— Здесь мы… — долетел до слуха Серафимы слабый глас умирающего в пустыне. — Сима… похорони нас где-нибудь в этом… как его… уазисе… где есть много-много воды и тени… и нет ни одной треклятой крыши… Ох, репа моя, репа…

— Агафон?..

Несмотря на предосторожности, предпринятые конунгом, Сенька всё же вскочила и кинулась на голос.

— А Ваня?..

— Тс-с-с, не шуми, спит он, — едва приподнялся на подушках главный специалист по волшебным наукам и качнул покрытым ссадинами и йодом подбородком в сторону соседней лежанки. — Ему еще больше моего досталось. Лекарь сейчас его какой-то гадостью напоил, перевязал, и он уснул… Но переломов нет, ты не бойся!..

— Сама разберусь, когда мне бояться… — учтиво буркнула царевна, поспешно склонилась над неподвижной знакомой фигурой, и откинула край укрывавшего его с головой выцветшего покрывала.

Открывшаяся увлажнившимся очам ее картина больше всего напоминала строки из одной старинной лукоморской народной песни про былинного полководца: «Голова повязана, кровь на рукаве…»

Из-под повязки на нее глянули, не узнавая, мутные от действия принятого зелья родные глаза, и снова медленно закрылись.

— В-ванечка… — предательски дрогнула сенькина нижняя губа.

— Ты не волнуйся, Сима, он в полном порядке, просто небольшое потрясение мозга, — торопливо заговорил ей на ухо нежный сочувственный бас Олафа. — У настоящего витязя от каждой встряски череп только крепче становится! А мозги — извилистее!

— Так ведь это — у настоящего… — на грани слез прошептала царевна. — А он у меня такой… такой…

— Какой — такой? Самый настоящий и есть! — строго выговорил отряг.

— Да ты меня, вон, к примеру, возьми! — энергично подключился Кириан. — У меня такое сто раз было — и до сих пор хоть бы тьфу! Думаешь, если поэт — так тебя, наземь не спуская, на руках носят?! ХА! Чем мне только по башке не прилетало — и сапогами, и кружками, и окороками, и бутылками, и мебелью всякой, и хомутами два раза, а один раз даже живой собакой попало! Знаешь, с какой высоты она на меня юхнулась!..

— Это как? — недоверчиво глянула на него Серафима.

— Да один рыцарь даме серенаду заказал спеть, собственного его сочинения. Восхваляющую ее красоту и добродетели. Дама эта самая неприступная в городе была, он ее год обхаживал, как кот клетку с канарейкой, но всё бЕстолку… Ну, и вот… А я подшофе в тот вечер оказался… нечаянно… самую малость… и слова его по ходу исполнения маленько подредактировал… творчески. Так вот она в меня свою собачку и бросила. И даже попала. Очень меткая оказалась дама, кто бы мог подумать… А потом еще и рыцарь меня догнал… и она сама по веревочной лестнице с балкона спустилась… Вместе били. Конечно, поэта всякий обидеть может, когда он пьяный и без каски…

— И чего дальше? — позабыла расстраиваться и восхищенно уставилась на менестреля Сенька.

— А дальше они поженились… — с уморительной гримасой отвращения договорил бард. — Пока меня по усадьбе гоняли, познакомились поближе, почуяли друг в друге родственную душу, и нате-пожалте… Трое детей уже. Я у них на свадьбе играл. В почетные гости приглашали, так за это денег не платят… А когда гости упились до нужной кондиции… простые, непочетные… ну, и я тоже с ними… я им ту самую серенаду исполнил, в двух вариантах. Слышали бы вы, как они на мой реагировали!.. Я ж сразу говорил, что он лучше, так нет… собаками кидаться…

— А с собачкой-то что случилось? — вспомнила завязку и забеспокоилась за его спиной Эссельте.

— Так чего ей будет, волкодавше-то… От нее и убегать стал поначалу-то…

— А во второй раз тебя молодожены не прибили? — не поднимая головы, полюбопытствовал загробным голосом с места своего упокоения Агафон.

Служитель прекрасного закатил под лоб глаза и вздохнул.

