— Что случилось? — встревожились гвардейцы.

— Пока ничего!.. Но скоро случится!.. У меня есть идея!!!

— Выкладывай.

Заскочить в управу, чтобы прихватить несколько ломтей хлеба на день и содрать с окна какого-то давно заброшенного кабинета бесцветно-пурпурную портьеру, было делом нескольких минут. Еще минут пять ушло на то, чтобы оторвать от нее полосу шириной в метр и обмотать ее вокруг талии в имитации юбки. Конечно, широкая тесьма и кисти по подолу несколько портили впечатление от обновки с точки зрения Серафимы, придавая царевне вид загранично-декадентский, но ради государственных дел она была готова смириться и с этим.

Через полчаса она со скрытно следующей на почтительном расстоянии группой поддержки была уже на базарной площади.

То, что площадь это была именно базарная, а не какая-либо иная, сообщала ржавая гнутая табличка, приколоченная к дому у этой площади расположенному. Ничто другое происхождение и назначение сего пространства, свободного от построек, сооружений, домашних животных, людей и товара, не выдавало.

День сегодня был явно не базарный.

Впрочем, принимая во внимание положение города, это была и не базарная неделя не базарного месяца и, не исключено, что не базарного года.

Кого-то этот факт мог бы смутить, но не ее.

Обозрев отходящие от площади улочки взором бывалого полководца, она выбрала одну, наиболее приглянувшуюся, и решительным и твердым шагом двинулась вперед.

Интуиция, или иные чувства, руководившие ей при выборе именно этого отростка площади, ее не обманули: квартала через четыре она увидела лавку, а рядом с ней — груженую телегу и двух неторопливых мужичков в овчинных тулупчиках, явно собирающихся в далекий рейс.

Серафима изобразила на лице простоватое любопытство и, словно стрела с самонаводящимся наконечником, устремилась к ничего не подозревающим мужикам.

— Продаете чего, ли чё ли, дяденьки?

— Не-а, опоздала, девонька, — добродушно осклабился высокий мужик. — Уже продали все. Домой собираемся.

— А бочки чё?..

— Бочки это мы на продажу брали. Хоть не новые, да добрые бочки-то. Еще лучше новых. Да не до бочек в вашем городе сейчас людям, видать. Вот, сбруя тут еще, ремни сыромятные, валенки, шубенки, да тулупов еще пять штук в рогоже завязаны — так даже доставать не стали. Всё одно не продать тут у вас. А вот свеклу, моркву привозили — лавочнику этому сбыли только так.

И высокий непроизвольно, но нежно погладил себя по груди, где за пазухой, наверняка, грелась и грела крестьянскую душу плата за сельхозпродукцию.

— И дорого взяли? — для поддержания разговора поинтересовалась Серафима.

Мужичок поменьше ростом автоматически прижал рукой подозрительно-плоский карман и удовлетворенно ухмыльнулся.

— Нормально взяли. Сколько дали — всё взяли, ничего не оставили. Знали бы — еще привезли. У нас етой овощи уродилось — косой коси.

— А из какой деревни сами будете?

— Из Соломенников, — насторожено склонив голову и прищурившись, ответил маленький. — А чевой это ты всё выспрашиваешь? Выспрашивать-то чего?

— О, как мне повезло! — восторженно заулыбалась царевна, словно более восхитительной новости она не слыхала годы и годы. — Из самих Соломенников! А можно мне с вами, дяденьки?

— Зачем? — резонно удивился высокий.

— Дак это… в работники наниматься хочу, — осветила серый день мегаваттной улыбкой, брызжущей килотоннами искренности, Серафима.

— Да ни к чему нам работники, — пожал плечами коротышка. — Нашто нам, на зиму глядя, работники? Скажи, Журавель!

— Дак я заплачу за проезд-то, — не дала Журавелю высказаться на предмет необходимости работников на зиму глядя и выудила из кармана два медяка царевна.

Мужики моментально прекратили дискуссии, переглянулись, пожали плечами и согласились.

Хоть девка и дурная: и деньги потратит, и обратно пешком придется топать, а медяк — он и в Узамбаре медяк. Ее за руки никто не тянул.

