Три, как он давно и подозревал, цифра счастливая.

Потому что среди очередной четверки чурок оказалась одна, раньше принадлежащая березе.

С широкой неконтролируемой улыбкой лукоморец проворно ободрал ее как липку, утолкал чурбаки подальше, сложил перед ними в кучку бересту и снова взялся за кресало.

Береста помялась, поломалась, ссылаясь на то, что ее мокрая тюлька от других мокрых тюлек ничем не отличается, но, в конце концов, потихоньку-полегоньку, разгорелась.

Довольный Иван уселся перед открытой дверцей печи по-тамамски и приготовился долго и самозабвенно созерцать долгожданный огонь…

Под понятием «долго» он подразумевал час или два.

«Четыре минуты» в его понимании описывали совсем другой промежуток времени.

Но четыре минуты — это всё, что он за свои усилия получил, ибо ровно через четыре минуты, прогорев до конца и слегка подкоптив один из чурбанов, береста превратилась сначала в кучку теплой золы, а потом, очень скоро — в кучку золы холодной.

…тюльки!..

…тюльки поколи!..

…чурбан…

Поколоть чурбан?..

С жалобным видом заглянул Иванушка в зев плиты, высветил притаившиеся в глубине ее так надежно утолканные еще несколько минут назад чурбаки и на всякий случай оглянулся: нет ли поблизости еще какой-нибудь печи?

Но другой печи не было, и пришлось ему, чихая и кашляя от поднятого облака пепла, совать руку по плечо в дверку и вытаскивать злосчастные дровешки обратно.

То, что заколачивалось пинками, проявило злопамятство и обратно просто так вылезать не собиралось.

Но не на того напало, и через полчаса все четыре чурбака, перемазанные в золе и саже, как и сам Иван, были извлечены на свет белый и перенесены в сени.

Где-то там он видел топор.

Откровенно говоря, колоть дрова он никогда не пробовал, но общее представление имел, и ничего сложного в процессе этом не усматривал.

Возможно, ему стоило присмотреться еще раз.

Разрушения, которые могли причинить бедному крестьянскому дому абстрактные землетрясения, наводнения, ураганы, переезды и нашествия сотен неприкаянных роев, не шли ни в какое сравнение с разгромом, устроенным за двадцать минут наследником лукоморского престола при помощи простого топора и четырех чурбаков.

Стены сеней выглядели так, словно по ним палили из катапульт.

Свежеотремонтированная скамья протянула новые ножки под тяжестью отлетевшей тюльки с застрявшим в ней топором и прицепившимся к нему Иваном.

Кадушка, притаившаяся в самом темном углу и до последнего надеявшаяся на благоприятный исход предприятия, по форме теперь напоминала больше дизайнерское кресло, если бы какому-нибудь дизайнеру пришло в голову произвести мебель с таким количеством торчащих вверх острых и длинных щепок.

Разрубленное пополам коромысло было не различить на фоне расплющенных ведер.

На стене не выжило ни одной полки, как бы высоко, далеко и хорошо не были они прибиты — для разошедшегося в трудовом азарте царевича не было ничего невозможного.

Гордо собрав с пола то, что осталось от четырех тюлек, Иванушка, давя подметками сапог бренные останки стекло- и прочей посуды, плавающие в лужах вытекшей из пробитой бочки воды вперемежку с подмоченными сугробами, отнес плоды своего труда в горницу и запихал обратно в плиту.

Конечно, поленьями это назвать было сложновато, даже приняв ударную дозу дурман-травы, но гореть оно обещало славно.

Голос совести пытался сказать ему на разные голоса еще что-то, но утомленный, но довольный собой царевич только отмахивался от него, как от беззубой пчелы: вот-вот, с минуты на минуту, должна была произойти первая в его жизни растопка печи.

Самостоятельно и чрезвычайно просто.

Вот только за березовой чуркой к поленнице сейчас схожу…

Как и в прошлый раз, только третья ходка принесла кусок ствола березы.

Удар кресала, один, другой, третий, четвертый, пятый…

Сноп искр…

И берестечко так и зарыдало.

