— Ты меня больше не любишь? — болезненно встревожился Иван.

— Люблю, солнце моё!.. — лицо принцессы прояснилось, глаза же наоборот заволокло туманом. — Разве я могу тебя не любить?

— И я тебя, радуга моя!.. — успокоился и блаженно просиял лукоморец. — А давай обойдем наши владения по берегу? Может, всё не так плохо, как казалось? В первую очередь нам нужно отыскать приют на ночь и что-нибудь съедобное… Серафима подняла меня бы на смех, если бы узнала, что…

— Серафима? — бездонные очи Эссельте в один миг превратились в две мрачные бойницы. — Кто такая Серафима?

— Это… это…

Иван с озадаченным видом потряс головой, помигал, и вдруг хлопнул себя по лбу.

— Это же одна моя знакомая! Старая! Если я делал что-то не так, она всегда очень любила надо мной подшучивать, подсмеиваться… подкалывать… издеваться…

— Какой ужас! — всплеснула руками принцесса. — Какая неоправданная жестокость! Ну и знакомые у тебя, мой чирок! И как ты ее терпел?!

— Но ведь это было давно, и неправда, зайка, — широко, слишком широко улыбнулся царевич, словно пытаясь отогнать какую-то беспокояще-навязчивую, как оса под шапкой, мысль. — По-правде говоря, я уже почти не помню, кто такая эта… Серафима… и какая она… хорошая… Или нет?.. Нет… не может этого быть… Она ведь была… была…

— Была? — ревниво подсказала Эссельте.

— Она была, — медленно и недоумевающе договорил Иванушка. — А теперь ее со мной нет. И давай не будем о ней больше? Я не помню ее, правда. Давай лучше спокойно и рассудительно поглядим на доставшийся нам остров?

— А если это не остров? — осенило вдруг Эссельте.

— Тогда мы пойдем вперед, моя белочка, и рано или поздно наткнемся на человеческое жилье! — обрадовано подхватил идею Иван. — Там нас покормят, укажут дорогу…

— Куда? — сухо поджала губки принцесса. — Если это не остров, значит, это или Гвент, или Улад, или Эйтн.

— Гвент, или что, или что?.. — недоуменно моргнул царевич. — Что значат эти два последних названия?

Эссельте непроницаемо взглянула на него, вздохнула неуловимо и отвернулась к лесу.

— Ничего, милый. Потом расскажу.

— Ну, так пойдем, птичка моя?..

— Да, конечно, — рассеянно кивнула гвентянка. — Прости мои капризы, сладкий мой… Просто сердце не на месте… отчего-то… Но ты такой умный! Нам действительно надо найти убежище и еду. План Друстана был переждать на острове время, пока нас не перестанут искать, а потом… потом…

Личико гвентянки закрыло легкое облачко смутного беспокойства и недоумения.

— Что потом, любимая? — встревожился Иван. — Тебя что-то печалит?

— Н-не знаю, милый… — Эссельте неуверенно и зябко пожала укрытыми плащом плечиками. — Просто я упомянула сейчас это имя… опять… и вдруг снова почувствовала… что-то странное… Будто заноза стальная… где-то глубоко… кольнула…

— Он посмел тебя обидеть, солнышко? — воинственно выпрямился во весь рост Иванушка.

— Нет, что ты, милый! Никогда! Друстан был очень добрым, заботливым, нежным, веселым, находчивым, внимательным, храбрым…

С каждым эпитетом лик солнышка хмурился всё больше и больше, пока при «храбром» его окончательно не закрыла беспросветная дождевая туча.

— …только почему-то я выбрала тебя, утенок… — беспомощно договорила почти шепотом принцесса и в поисках ответа подняла на Ивана голубые глаза, наполненные слезами. — Наверное, потому, что я тебя люблю?.. и жить без тебя не могу?.. А этот Друстан… он… он… Ах, я вспомнила!!! Друстан! Так звали человека из моего вчерашнего сна! Я даже не помню, молодой он или старый, высокий или коротышка, красивый, как ты, или уродец… Просто имя запало в память отчего-то… И сон-то был какой-то нелепый, несуразный, про какого-то знахаря при каком-то королевском дворе, который хотел куда-то убежать… Невразумительный сон, как кошмар… сумятица, неразбериха, суета… Ночные глупости. Ты же знаешь, как это бывает… А люблю я и вправду только тебя! Только тебя!

