— Ну, да, — невинно хлопая короткими темными ресницами, воззрился на него Кысь. — Само знамо. В последний.

— Вранеж ведь один, — пояснил удивительную сговорчивость друзей Снегирча себе под нос, не заботясь, услышит ли его лукоморец.

Лукоморец услышал и поспешил отвернуться, чтобы не испортить и без того стремящийся к нулю воспитательный эффект абсолютно непедагогичной улыбкой.

Убедившись, что разведгруппа королевича Кыся в полном составе отправилась к месту постоянной дислокации — под крылышко матушки Гуси — Иван прикрыл за собой дверь, прислонился к стене коридора и на минуту задумался.

Дети обманывать не могли.

Значит, обманывал Вранеж, утверждая, что не знает, где городские деньги.

Но ведь он поклялся!

Он дал честное слово!..

Что сказала бы на это Сеня?

Ну, если опустить, что он легковерный дурень и растяпа?

Наверняка, она посоветовала бы прижать лукавого голову к стенке и вытрясти из него правду.

Так он и сделает.

Только прижимать Вранежа к стенке он будет не руками, а неоспоримыми доказательствами и свидетельскими показаниями. Говорят, если взяться за дело умело, от этого бывает даже больше пользы, чем от грубой физической силы.

Вранеж в этот час посетителей явно не ждал.

Не то, чтобы он вообще знал, сидючи в подземелье, какой сейчас час, или время суток, если на то пошло дело, или ждал посетителей, но в другие, приемные часы.

Он просто спал, свернувшись на куче соломы под волчьей шубой очень большим и упитанным калачом, и когда звук шагов Иванушки донесся до его слуха, разжалованный управитель делами города вздрогнул, моментально приоткрыл глаза в щелочки и настороженно заморгал.

— Г-господин Вранеж? — осторожно начал разговор Иван, не ни малейшего имея представления, как человека можно назвать вруном в лицо и при этом его не обидеть.

— Нет, — перестали мигать и враждебно вперились в гостя щелочки, сразу став похожими на бойницы.

Каков вопрос, таков ответ.

Царевич это тоже понял и больше настаивать на дополнительной идентификации личности не стал.

— Я все знаю, — просто сказал он.

— Кто был дедом девятого мандарина Вамаяси по материнской линии? — тут же поинтересовался голова.

— Что?.. — и без того небогатый опыт Ивана в проведении допросов и уличений, наткнувшись на колючую издевку чиновника, исчез с тихим хлопком, словно воздушный шарик.

— Ты же только что сам сказал, что все знаешь, — ехидно напомнил тот.

— А-а… Я не знаю, — насупился Иванушка. — Про деда. Но зато я знаю, где вы прячете деньги города…

Бойницы медленно расширились едва ли не до размеров городских ворот и застыли в таком положении.

— …И на это раз вы меня не обманете, и вывернуться вам просто так тоже не удастся, — сухо и твердо договорил царевич и сурово сжал губы.

И старый лис, интриган и делопут Вранеж вдруг понял шестым чувством, проворно пришедшим на замену некомпетентным пяти первым, что это правда.

Не глядя на позднего посетителя, он неуклюже выбрался из-под своего одеяла, сел, прислонившись спиной к шершавой холодной стене, подтянул колени к подбородку[318] и поник на них головой.

— Чистосердечное признание облегчает чувство вины, — более мягким тоном с еле различимой ноткой сочувствия напомнил ему Иванушка.

— Да… да… — мелко и часто закивал Вранеж, и по щеке его скатилась и утонула в клочковатой небритости крупная, дрожащая, как холодец на барабане, слеза. — Да… Я сожалею… О, боги свидетели! — как я сожалею!..

И он уткнулся в коленки, и в пароксизме раскаяния попытался пробуравить в них лбом дыру.

Попытка, как и предполагалось, не удалась, и через минуту голова головы оставила ноги в покое и снова уставилась слезливым взглядом в гостя.

