— А ты, вроде, только что говорил, что «штукуёвина»?.. — не понял Иванушка.

— Ну, да… Синонимично и аналогично, — с достоинством человека, только что открывшего новый закон мирозданья, кивнул чародей и продолжил: — А это, между прочим, значит…

— Что ренегат ее не украл, а спрятал?! — едва ли не ярче угасающего светошарика загорелись очи Ивана.

— Может, конечно, и так… — осторожно пожал плечами волшебник, не разделяя оптимизма царевича. — Но я думаю, что это — запасная. Про которую эта гадская ренегадья морда не знала. И получается…

— Получается, что нам всего лишь надо догадаться, где она должна стоять… сидеть… лежать… или висеть… и каким образом… и как действует… и как включается… и запустить систему! — радостно договорила за него Серафима.

— Т-точно так… — отчего-то моментально поскучнел чародей.

— Так идем же скорей! — не замечая — или не желая замечать возможных препятствий исполнению нового плана, Иван взбежал по гулким лесенкам на погруженную во мрак площадку лаборатории Кипариса и задорно махнул рукой: — Тащи ее сюда! Начнем не мешкая!..

Первым делом Агафон погасил старый светошарик и зажег новый.

Новый отчего-то получился меньше потушенного и сиял пронзительно-синим светом, но выбирать не приходилось[618] и, в который раз за день недоуменно хмыкнув и поморщившись от головной боли, чародей принялся за работу.

Работа его и на этот раз заключалась в степенном обходе агрегата и придирчивом осмотре всей системы, но разница с прошлыми четырьмя или пятью десятками подобных туров состояла в одном: нужно было сообразить, куда же эта чебурашина, она же штукуёвина, прижатая сейчас к его груди бережно, как младенец, могла подходить.

Иван и Сенька следовали за волшебником неотступно, то и дело тыкая пальцами или восторженно сообщая, в каком, по их мнению, месту должен был располагаться рогатый кирпич. Но стоило его премудрию попытаться пристроить его туда, как тут же становилось ясно, что нужен от там не больше, чем корове аккордеон.

Треклятая штукуёвина, она же чебурашина, она же паразитская раздолбаина, как отчего-то на семнадцатой безуспешной попытке поименовал ее чародей, встраиваться в самодостаточную, казалось, систему не желала никак.

Были перепробованы и отвергнуты десятки вариантов различной степени замысловатости, и тур его премудрия с ассистентами вдоль ставшего ненавистным аппарата уже подходил к очередному бесславному концу, как вдруг взгляд его упал на сооружение из медных дуг и обручей.

Больше всего оно напоминало модель звездного неба или изысканную клетку для хомячка[619].

С абсолютно, полностью, целиком, совершенно и стопроцентно пустой серединой.

Пожав плечами, он хотел было уже пройти мимо, как вдруг что-то тихое екнуло, пискнуло, щелкнуло в душе у чародея, и он, поддаваясь безотчетному порыву, развел свободной рукой тусклые от патины обручи, скрепленные в полюсах тонкими, обвитыми грубой красной бечевкой костями, и сунул кирпич внутрь.

Вообще-то, он хотел примериться как бы сподручнее положить его на округлое решетчатое дно, чтобы не помять чего или не зацепить ненароком рогами, но стоило паразитской раздолбаине оказаться внутри, как она, словно ожив, вырвалась из пальцев человека, необъяснимым образом повисла ровно в центре и засияла слабым зеленым светом всеми своими синими проволочками, покачиваясь и вращаясь.

Тут же, словно по команде, все трубки, трубы, трубочки и шланги, украшавшие стенные башни, вспыхнули ярким светом — зеленым, лиловым, синим, голубым — словно главная елка ВыШиМыШи под Новый год, наряженная в традиционные цвета Школы. Вязкую тишину нарушило тихое низкое гудение, будто сонный рой шерстней ворочался в гнезде.

На несколько секунд ремонтная бригада лишилась дара речи — но тут же взорвалась восторженным ором, топотом трех пар ног по гулкому медному полу и звуком ударов кулаков, выколачивающих пыль, усталость и уныние из спин товарищей.