— И я! — просиял Иванушка. — И я тоже, кисонька моя!!!.. Я тоже тебя люблю!.. Больше всех на Белом Свете!.. почему-то…

Спокойный и рассудительный осмотр своих новых владений их высочества продолжали недолго.

Случайно обернувшись с вершины холма, покрытого зарослями цветущего вереска, где скоропостижно влюбленные пытались соорудить венки друг для друга, потому что это романтично, и так делают все в их состоянии, Эссельте вскрикнула.

При звуке ее испуганного голоса Иванушка выронил свое творение, похожее больше на ершик для чистки бутылок, нежели на что-то, что хоть одна девушка в здравом уме согласится добровольно водрузить себе на голову, и выхватил меч.

— Что там? — зашарил он глазами по кустам, готовый не на жизнь, а насмерть рубиться с неведомым противником.

— Смотри! На море! — с выражением предельного отчаяния на лице принцесса ткнула унизанным колечками перстом в аквамариновые просторы.

— Корабль? — еще не видя цели, оптимистично предположил лукоморец.

— Шлюпка! Шлюпка с каравеллы моего отца!

— Это плохо?

— Это ужасно! Его люди схватят меня, и отвезут в Улад, чтобы выдать замуж за Морхольта!

— За… что?

— За уладское чудовище!!! Уходим скорее, пока они нас не заметили!..

Но, кажется, предосторожность несколько запоздала: не заметить на серо-зеленом склоне пологого холма метрах в пятидесяти от берега ярко-красное пятно эссельтиного плаща было невозможно, и люди в шлюпке побросали весла, повскакивали с мест и закричали что-то резко и отрывисто, указывая пальцами в их сторону. Потом, похоже, по команде кого-то в сером балахоне и с длинной бородой, снова бухнулись на банки и принялись грести с удвоенной энергией.

— Айвен, скорей, я тебя умоляю!..

Но лукоморца не надо было уговаривать.

Схватив предложенную Эссельте руку, он кинул меч в ножны, и они опрометью помчались с косогора вниз.

Путаясь в юбках, цепляясь ими за все попадающиеся на пути ветки и колючки, подворачивая ноги на каблуках, испуганная не на шутку гвентянка бежала рядом с возлюбленным. Но, непривычная к таким экзерсисам, задыхаясь и замедляясь с каждым метром все больше и больше, она, наконец, запнулась о камень и растянулась во весь рост на траве, уронив рядом за компанию и Ивана.

Тот мигом вскочил на ноги и нетерпеливо протянул даме сердца еще и руку.

— Быстрее, ласточка, бежим!

— Я… не могу… дальше… — судорожно хватая ртом напоенный ароматом цветущих трав воздух, в изнеможении простонала она. — Я… принцесса… а не скаковая лошадь… Если я сделаю… еще хоть шаг… мое сердце… разорвется… Теперь… всё в твоих… руках… воитель мой…

Иванушка на секунду задумался, но тут же физиономия его просветлела.

— Конечно, дорогая! Естественно, я могу с ними поговорить! Я объясню им всё про нашу роковую любовь, и они обязательно поймут…

— Айвен!!! — Эссельте подскочила, словно увидела Морхольта, недавняя слабость забыта и рассеяна. — Ты надо мной… издеваешься?!..

— Я?!.. — опешил царевич.

— Ты!!! Кто, по-твоему, вступает в переговоры со своими противниками?!

— Я?.. — нерешительно предположил Иван.

— О, боги милосердные!.. — гвентянка воздела к небесам дрожащие поцарапанные шиповником ручки. — Ты не разговаривать должен! Время действовать!

— А-а-а, прости, любовь моя!.. — хлопнул себя по лбу лукоморец. — Какой же я… несообразительный! Давай, я тебе помогу!

И, не говоря больше ни слова, опустился перед ней на колено и принялся усердно отрывать полосу от расшитого золотом подола.

— Что ты делаешь?! — взвизгнула принцесса, рванула раздираемую юбку на себя, и кусок оборки шириной сантиметров двадцать и длиной раза в три больше остался зажатым в ивановом кулаке.

— Но ты же сама сказала, что я должен действовать!.. — на бедного, потерянного Иванушку больно было смотреть. — А она мешала тебе бежать!

— Так уж начал бы тогда с каблуков!!! — гневно выкрикнула смертельно раненная в самое живое (Представления о рыцарской доблести и правилах поведений типовых рыцарей) Эссельте.