— Я был неправ, о, ваше юное искреннее высочество… Я только сейчас начинаю понимать, как глубоко и отвратительно я был неправ!.. Но вам не понять, вам, который ни минуты не был знаком с царем Костеем, который ни дня не жил с ним в одной стране, который ни недели не трясся в страхе за свою жизнь из-за неосмотрительно оброненного слова или взгляда! Да что там жизнь! Если бы жизнью всё и ограничивалось!.. Ваши солдаты из умрунов могут вам поведать немало интересного. Для многих в этом царстве жизнь после смерти только начиналась… И спаси боги наших врагов от такой жизни! Вам, бесшабашному пришельцу из далекой страны, никогда не мерещился жуткий лик покойного царя в лице каждого говорящего с вами, в вашем собственном отражении в воде, в легком движении теней в пустой комнате!.. Может, вы не поняли, но он был колдун, и он был бессмертен! Бессмертен, со всеми вытекающими отсюда последствиями, прекраснодушный царевич! И кто меня может обвинить, если при первой же представившейся мне возможности слабый, пугливый, нервный Вранеж решил сбежать из этого ужасного места, куда глаза глядят! Обеспечив свою приближающуюся старость, конечно… за казенный счет… грешен, грешен я тут, ничего не скажешь… Но кто на моем месте поступил бы иначе?.. Назовите это пунктиком, блажью, сумасшествием — как хотите! — но как я боялся… ваше отважное высочество… и сейчас боюсь… его возвращения…

— Но Костей мертв. Это совершено точно, — с болезненным состраданием взглянул Иванушка на бледного, потерянного, жалкого Вранежа. — Правда, сам я этого не видел, но люди, которым я доверяю как себе…

— Ага, ага!.. Вот оно!.. Слова, слова, слова!.. — страдальчески поморщился раньше высокопоставленный, а теперь глубокопосаженный чиновник.

— Но это верно!

Голова кивнул.

— Да… Может быть, это и верно… Но ваше неустрашимое высочество должно простить старого глупого Вранежа с его нелепыми страхами… Тридцать лет я был всего лишь его слугой… и это сломало меня. Но теперь, проведя столько времени в своей собственной темнице, я сознаю, что поступал плохо, что корысть обуяла меня, лишила здравого смысла… и раскаиваюсь. И, чтобы не быть голословным, готов передать всё нажитое непосильным трудом Постолу.

— Правда? — просиял Иванушка.

— Да, конечно правда, молодой человек, — невесело усмехнулся заключенный. — В моем возрасте от лжи легко устать. Но… у меня есть одна крошечная, нелепая просьба… об одолжении… или, скорее, о милости…

— Пожалуйста, говорите, — ободряюще кивнул лукоморец.

— Не ведаю, простится ли беспомощному трусливому старикану его дурацкая слабость…

— Да?..

— Я знаю, что Костея больше нет… но годами наживаемые привычки умирают только вместе со стариками, юноша… Мне стыдно признаться, но я по-прежнему всего боюсь и никому не верю… Кроме тебя, должен добавить… да… кроме тебя… Ты — необыкновенный человек, не такой, как мы все, и никого равного, или хотя бы подобного тебе я в жизни своей не встречал.

— Ну, что вы… — если бы факел сейчас вдруг погас, в подземелье было бы светло от вспыхнувших алым щек Ивана. — К чему комплименты…

— Это не комплименты, — впервые за весь вечер с абсолютной честностью возразил чиновник. — Отнюдь.

— Вы… э-э-э… что-то хотели попросить, если я не ошибаюсь? — смущенный царевич сделал неловкую попытку вернуться к более комфортной теме.

— Попросить? — опомнился Вранеж. — Да… попросить… Пожалуйста, ваше высочество… Пойдем сейчас со мной, пока моя слабость вновь не поборола меня. Я отдам вам всё. До единой старой монетки. До последнего крошечного камушка. Честное слово. Но я прошу… нет, я умоляю, я заклинаю вас об одном. Пока я не передам вам казну, ни одна живая душа не должна знать… ни одна… поймите… мне страшно… мне просто страшно… постоянно кажется… мерещится… мнится… в каждом лице… в каждом движении… в каждом голосе… сердце замирает… холодеет… Костей… проклятое имя… проклятые времена… проклятый страх…

Не задумываясь, Иван кивнул, и под всхлипывающее бормотание заключенного потянулся к стене за ключом, чтобы открыть камеру.