Щепки, стружки, опилки и пульпа в плите закоптились, затлели, загорелись…

И дым веселыми серыми клубами повалил в комнату.

…трубу!!!..

…трубу открой!!!..

…болван!!!..

…открывай!!!..

…скорей!!!..

…время проходит!..

…открой трубу!..

Открыть трубу?..

А разве она закрыта?..

Задыхаясь и кашляя от едкого дыма и краем слезящегося покрасневшего вмиг глаза замечая, что огонь в печь снова угас, Иванушка бросился в сени и для начала открыл дверь в метель.

Что там подсказала его интуиция? Открыть трубу?

Конечно, он над трубами многих изб видел железные крыши разных фасонов на тонких стоечках, или на кирпичах, но что они, оказывается, открываются и закрываются при каждой топке печи, он не предполагал.

И тут ему пришла в голову вторая, пугающая мысль, заставив напрочь позабыть удивление первой.

Как он сейчас, в такую круговерть, должен лезть на крышу, чтобы открыть эту трубу?..

И стоит ли протопка какой-то глупой печи таких жертв?

Может, хозяин и не вернется сегодня вовсе!

И не холодно ему будет!

И вообще он дрова экономит, и раньше января начинать топить не собирался!..

Интересно, где у него тут лестница?..

— …куда?!..

— …куда он лезет?!..

— …трубу открывать, куда еще!..

— …я же говорил: дурак!..

— …разобьется…

— …а ну, все хором: ищи заслонку в горнице! Три-пятнадцать!..

— …и-щи!!!..

— …за-слон-ку!!!..

— …в гор-ни-це!!!..

— …и-щи!!!..

— …за-сло-нку!!!..

— …в гор-ни-це!!!..

— …И-ЩИ!!!..

— …ЗА-СЛОН-КУ!!!..

— …В ГОР-НИ-ЦЕ!!!..

— …ну, наконец-то…

— …услышал?..

— …мертвый бы услышал!..

— …говорю же, болван!..

— …чья бы корова мычала, твоя бы молчала!..

— …а чего это ты против меня?..

— …цыц!!! Где он ее ищет?!..

— …сбоку ищи!!!..

— …у трубы сбоку, лопух!!!..

— …штучка черная плоская!..

— …да не это, сюда чугунки ставят!!!..

— …от трубы сбоку, от трубы!!!..

— …торчит!..

— …черная!..

— …сбоку!..

— …ф-фу… нашел…

— …ТЯ-НИ!!! ТЯ-НИ!!! ТЯ-НИ!!!

— …у-умничка…

— …а теперь живенько за березовой чуркой к поленнице, бересту обдираем, печку растапливаем, и баюшки…

— …вот молодец!..

— …успели…

На улице быстро темнело, и с сим фактом ничего не мог поделать даже незаметно начавшийся тяжелый и липкий снегопад, ибо в отсутствии системы городского освещения как класса свежевыбеленные им дороги были ничуть не светлее черных.

Поняв всю тщетность своих усилий, снегопад расстроено вздохнул южным ветром, вытряхнул одним порывом остатки снега из своего тощего мешка, и перешел в мелкий моросящий дождик.

Зябко втягивая в воротники покрытые одинаковыми барсучьими малахаями головы, четверо угрюмых здоровяков с плохо скрываемыми под армяками с чужого плеча мечами и палицами нерешительно остановились на углу Купеческой и Уматного переулка.

Редкие, но постоянные прохожие с опаской косились на них, сжимали покрепче в карманах кошельки и непроизвольно переходили на другую сторону.

— Этак мы каши не сварим, Суслень, — хмуро констатировал очевидный факт один из четверки и вопросительно уставился на товарища, судя по выражению лица, соответствовавшего величине мышечной массы — начальника.

— В смысле? — проявил чудеса сообразительности тот.

— В смысле, что эти пижоны городские шум поднимут, как пить дать.

Подумав немного над сказанным и согласно кивнув своим мыслям, на командира выжидающе воззрились и остальные двое верзил.