Ну, и что теперь делать?

Кричать?

Чародей откашлялся, мысленно составил текст, набрал полную грудь воздуха, но в последнюю секунду решил воззвание отложить.

Крик – это не метод, как любил говаривать его приемный отец мельник, устанавливая провинившегося сына носом в угол коленками на горох[143].

Надо успокоиться и поработать головой.

Агафон сделал несколько раз глубокий вдох-выдох, повернулся на сто восемьдесят градусов (погрешность в пределах допуска) и двинулся вперед.

Когда я уткнулся в тот куст, я шел отсюда, то есть, стоял спиной туда…

Но оттуда я тоже шел недолго, потому что только что закончил огибать предыдущий куст – и шел тогда вот туда…

Ага…

Значит, я шел, шел, шел…

Потом куст кончился…

Ага!..

…И начался другой. Но его я обходил с этой стороны… и находился лицом вот сюда… вроде… или сюда… Но не туда – это точно…

Хм, тут, оказывается, еще один куст был?.. А я и не заметил…

Должно быть, между ними есть проход, по которому я…

В кусте что-то зашуршало, захрустело, и нечто холодное и кожистое вопросительно дотронулось до его щеки.

Маг задохнулся от невысказанного крика, в панике дернул рукой, отбивая незваного ночного компаньона как мячик, и бросился вперед напролом.

Лес вокруг задышал, засвистел, заухал, и чародей полетел вперед как стрела[144], сминая и ломая все на своем пути и еле успевая закрывать лицо и глаза от особо агрессивных веток, поставивших себе, казалось, цель не выпустить из своего окружения ошалевшего от страха специалиста по волшебным наукам живым.

Пару-тройку раз особо коварным и старательным деревьям удавалось подставить ему подножку, и он пропахивал носом лесную подстилку вместе с муравейниками, затаившимися на зиму жуками, ужами и ежами, но каждый раз вскакивал, как укушенный[145] и несся сломя голову и не разбирая дороги, вперед…

Вдруг Агафону стало казаться, что кусты у него на пути становятся все жиже, деревья отступают друг от друга все дальше, а темнота, отчаявшись заполучить в свои объятья путника, начала рассеиваться и бледнеть…

Ага!!!

Я же говорил!!!

Вот он.

Вот этот проход, вот этот куст, который я обходил первым, вот эти колючие заросли – как я вам рад!..

Свет!!!

Огонь!!!

Костер!!!

Полянка!!!

У костра – две скрючившиеся под короткими одеялами фигуры – царевич и дед Зимарь.

Ф-фу…

Нагулялся…

Не то, что ногу – ног под собой не чую.

А на общем фоне ссадин, синяков и шишек по всему телу царапина на ноге уже не так уж и саднит и свербит, если разобраться… Значит, правду пишут в учебниках медицины: "Лечи подобное подобным"?..

Пора спать.

Хотя – странное дело – спать почему-то расхотелось…

Интересно, куда подевались умруны? Неужели хватились меня и пошли искать? Обижают!.. Что уж я – маленький ребенок, что ли, в трех ветках заблу…

Не сильный, но точный удар пришелся в аккурат по затылку разомлевшему от радости и самодовольства чародею и погрузил его в сон скорее, чем он на то рассчитывал.

В конце концов, это тоже один из способов заснуть, если горит и чешется нога…

…И снилось Иванушке, что скачут они с Серафимой вдвоем по лугу, бок о бок на белых конях, и никого вокруг нет – только ветер в ушах свистит, под ногами коней – трава волнами ходит-колышется, над головами – небо, высокое-превысокое, летнее, голубое, с белыми, почти прозрачными кружевными облачками.

И говорит он ей: "Как же мы с тобой давно не встречались, Серафимушка, душа моя. Сто лет словно прошло одним мигом…"

А она ему отвечает: "Ой, милый мой друг Иванушка, всё недосуг мне было, уж как я ни хотела тебя увидеть, речи твои ученые услышать, по садику с боярышнями погулять."

А он ей молвит: "А отчего же тебе, Серафимушка, душа моя, недосуг было, милая?"

