— Но… именно это мы и имели в виду! — для пущей убедительности взмахнула руками Серафима, изображая, по ее мнению, имевшие место быть процессы заслуживания и выигрывания вместе взятые.

— Что вы имели в виду? — вопросительно склонил голову набок и нахмурился старик.

— Что мы… То есть, Агафон и Селим… То есть, один Селим… как раз выиграл этого крылатого уродца в их дурацком состязании! — отбросила неудавшийся сурдоперевод и вразумительно выразилась царевна.

— Что?!..

— Селим-ага за два часа сочинил стих, который занял первое место на их поэтическом вечере! — гордо пояснила Яфья.

— ЧТО?!?!?!..

— И самый главный душегуб… головорез… костолом… или как он там у них называется… присудил это благородное… хоть и слегка несуразное… животное нашему Селиму-аге! — горячо поддержал девушку Абу.

— И даже успел вручить торжественно! — со шкодной ухмылкой завершила описание их анекдотического вечернего недоразумения Серафима. — Пока не разобрались, кто там верблюд.

— То есть… то есть… то есть…

Если бы проворный Масдай не подхватил своего отца, он рухнул бы на пол — ибо ноги его держать отказались сразу и вдруг.

— Маариф-ага, вам плохо? — встревоженно кинулся к нему Абуджалиль.

— Воды принести? — подскочила Эссельте.

— Вы на подушки прилягте, полежите, отдохните… — успокаивающе заворковала Яфья.

— Мы на вас, вон, блюдом помашем, — с энтузиазмом предложил конунг. — Потому что веера у нас нет.

— Нет… — рассеянно и едва заметно качнул не перестававшей кружиться головой ибн Садык. — Нет, ребятки мои… мне не плохо… мне совсем не плохо… мне очень хорошо… так хорошо, как не было… не скажу даже, сколько лет… хорошо…

— Но что?..

— Что случилось?..

— Хорошо — это хорошо, но почему?..

— Отчего?..

— …вдруг?…

— Кэмель, — севшим внезапно до шершавой хрипотцы голосом торжественно произнес хозяин города, и обвел замерших в различной степени недоумения гостей разгорающимся ликующим сиянием взглядом. — У вас — настоящий Кэмель. Приобретенный в подлинном ритуале.

— Да, и?..

— И что же?..

— А какая разница?..

— Имени твоего на его пьедестале, о величайший из поэтов современности, я полагаю, пока нет? — не обращая внимания на посыпавшиеся со всех сторон нестройные вопросы, последний Великий устремил внимательный взгляд на отставного стражника, недоуменно переминающегося с ноги на ногу, всё еще в обнимку с трофейным верблюдом.

— Мы… они… по некоторым причинам… не успели его там написать, — смущенно пробормотал он.

— Ну, это дело нескольких секунд, — усмехнулся старик, — поставь-ка его на пол…

Сулейманин повиновался.

Ибн Садык повел пальцами, и из воздуха сгустился и повис рядом с подставкой скульптурки тонкий алый луч.

— Как твое полное имя? — пронзительно глянул на гостя Маариф.

— Селим ибн Азиз, по прозванью Охотник, — непроизвольно вытянулся во фрунт и четко, как перед караул-баши на параде, отрапортовал он.

— Так и запишем… — довольно пробормотал старик.

Красный луч по его безмолвному приказанью ожил, и быстрыми точными движеньями у самой кромки пьедестала, испещренного многочисленными именами победителей прошлых лет — если не прошлых веков — вывел имя с каждой секундой всё более недоумевающего стражника.

— Вот, готово… — с самодовольным удовлетворением хозяин города рассмотрел получившуюся надпись и щелкнул пальцами.

Луч пропал, будто его и не было.

— А теперь… — маг повел руками, и статуэтка поднялась в воздух и бережно опустилась на руки хозяину, — …вызывай. Ибо, не знаю, как вы, но я не останусь в этом благословенном городе — да будь он проклят в столетиях — ни одной лишней минуты.