— Ну, садись, коли не передумала. На тулупы, вон, навались, да овощными мешками укройся, не смотри, что грязные. У тебя самой юбка не много чище, да и не май месяц на улице, — кивнул на готовую к отбытию телегу высокий, погрузился сам, коротышка взялся за вожжи, и колымага тронулась.

Сначала по щербатой мостовой Нового Постола, потом по дощатым настилам Старого, после — по утрамбованному проселку, мерно покачиваясь, поскрипывая и подпрыгивая на колдобинах, тащилась широкая телега в далекие неизведанные Соломенники. И так же мерно, со скрипучими смешками и подпрыгивая на ухабах, лилась речь говорливого, явно в хорошем настроении, Журавеля.

Сначала он угостил нежданную попутчицу пуленепробиваемой ириской размером с пол-ладони, от которой челюсти ее почти мгновенно слиплись, а потом завел сбивчивый, но бесконечный рассказ про лошадь свою, про жену, про дочку, про бочки, про козу, про колбасу, про моркошку, про картошку, про репку, про бабку, про внучку, про Жучку и про кошку…

— Ста-аять — человек пять! — проснулась Серафима от залихватского выкрика едва не над самым ее ухом.

Глаза ее распахнулись, и узрела она почти над собой хмурую черную конскую морду.

Морда недовольно раздула ноздри, оскалила длинные желтые зубы и коротко всхрапнула.

— Но, балуй, бусурманское племя! — сурово попрекнул морду тот же самый залихватский голос. И тут же деловито продолжил:

— Чего везем, чего прячем, жить хочем?

В неярком свете ноябрьского полдня поверх недовольной морды сверкнул изогнутый породистый клинок.

— Чё рассялись, мужичьё! Давай, вываливайся! — поддержали его не такие лихие, но так же брызжущие воодушевлением голоса слева и справа. — Карманы, пазухи выворачиваем, помощи не ждем!

Разбойники!..

Ограбление!..

Ну, наконец-то!!!

Серафима, стараясь не выдать не приличной моменту дикой радости, отвернулась, поднесла пальцы к губам, чтобы подать условный сигнал под названием «свист» следующей в глубоком тылу группе поддержки и… не смогла открыть рот ни на миллиметр.

Ириска!!!!!!

Свирепые, отчаянные, а временами просто жуткие, быстро сменяющие друг друга и соответственно озвученные гримасы девушки под мешками заставили отшатнуться даже лошадь.

И привлекли внимание ее пассажира.

— Ой… А чё это, девка-то у вас бесноватая, что ли? — с опаской отодвинулся он подальше вместе с седлом.

— Да нет, здоровая в городе вроде была… — упустил шанс воспользоваться единственным оружием устрашения Журавель.

— Это ты ее, атаман, лошадём своим заморским напугал, — завистливо заржал кто-то впереди.

Один тут, один там, двое слева, один справа.

Пятеро.

Счастливое число.

Минуты через три-четыре-пять максимум Спиридон с гвардейцами будут тут и без моего посвиста, и нас можно будет поздравить с почином.

Значит, надо просто продержаться три-четыре минуты.

Минуты две из которых уже прошло.

— В бочках чего везем? — посчитал ниже своего достоинства реагировать на комплимент атаман, и перенаправил внимание на мужиков. — В мешках? Под досками чё спрятали?..

Острым концом сабли он поддел шапку мужичка пониже, и та слетела в замерзшую грязь.

— Не спи, лапоть, шевелись, доставай добро, а то за ней и голова покатится!..

— А, могеть, у них и нетуть ничего? — с сомнением глянул на атамана горбоносый грабитель в новой барсучьей шапке.

— Да как так нетуть, — передразнил его всадник. — Всё у них есть! Я этого длинного жука знаю — он в Соломенниках чуть не первый богатей: у него две коровы, овец десяток, да дом на два этажа!

— Там не два этажа, там чердак с окошком! — возмущенно поднял голову Журавель и тут же получил кулаком в ухо.

— Поотпирайся мне еще тут, куркуль! Червень сказал «два», значит два!

— А две коровы — разве много?! — не унимался обиженный не столько кулаком, сколько несправедливостью мужик.

— Много! — нагло заржал атаман. — У меня-то вообще ни одной нет!

— Кончай болтать! Кажь добро, пока цел! — злобно сверкнув единственным оком, замахнулся на него мечом другой разбойник.