— Если бы я услышал изнутри такие вопли, я бы уже был здесь… — едва отдышавшись, улыбаясь, как надрезанный арбуз, и оглядывая друзей ошалело-счастливым взглядом, просипел Агафон.

— Наверное, они не слышали! — выступил на защиту товарищей сияющий почище светошарика и всех шлангов вместе взятых, Иван.

— Не слышать, как мы вопили?!.. Да они там оглохли или уснули! — расхохотался его премудрие. — И свет не видели, хочешь сказать?!

— Ты же сам велел закрыть за собой дверь — во избежание, — напомнила Сенька. — Кириан вон как бросился — вперед всех! Закрыл их, наверное, еще до того, как остальные вышли!

— Все равно. Могли бы и проведать, как мы тут… — в притворной брюзгливости поджал губы маг. — Может, странные и ужасные эманации флюидов нас тут уже всех превратили пень знает во что!

— А они тут есть? — насторожился Иван.

— Что? Эманации или флюиды?

— И то, и другое, — осторожно уточнил лукоморец.

— Нет. Но могли быть! Я же им ясно сказал!

— Поэтому и не проверяют, — философски вздохнула и развела руками царевна. — Понимаешь, некоторые люди, даже такие отважные, как Олаф, к магии относятся будто к бешеному мегалослонту в своем доме.

— Отлично понимаю… — усмехнулся чародей гораздо более откровенно, чем кто-либо мог предположить.

— А с другой стороны хорошо, что не проверяют! — пришел к неожиданному выводу Иванушка. — Представьте себе, если бы, скажем, Конро сюда заглянул! Тогда не только полка — сарай с запчастями аппарату Кипариса не поможет!

— Главное, чтобы все оказались с правильной стороны границы, когда оно заработало! — спохватилась Серафима и озабоченно кивнула на рогатый кирпич, отрешенно кружащийся в клетке из обручей, усаженных загадочными фигурами.

Агафон забыл дуться и помрачнел.

— Все? Ты имеешь в виду Конро? Потому что на людей-то граница еще не действует. Мы всего лишь восстановили ее в том виде, в каком сотворил ее Кипарис.

— Да, и вправду… — поумерил радость Иванушка и перевел на мага исполненный безусловного доверия взгляд: — И что ты будешь делать дальше?

— Дальше?.. — Агафон взял в руки прислоненный на время обхода к стене посох, оперся на него, обнимая и прижимаясь немилосердно ноющей головой, как к самому родному существу, и принялся задумчиво мять небритый подбородок. — Дальше… Дальше надо думать…

И он снова отставил посох, присел на корточки, выудил из кармана кусок мела, из рукава — шпаргалку и задумался — как обещал.

Поджатые губы его время от времени шевелились, строчки на пергаменте под неотрывным хмурым взглядом перетекали в другие снова и снова, а в это время рука, словно живя своей, отдельной от всего остального Агафона жизнью, потихоньку водила мелом по темной меди, оставляя на ней неровные белые следы — то ли рисунки, то ли символы, то ли отпечатки мыслей…

Минут через сорок, незаметно обползя всю лабораторию Кипариса и согнав лукоморцев на купающуюся в синеватом свете трубок лестницу, Агафон выдохнул, неловко попытался распрямиться и хлопнулся почти на спину.

— К-кабуча… — рассеянно пробормотал он, неуклюже поднимаясь, зажмурился, потряс головой, точно стараясь избавиться от наваждения, и обвел сосредоточенным взором исписанный, словно тетрадка старательного ученика, пол.

— Кабуча габата апача дрендец… — закончив осмотр, повторил он опять, но на этот раз его комментарий касался не одеревеневшей спины и затекших икр, а написанного.

— Что-то… не получается?.. — осторожно, жутко боясь оказаться правой, подала голос из голубого сияния царевна.

— Да нет… — устало помотал головой волшебник. — Наоборот. Просто в глазах рябит и башка гудит… будто я сам всё это сейчас придумывал…

— Всё — это что? — деликатно уточнил Иван.

Чародей выдохнул длинно и шумно, словно раздумывая, как облечь исписанные пятьдесят круглых метров в понятные непосвященным слова, и негромко заговорил, утомленно полуприкрыв глаза: