— Дождь… Ненавижу дождь… и снег ненавижу… И град… не перевариваю… И туман… терпеть не могу… И какой вообще идиот придумал, что добраться до этого Хеймдалла можно только во время дождя… Какой солнцебоязненный маньяк… Какой старый гриб… Какая мокрохвостая лягуша…

— Эй, ты, поосторожней там с выражениями… — хмуро, но нерешительно здоровый рыжий парень постучал костяшками пальцев по укрытой брезентом шерстяной спине. — Пусть мы на тебе сейчас летим… но я не позволю так говорить про самого Рагнарока!.. И ему виднее, как простые смертные должны попадать в его чертоги. По радуге — значит, по радуге. Сказал бы по отражению в луже — попадали бы по отражению в луже! А радуги без дождя не бывает, это даже в Шатт-аль-Шейхе должно быть известно.

— Если уж этот ваш Рагнарок такой сообразительный, то мог бы придумать и что-нибудь попрактичнее дифракционного оптического явления в качестве дороги, — не замедлила сбогохульствовать и Серафима, дождь, а заодно и отрягов, не переносящая не меньше Масдая.

— Он — бог мудрости, к твоему сведению! — обиделся за Светоносного рыжий юноша.

— А мне все равно, за что он у вас отвечает, — тут же донеся в ответ сердитый шуршащий голос, воодушевленный поддержкой царевны. — Но если он не понимает, что во время дождя порядочные ковры должны лежать дома, на печи, то мудрости у него — не больше, чем в твоей рогатой шапке!

— Он самый мудрый из всех смертных и бессмертных! — обидчиво набычился и сжал кулак на рукояти меча Олаф. — И поэтому он стал повелителем всех наших богов, всего Хеймдалла!

— А я-то думала, что он стал повелителем всех ваших богов потому, что самый сильный, — иронично ухмыльнулась Сенька.

— Рагнарок Светоносный — бог войны, — с видом миссионера, читающего лекцию племени мумбо-юмбо, проговорил сын конунга. — Но еще он бог мудрости, музыки и поэзии.

— Таланты его суть разнообразны, — предусмотрительно отвернулась в сторону Адалета и скроила ироническую мину царевна.

Отряг насупился, и в ожидании подвоха покосился на нее.

— Ты издеваешься?

— Да что ты, как я могу! — с гипертрофированным ужасом воззрилась на него Серафима. — Рагнарок — бог мудрости. Натурально. Ясен пень. Чего же еще. Смотришь на отрягов, и понимаешь, что их верховный бог — главный по мудрости, поэзии и музыке. Сомневающегося да поразит фортепьяно с чистого неба. Тамам.

— У нас есть скальды, — так и не решив, насмешничает над ним иноземная царевна или нет, на всякий случай осторожно сообщил рыжекудрый королевич. — Они играют на гуслях и сочиняют всякие там оды, песни… сказания…

— Про войну? — предположила Сенька.

— А как ты додумалась? — удивился он.

— Вот такая я догада… — ехидно усмехнулась та. — Тебе-то бы не в жизнь не сообразить. У вашего-то брата все мозги хранятся в одной голове, и та — на том конце радуги.

— Че-го?!..

— Олаф?.. — торопливо постучал по плечу королевича Иван, начавший не без причины опасаться за направление развития разговора со всеми вытекающими последствиями. — Олаф!..

— Чего еще тебе?

— А-а… ты, случайно, не в курсе… э-э-э… кто такой Ульг? — нашелся Иванушка.

— Ульг? — в один миг позабыл про язвительную спутницу и подозрительно вперился в лукоморца юный отряг. — А ты откуда про него знаешь?

Царевич прикусил язык и быстро бросил вопрошающий взгляд на супругу. Она в ответ поджала губы и пожала плечами.

— Мы обета молчания Сутулому не давали.

— Сутулому? — еще больше насторожился королевич. — Какие у вас с ним делишки?

— Делишки бывают у мышки, — отрезала Серафима, и готовый выложить всё начистоту Иванушка предусмотрительно захлопнул рот.

Сын конунга вскочил, гневно сжимая кулаки и раздувая ноздри, но Масдай как бы невзначай заложил крутой вираж, и рыжий здоровяк, не удержавшись, повалился боком на мешки с припасами, продемонстрировав затянутому заплатками туч небу полусбитые подковки на подметках.

