По радио донесся голос пилота:

— Вера Андреевна, облако от эпицентра ушло.

— Так, давай один пролет на эпицентром… рядом, чтобы из окошек видно было что там творится. Медленно и на высоте метров в триста…

Без пяти минут полночь по Стокгольмскому времени Вера поставила свою подпись под актом о капитуляции Германии, сразу после того, как подписи поставили фон Клюге и фон Винцлебен, а затем на актах (подготовленных в трех экземплярах, на русском, на немецком и на шведском каждый) расписался, как гарант Договора, король Густав пятый. А после процедуры подписания Вера, сообщив Густаву, что больше ждать она не может, помчалась на аэродром и вылетела в Москву. А в девять утра она уже входила в кабинет товарища Сталина, где ее ждали почти все руководители Советского Союза. О том, что немцы приняли условия капитуляции, все уже знали, товарищ Афанасьев сообщил об этом еще до того, как Вера вышла из королевского дворца — но все ждали «подробностей». Ну дождались, конечно:

— Я же говорила, что с этими фельдмаршалами имеет смысл пообщаться, они люди сугубо военные и считать, в том числе и собственные потери, умеют неплохо. А когда они поняли, в какую жопу их запихнул Гитлер, их особо и убеждать в полезности капитуляции не пришлось.

— А что с эсэсовцами, с гестапо… — решил уточнить Лаврентий Павлович.

— А тут уже я поддалась на их уговоры, — спокойным голосом ответила Вера, — и разрешила им эсэсовцев с гестаповцами нам не передавать в связанном виде. Я же сказала: генералы они вполне вменяемые, ситуацию просчитывать умеют. Так что мы договорились о том, что если они при попытке ареста встретят вооруженное сопротивление и сами всех эсэсовцев с гестаповцами поубивают, то у нас претензий к ним по этому поводу не будет. Да, оказывается, Кальтенбрунер и Борман тоже в том бункере были, так что мы их судить точно не сможем. Но по мне оно и к лучшему: нам меньше мараться.

— Так, а что еще ты сделала против наших предыдущих договоренностей? — недовольным голосом спросил Сталин.

— Да почти ничего… так, по мелочи, сугубо для личного употребления…

— Я не спрашиваю для чего, а спрашиваю что именно?

— Оставила им Эльзас и Лотарингию, они даже и не знали, что кто-то из здесь присутствующих хотел эти территории обратно французам вернуть.

Сталин побагровел, поскольку именно он предложил «восстановить довоенные границы», но ничего по поводу Вериного самоцуправства сказать не успел.

— Но я им Эльзас с Лотарингией не просто так передала, а взамен на Восточную Пруссию. Как и Данцигский коридор: вот столько себе забрала, а почти столько же им подарила. За то, что они сообразительными оказались и в бутылку не полезли.

— А теперь Польша будет…

— Не знаю, как вам, а мне вот на Польшу вообще на… плевать. Почти триста тысяч поляков в вермахте как бы намёкивают, что и всем нам на них плевать, за хамство наказывают, причем больно.

— Так, — подчеркнуто спокойно поинтересовался Лаврентий Павлович, — а что с Литвой?

— С какой-такой Литвой? Не знаю я никакой Литвы, я знаю только лишь территорию Восточной Пруссии, и мне плевать, старая это территория или новая. Но вот в одном нам там пока еще фашисты сильно помогут… если уже помогать не начали: там сейчас к немцам приткнулись почти семьдесят тысяч членов эстонской Омакайтсе, так вот их немцы поголовно там же, в Литве, и закопают. И, чтобы два раза не вставать, прошу рассмотреть мое уже предложение об отправке сидящих там ста двадцати тысяч французов на помощь товарищу Чойбалсану: строить там много всякого нужно, а у Чойбалсана лишних рук нет.

— У него же…

— У него уже миллион младенцев и дошкольников! Так что французам там строить — не перестроить…

— Тогда… детали переговоров мы и попозже изучить сможем, сейчас нужно решать, что делать с вермахтом и вообще со всей Германией. А так же с ее сателлитами.

— А это — как договаривались. Венгрию и Румынию оккупировать жестко, Австрию с Болгарией — мягко. Франция пусть катится в задницу… я уже придумала, как французам в этом верном движении помочь. Данию и Бельгию отпустим миром… только Бельгию уже без колоний. Югославам можно помочь… немного, вот только, Иосиф Виссарионович, вы бы с товарищем Брозом все же определенную дистанцию обозначили… но это потом, в частном порядке рассмотрим. Лаврентия Павловича отдельно попросим с Ираном договориться об изгнании из Ирана англичан, а все остальное — вообще не срочно. Да, я рапорт об увольнении из рядов написала, кому передать? Подпишите, Иосиф Виссарионович?

— Не подпишу, — первый раз за день улыбнулся Сталин, — ты пока нам в виде маршала больше пользы приносишь. Политической пользы, а вот где-то осенью приходи, решим вопрос. Так что иди дальше отдыхать, у тебя еще месяца четыре отпуск…

— Почти три всего.

— Отгулы за работу в период отпуска возьмешь, — Сталин уже широко улыбался, — день за два, даже за три, так как рабочий день у тебя вышел ненормированный. А теперь, раз уж мы поделили, нужно и о делах мирных подумать.

— Мы не победили, — очень серьезно произнесла Вера. — Мы только прекратили горячую войну, но до победы нам еще далеко. То есть все же не очень далеко, но расслабляться нам все же нельзя.

— Есть конкретные предложения?

— Есть, но это не срочно. Даже до следующей недели потерпит. А я пока домой все же пойду: дети соскучились без меня, и я по ним тоже… И все свои мысли я дома на бумажке и изложу, а вы потом почитаете, подумаете, что у меня выглядит бредом, а что бредом лишь выглядит. Именно поэтому сейчас я ничего предлагать не стану: все нужно тщательно обосновать. А поможет мне в этом… Иосиф Виссарионович, вы товарища Струмилина на недельку ко мне не прикомандируете? Мне нужен тот, кто считает быстро, и чьим расчетам вы доверяете.

— Домой к тебе его прислать?

— Да, именно домой.

Подписание акта о капитуляции войну не прекратило, те же эсэсовцы в большинстве своем сдаваться не собирались. Но тут уже вермахт оказал Красной Армии изрядную помощь, зачистив небольшие части эсэсовцев в собственно Германии и на территории Польши. К тому же Верховный Главнокомандующий не остановил операции СССР в Венгрии и Румынии — но там уже сильно попроще было. Румыны — те вообще начали сдаваться ротами, батальонами и даже полками. Венгры продолжили воевать, буквально себя не жалея — но их вообще никто жалеть не собирался: успели они наследить в освобождаемых областях Украины…

Хитрее прочих оказался болгарский царь Борис: на следующий день после подписания немцами капитуляции он объявил, что Болгария выходит из всех военных союзов и что страна признает полное поражение Советскому Союзу, а потому готова принять на своей территории советские войска. То есть про советские войска он сообщил отдельно, не двадцатого июля, а двадцать шестого, когда части РККА дошли до болгарской границы в Румынии.

Но еще до этого болгарская армия буквально за четыре дня «деоккупировала истоические болгарские земли» в той части Греции, которую занимали войска немецкие — и остановилась на «границе» с оккупированной итальянцами территории, а с армией Муссолини болгары воевать не стали. Но когда рядом возникла уже советская армия, Борис III открыл ей беспрепятственный доступ ко всей территории страны. Все же умный был царь, понимал, что уж с кем-кем, а с русскими болгарская армия воевать точно не будет.

Среди болгар в этом отношении полного единства мнений все же не было, но вот армия царя по его приказу все проявления сомнений быстро (и исключительно жестко) подавила. Впрочем, это оказалось довольно просто сделать, число «сомневающихся» едва приблизилось к паре тысяч человек. Да и те большей частью быстренько свалили «за границу»: рядом была все же Греция, а убегать туда стало исключительно просто: реальной границы с «итальянской зоной» вообще еще не было, а три четверти этих «сомневающихся» как раз в Греции и воевали…