Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову – только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.

Но это ничего.

Это пройдет.

Продуктовый склад предстал перед ним во всей своей гастрономической красе – огромный, как зал приемов, заставленный стеллажами, бочками и ларями с сырами, компотами, вареньями и соленьями. Потолок, казалось, прогибался от почти новогодних гирлянд из окороков, сосисок и колбас. В воздухе висел неповторимый аромат изобилия.

Натюрморт, да и только…

То, что надо бедному солдату, чтобы пережить смутное время, продлись оно хоть неделю, хоть месяц, хоть год.

Ништяк довольно крякнул, закрыл за собой дверь, воткнул факел в кольцо и довольно потер руки.

Кажется, пока они там бегали, настало время обеда.

Тоннель, промытый давно ушедшей с чувством выполненного долга подземной рекой, плавно пошел вверх. Маленькое пламя шахтерской масляной лампы, произведенной в нефтяные, поставившей, казалось, своей единственной целью выработку смрада и выдающей свет лишь как неизбежный побочный продукт, заколебалось на секунду, но тут же выровнялось под разочарованными, почти отчаянными взглядами бояр.

– А я уж думала, щель где-то дует, – нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Серапея.

– Нет, Серапеюшка, – угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. – Мы тут, видно, помирать останемся. Сколько уж обошли – поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан, нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал…

– Надо было, батюшка, надо, поди… – завздыхала Серапея. – А и щего теперь думать про это… Шмерть – так шмерть… Вще там будем, рано ли, пождно ли…

– Так ить, бабушка, лучше поздно, чем рано…

– Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать…

– А и ляжем да помрем скоро, – пробурчал боярин Порфирий. – Еды у нас осталось на раз, если понемногу – на два…

– На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! – взмолилась Конева-Тыгыдычная. – Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!..

– Эх, котенка бы сейчас сюда… – облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. – Или щенка…

– Зачем, дядя? – недопоняла Наташа.

– Кхм… – смутился тот. – Животных уж я больно люблю, племяшенька…

– Особенно с гарниром, – фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему-то не так насмешливо, как ему бы хотелось. По-видимому, копченая на нефтяном костре чудо-юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.

– Экие вы, мужечины, озорники, – вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.

– Хватит уже про еду, – сурово прицыкнул на подопечных граф. – Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на свет белый, поглядим, какое оно есть – солныш… ой!

– Что?

– Что случилось, граф Петр?

– Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! – в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие эмоции, сумасшедшая нотка. – За этой стеной определенной что-то есть! Я чувствую это! Я знаю!..

– Стена?

– Какая стена?

– Кирпичная?

– Каменная?

– Деревянная? – с обреченной надеждой предположил кто-то.

– Штеклянная! – фыркнула старуха.

– Сейчас погляжу… – граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца-углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. – Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!

– Не крепче!

– Все равно, что стекло!

– Пыль!

– Мусор!

– А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!

– За две минуты расколошматим!

– Налетай, родовитые!

– Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..

– Раз-два!..

Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.

Где стена – там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и белым светом.

Ну, стенка – берегись.

Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что-то на той, неизведанной пока стороне.

По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах – дух молодой квашеной капусты.

– КАПУСТА!!!..

У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой-то волшебный запах, и был бы прав.

Растоптав в впопыхах светильник-коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.

Что с лампой, что без нее – не было видно ровным счетом ничего – но запах!.. Этот запах!..

Он вел, он манил, он зачаровывал почище заклятий Чернослова, и не было сейчас ни единого человека среди бояр, кто согласился бы отступить и за все сокровища мира[55].

Побросав орудия взлома, изголодавшиеся по нормальной человеческой пище люди бросились вперед, вытянув дрожащие от нетерпения руки.

– Мед!

– Капуста квашенная!

– Грибы маринованные!

– Помидоры соленые!

– Меняю мед на помидоры!

– А у меня сыр!!! Целая головка сыру!!!

– Меняю…

– Меняю…

– Ай!!!..

Счастливое чавканье и причмокивание замерло.

– Рассобачинский? Что опять случилось?

– Т-только не б-бойтесь… В-все в п-порядке…

– Да что у тебя там, граф?

– Т-тут п-повешенный… Х-холодный… Г-голый…

– ЧТО?!

– С п-потолка с-свисает… П-прямо на н-него н-налетел… А из г-груди – н-нож…

– Ларишка, Ларишка, ашь? Што он говорит?

– Покойник, говорит, висит… – страшным шепотом продублировала Серапеина внучка, дожевывая, тем не менее, не давясь, соленый огурец с сыром и смородиновым вареньем. – Чуть его не схватил…

– Так живой, што ли?

– Какой живой, бабушка?! Ты чего? Повешенный, тебе ж говорят!

– К-какой… й-еще… п-повешенный, Р-рас-с… с-собачинский?

– Г-где?.. – дрогнул голос и у бояр.

– З-зд… Ах, чтоб ты сдох!..

– ЧТО?!..

– Это же туша!!! Копченая!!! Свиная!!! И ножик в нее воткнут!

– ГДЕ???!!!

– Вот!!! Налетай, честной народ!..

Те, кто в иные времена и при иных обстоятельствах были бы первыми с ядовитыми комментариями насчет "честного народа" и его местонахождения, сейчас были первыми у туши.

– Сейчас… Сейчас… Всем хватит… – Рассобачинский орудовал громадным ножом как заправский мясник. – Держите… Держите… И ты держи… А это тебе…

И тут, едва не пропущенный в возобновившемся с удесятеренной энергией самозабвенном чавканье, раздался едва слышный скрип в неизведанной еще глубине их продуктового рая, и на фоне дальней черной невидимой в темноте стены нарисовался светлый прямоугольник. Освещаемый факелом.

Ослепленные и напуганные бояре зажмурились, замерли как по команде и снова перестали жевать.