк. Протянул свёрток и сапоги:

– Одевайся, Киррана, нам пора.

Внутри обнаружилась ее собственная одежда – тот самый серый комплект с корсетом, и даже не забыли про тонкую рубашку, а вот шнурков, чтобы завязать косы в спальне не оказалось, пришлось оставить ещё чуть влажную гриву как есть. Одевшись, Кира подивилась неуместности наряда:

«Разве так стоит одеваться наказанным? Тут скорее подошла бы и рубаха. С другой стороны, стоит порадоваться, что сарафан натянуть не приказали», – охотница вздохнула, решив, в курсантской форме она бы чувствовала себя уверенней.

– Готова? – заглянул внутрь Раэк. – Идём.

За всю дорогу наставник не вымолвил больше ни слова, а Кира сама не стала спрашивать.

«Какая теперь разница? Чему быть, тому не миновать»

Вскоре они добрались до самого дальнего тренировочного поля, там чуть в стороне были вкопаны столбы, очень похожие на те, что ставил тин Хорвейг в Орешках. Сердце сжалось, и Кира поняла, что все же боится. И боится, как оказалось, сильнее, чем когда пришлось драться со Стаей, или когда её схватил Седер. Или когда на ней рвал одежду тин Хорвейг.

«Неужели и правда выпорют…», – ноги стали ватными, и еле передвигались вслед за хищным Защитником. Охотница осознала, что не переживёт такого позора, и тем более не сможет остаться в Ордене и смотреть курсантам и наставникам в глаза.

У столбов уже ждали. Человек семь наставников, и ещё Пасита и Маррак. Они стояли отдельно, а в руках свивались жирными, лоснящимися кольцами плети.

Раэк жестом приказал остановиться и сам остался рядом, расположившись чуть позади, за правым плечом. Тихо сказал:

– Стой и смотри, Кира. Приказ Настоятеля.

А к столбам уже вели Седера и Хансера. Парни были босы, обнажены по пояс и бледны. Тин Трейя беспорядочно скользили по присутствующим взглядом. Похоже, оказался здесь впервые. Тин Белл, наоборот, буравил землю под ногами, и его лицо скрывали волосы. Все время пока объявляли приговор, слова которого охотница едва осознавала:

– …недостойное поведение… постыдные помыслы… порочащие Орден действия… ударов каждому…

Потом их руки продели в кожаные петли. Затянули, вздёргивая вверх. Каждому что-то сунули в зубы. Маррак и Пасита одновременно развернули плети, приступая к наказанию. В наступившей тишине их свист показался оглушительным. Охотница вздрогнула всем телом, когда первые удары опустились на обнажённые спины. После второго тин Трейя заскулил. После третьего выронил изо рта деревянную палочку, на которой остались глубокие следы зубов. Тин Белл продержался немногим дольше, но в отличие от родственничка не блажил и не выл, а лишь глухо вскрикивал, из последних сил впиваясь зубами в деревяшку.