— Эй!.. Это еще что такое?!.. — просвистевшая мимо уха нога пятьдесят второго размера пробудила от послеобеденной дремы мага-хранителя. — Лукоморцы, немедленно поставьте отряга на место!

Обрадованная высочайшей индульгенцией на применение крайних мер, Сенька схватилась было за рукоятку ножа, но, к ее разочарованию, волшебник не вовремя углядел ее телодвижение и с пронзительной ноткой паники в сиплом со сна голосе торопливо заверещал:

— На ноги поставьте его, на ноги!!!.. Совсем без меня с ума тут посходили!.. Время идет, радугу искать надо, во все глаза глядеть по сторонам, а они тут распетушились, как конокрады на базаре!

Напомнив, кто тут главный, чародей отвернулся, изображая высшую степень недовольства, а сам украдкой протер рукавом слипшиеся глаза, делая вид, будто он просто размышлял о непреходящем и вечном, а вовсе не спал посреди белого дня, как самый обычный пенсионер.

— Пусть они мне скажут, откуда они знают про Ульга, и что он имеет общего с моим дядей! — стиснув зубы, прорычал отряг, самостоятельно, хоть и не слишком ловко принимая вертикальное положение на выписывающей горки и волны упругой спине Масдая.

Рука его как бы невзначай легла на рукоять широкого тяжелого меча, да там и прилипла.

— А волшебное слово? — язвительно вопросила Сенька, демонстративно пренебрегая плохо скрытой угрозой.

— Ч… что?.. — опешил Олаф, непроизвольно разжал кулаки и смущенно уставился на единственного специалиста по волшебным словам в их компании в ожидании подсказки.

Пока озадаченный Адалет раздумывал, не вздумал ли единственный отпрыск Гуннара подшутить над ним, «Пожалуйста» Ивана и «Криббль-Краббле-Круббле» Масдая прозвучали почти одновременно.

Олаф дернул плечами, фыркнул: «Ты меня за дурака принимаешь?», повернулся к Сеньке и уверенно повторил:

— Криббль-Краббле-Круббле! Скажи мне…

После такого вступления злиться дальше на исполненного собственной важности и значимости королевича не смогла даже Серафима.

Отхохотав положенное под сердито-сконфуженным взором рыжего парня, она выложила ему всё, как на духу.

— То есть, он это всё это заранее спланировал, получается, что ли?.. — жалко хлопая рыжими ресницами, позабыв сердиться на лукоморскую парочку, болезненно скривился отряг.

— Ты так доверял своему дядюшке? — удивился Иван.

— Нет, конечно! — вскинулся Олаф, словно его снова заподозрили в менее чем потрясающих умственных возможностях. — Да я лучше гада подколодного себе за пазуху засуну, чем ему доверюсь! Но Светоносный… Ну, Рагнарок… Повелитель всех богов Хеймдалла… Я про него говорю… Получается, что он хотел, чтобы дядя стал конунгом после смерти отца… но вместо того, чтобы прямо сказать… вместо этого он посылает Ульга… чтобы тот тайно сговорился с Сутулым… Зачем?..

Королевич мыслил вслух, старательно шевеля губами, хмуря брови и морща лоб, словно читал неизвестный текст на малознакомом языке. Дойдя же до первого вопросительного слова в потоке своего сознания, он замолк недоуменно, и огненно-рыжие брови его взлетели домиком да так и застыли — будто мимическое воплощение идеи вопросительного знака.

— А, может, это вовсе и не Рагнарок затеял? — отбросив на время вражду по отношению к представителю народа грабителей и пиратов, заработал изощренный в каверзах и хитростях ум Серафимы.

— Но это был его ворон!.. — в мучительных поисках ускользающей истины Олаф поскреб грязной пятерней квадратный подбородок, покрытый рыжим пушком как забытый в буфете хлеб — плесенью, пародией на модные среди его соплеменников бороды.

— Это и веслу понятно! — убеждая то собеседников, то ли себя, продолжил он. — Кого же еще, как не Рагнарока?.. Имя этого ворона — Хугинн, что означает «Мысль». Хугинн и Мунинн — два посланника Светоносного…

— А что означает «Мунинн»? — не сдержала любопытства царевна.

— Что?.. А, Мунинн… «Память», — недоверчиво, в ожидании подвоха, глянул на нее отряг, но, не дождавшись, немного расслабился и продолжил. — Что я хотел сказать?..

— Про птичек, — любезно подсказал Масдай.