А она ему с грустью во взоре отвечает, брови вскинула: "Ай, друг мой любезный Иванушка, неотложные всё дела наседают, как вороги лютые. Надо летописи долетописать, да хроники захроникировать, да инвентаризацию проинвентаризировать…"

А он ей говорит таковы слова: "Ай, девица – душа моя, разлюбезная Серафимушка… Не губи меня, добра молодца, кручиною – подколодною змеей… От тоски по тебе я все сохнуть буду, ясны очи затуманятся, буйна головушка изболится, сердце верное истомится…"

А она на него смотрит ласково, очи потупивши, и молвит страшным голосом:

– Вставай, витязь лукоморский, проспишь царствие небесное!

Если бы царевич спал на кровати, он бы свалился.

– ЧТО???!!!..

– Не спи – замерзнешь!

Он подскочил, вытаращил невидящие со сна глаза, стал лихорадочно нашаривать вокруг себя меч или какое другое оружие, хоть нож, хоть палку, хоть камень…

Меж тем сонные ошалелые очи прояснились, проморгались и сфокусировались на склонившемся над ним лице.

Найденный было меч выпал из ослабевших вмиг пальцев.

Иван почувствовал, как что-то свалилось с плеч – не то планета, не то целая галактика – и он воспарил на крыльях космического счастья и неземного восторга.

– СЕНЬКА!!!..

– Ваньша!!!..

– Нашлась!..

– Прятаться надоело!..

– Как я ра… ЧТО?!..

– Шу-утка!!!

– А-а!..

За долгожданным свиданием супругов наблюдала аудитория из девятнадцати человек и одного ковра, обуреваемая самыми различными чувствами[146].

– А я ж тебя в горах искал!..

– А я у Костея была!..

– А я теперь знаю!..

– А откуда?..

– Долгая история!..

– А мы куда-то спешим?

– Спешим? – стал понемногу успокаиваться и Иван и, наконец, разжал объятия. – Мы домой спешим, Сеня. Мы должны успеть предупредить отца о готовящемся нападении. Они же ни о чем не подозревают!..

– Успокойся, подозревают.

– Что?.. Как?.. Кто им?..

– Погоди, – отмахнулась от него Серафима и зашевелила беззвучно губами, загибая пальцы.

– Что?..

– Я так и думала, – хмуро кивнула она своим мыслям. – Сегодня Костей и его армия планировали пересечь границу Лукоморья. Там до столицы пути три-четыре дня бодрым шагом…

– А коннице и того меньше… – захолодел Иван.

– Да нет у него никакой конницы, – поморщилась царевна. – Ты его солдат видел?

– Умрунов?

– Да нет, простых солдат. Он же превратил их в зверей.

– Пропаганда играет большую роль в формировании боевого духа войска, – глубокомысленно выдал всплывшую к поводу цитату из какого-то учебника по тактике Иванушка. – Настрой солдата…

– Да при чем тут настрой, Ваньша, ты чего! Он их просто превратил в обыкновенных зверей – ростом под два метра, головы медвежьи, тигриные и вообще неразбери-поймешь какие, на загривках шерсть дыбом, на руках – когти по три сантиметра. От них кони-то шарахаются! Поэтому четыре дня пешочком – вынь-положь.

– Почему именно по три, а не больше?.. – только и смог задать вопрос пораженный описанным образом лукоморец.

– А ты с такими когтями хотя бы шнурки завязать когда-нибудь пробовал? Или пуговицу застегнуть? Или почесаться?

– А ты? – попытался продемонстрировать всю нелепость ее вопроса ей же самой Иванушка, но к своему изумлению получил положительный ответ.

– Пробовала, – сморщилась Серафима, словно переела кислой капусты. – Однажды к нам приехала сестра мамы-покойницы и стала делать из меня настоящую царевну. Это включало и маникюр. Бр-р-р-р!.. Как вспомню… Но зато тогда я ясно поняла две вещи.

– Какие?

– Первая – зачем царевнам столько слуг, а вторая – то, что настоящей царевной я быть не желаю. По крайней мере, в ее понимании. Но не об этом сейчас речь, Вань. Нам про другое надо думать.