— Ну, как без этого-то… Ведь каждому известно, что совместная деятельность укрепляет молодую семью… То есть опять от старого доброго Кириана польза вышла. Два в одном, так сказать…

Так общими усилиями Серафима была успокоена, подбодрена, развеселена, взята под руки, уведена от постели погруженного в глубокий, всеисцеляющий сон мужа, усажена за стол и наделена куском пирога с финиками и фигами и кружкой кислого, разбавленного до самого некуда контрабандного вина.

За тем столом уже сидели с аналогичным продуктовым набором, предоставленным любезным Маджидом с фонтаном (Пирог — от Маджида. Вода в вине — от фонтана), Селим, Абуджалиль и Яфья.

Вежливо отодвинув скамью с сулейманами в сторонку, Олаф развернул стол, чтобы лежащему так, как доктор прописал, Агафону были видны и полуночные гости, и всё, чем они занимаются, и подтащил от стены еще одну лавочку — для своих.

Около получаса ушло у обеих воссоединившихся половин антигаурдаковской коалиции чтобы поведать друг другу во всех красках и полутонах свои ночные приключения и подсчитать потери.

Плюс все живы. Плюс встретились. Минус посох Агафона. Минус топоры Олафа. Минус весь багаж и припасы. Минус один наследник.

И последнюю потерю, в отличие от всех остальных, ни компенсировать, ни заменить было невозможно.

— …Хозяин говорит, что все сестры калифа замужем в других городах или странах. За кем — не знает. Братьев было немного, но и те разъехались — семейная традиция правящей фамилии, объясняет. Калифы конкурентов не любят. Поэтому сразу, как наследник восходит на престол, те его братья, которых еще не угрохали, пока за трон боролись, немедленно собирают манатки и в двадцать четыре часа убираются из страны. Пока добрый калиф не передумал. Так что…

— Будем брать этого? — скептически подытожил Кириан.

— Взяли бы… — поморщился сквозь скрежет зубовный на своем лежбище Агафон. — Да как его, гада, возьмешь…

— Подкрасться незаметно, по башке — и в мешок, — резонно предложил отряг.

— А когда очухается? — не менее резонно вопросил шершавый мохеровый голос с широкой полки под потолком.

— А не давать очухиваться, — мстительно проговорил конунг. — Чуть только зашевелится — опять по башке и опять в мешок. До места долетим, из мешка достанем, дело сделаем, да там его и бросим — пусть пешком домой добирается, может, мозг-то проветрит.

— Чтобы достать колдуна из мешка, надо его сначала туда посадить, — Сенька — кладезь воодушевляющей народной мудрости — была тут как тут.

— Странный он у них какой-то всё-таки… — задумчиво произнес Масдай. — То по улицам бегает — всех осчастливить хочет, то головы рубит почем зря, крыши на гостей роняет, ассасинов собственным женам подсылает…

— Наложницам, Масдай-ага… — автоматически поправил Абуджалиль, успевший переодеться в одолженную Маджидом рубаху и штаны и, соответственно, избавившийся от одного — но не единственного — комплекса неполноценности. — Госпожа Яфья не жена, а наложница его сиятельного величества.

— Кстати, о наложницах…

Когда последнее слово придворного мага затихло в установившейся угрюмой тишине, Серафима вперила цепкий оценивающий взор на притихшую, как былинка в штиль перед бурей, избранницу калифа.

— Теперь твоя очередь нас развлекать, девушка. Почему Ахмет подослал к тебе убийцу?

— Я… не знаю… — не поднимая глаз, прошептала поникшая и сжавшаяся в комок нервов и дурных предчувствий Яфья и замолкла, считая разговор на эту тему законченным.

У Сеньки по этому поводу было диаметрально противоположное мнение, о чем она и не преминула безапелляционно и во всеуслышанье заявить.

Ответ несостоявшейся жертвы ассасина, к ее раздражению, остался неизменным.

— Клянусь премудрым Сулейманом… я не знаю… и догадаться не могу… ибо… ибо… не совершала за жизнь свою ничего такого… за что бы повелитель мой мог… на меня прогневаться…

— Слушай, лапа, — нетерпеливо фыркнула царевна. — Те, кто ничего не совершает, ничего не видит, и на кого нельзя повесить что-нибудь криминальное, самим калифом содеянное, сейчас не по трущобам скрываются, а во дворце десятый сон досматривают.

— Но я правду говорю, что я ничего… — огромные карие глазищи девушки, почти девочки вскинулись умоляюще-затравленно на хмурый лик лукоморской царевны.