— Вызывать?..

— Вызывать кого?..

— Кэмеля, естественно, о невинные из невинных!

И тут — впервые за время их знакомства — старый волшебник рассмеялся.

— Ибо только Кэмелю — крылатому верблюду Смерти — подвластно пересекать туманы забвения между этим Светом и Тем!

— Но… на верблюде может поместиться…

— На этом верблюде может поместиться хоть весь мой город, приди мне в голову такая блажь — потащить его с собой! — расхохотался ибн Садык. — А теперь, о совершеннейший и изысканнейший из поэтов Белого Света — вперед! Потри его лоб тремя средними пальцами правой руки! Назови по имени! Прикажи явиться сюда! Мы улетаем! Сулеймания ждет нас… Ждет меня! Ибо пусть осталось всего несколько дней из отпущенного мне премудрым Сулейманом времени, но прожить их я намереваюсь как человек, а не как кадавр. А, что скажешь, ваше премудрие?

И он хитро подмигнул покрасневшему Агафону.

С тщательно, но не слишком успешно скрываемым тихим ужасом на простодушном смуглом лице, Селим оттопырил большой палец и мизинец правой руки и опасливо, будто касался спящего кооба, дотронулся до широкого шишковатого лба золотого верблюда.

— Три, три, три! — просуфлировали приглушенным, но дружным шепотом его болельщики.

— Сколько раз? — задержал руку и растерянно скосил круглые от волнения глаза на ибн Садыка стражник.

— Три, — посоветовал тот.

— Да потру я, о премудрый из наимудрейших, всенепременнейше потру, но только скажите мне, сколько…

— Раз, два, три, — снова, но теперь уже с расстановкой и наглядной демонстрацией пальцев любезно подсказал хозяин города.

— Ага, понял, — истово закивал Охотник, и точно указанные три раза провел дрожащими как осиновые веточки под грозой пальцами между флегматично полуприкрытыми глазами скульптурки.

— Вы-зы-вай! — возбужденно проскандировали друзья.

— КАК?!.. — звенящим нервическим шепотом возопил Селим.

— Сивка-бурка, вещая каурка… — очень своевременно пришло на память Серафиме.

Группа поддержки прыснула, стражник заулыбался и, скорее по наитию, нежели осмысленно, проговорил торжественно и четко:

Когда в звенящей от напряжения тишине растаял последний звук стиха, зрители с замиранием сердца затаили дыхание, и в десять пар глаз очарованно воззрились на бесстрастную статуэтку в ожидании дива.

Прошло десять секунд…

Пятнадцать…

Еще пятнадцать…

Двадцать…

Ничего не происходило.

Набранный в восхищении воздух стал тихо и постепенно выходить с понурыми разочарованными вздохами, хотя чего они ждали — люди и сами толком выразить сумели бы вряд ли.

Грома и молний?

Землетрясения?

Чудесных знамений?

Светового шоу с разноцветным дымом и искрами?

Просто молча материализовавшегося посреди комнаты экзотического четвероногого двурукого двукрылого?

Или материализовавшегося с полупоклоном и традиционным «Слушаюсь и повинуюсь»?

Или это джинны так приходят?

Или ифриты?

Или дэвы?

Или золотые рыбки?..

Впрочем, что бы это ни было, не было ничего, и бесстрастный металлический верблюд продолжал равнодушно взирать на окруживших его людей как и минуту, и десять, и тридцать минут и, не исключено, что тридцать или триста, или три тысячи лет назад.

В самые пессимистически настроенные головы стали серыми толпами закрадываться хмурые сомнения насчет верности легенды, аутентичности статуэтки, правильности методики вызова, твердости памяти и восприятия действительности особы, методику порекомендовавшей, да и вообще самого существования Кэмеля как личности.

Самые оптимистичные головы закрутились по сторонам с удвоенной энергией, выглядывая хоть какие-нибудь признаки скорого появления вызываемого или причин, вызвавших задержку.