— Ну, я и рубль найду. И даже трояк у меня есть…

— За рубль не повезут: мужики, народ дикий. А серебро есть?

— Нет.

— Так, давайте рубль… сейчас разменяем. Дуся! — доктор вышел их палаты и в коридоре громко позвал, очевидно, сидящую у дверей бабульку, — сбегай в кооперацию, разменяй рубль на гривенники и двугривенные, скажи, что доктору срочно нужно! — а затем, повернувшись в двери к девочке, несколько виновато сообщил:

— У мужиков только серебру доверие пока, и в кооперации им, даже если есть деньги в кассе, не меняют. На сдачу, конечно, выдают, а вот чтобы разменять — но мне все же никогда не отказывают. И да, пока Дуся бегает, вы мне адресочек свой скажите: вагон разбирать уже завтра будут, если вещи какие найдут, то мы вам их вышлем: по новому положению при аварии доставка багажа за счет дороги идет.

— А нет у меня пока никакого адреса, я… я в университет учиться еду. У меня направление от губкома.

— Тогда… вот как поступим, я вам сейчас свой адрес напишу, а вы, как определитесь с жильем, мне письмишко-то и черканете. Вот, держите, только не потеряйте…

Вообще-то добрый доктор так поступил не потому, что его хоть как-то волновало «утраченное имущество» этой чудом выжившей девочки. Он немного слукавил, говоря, что доставка будет осуществлена «за счет железной дороги»: краем уха он слышал, что приехавшие с узловой станции чекисты уже решили, что в аварии виноват начальник этого полустанка, а этого начальника он ненавидел до глубины души. Ну а в положении по ответственности за аварии все подобные расходы возлагались как раз на «виноватого» — и обездолить этого начальника, в железнодорожном деле вообще не разбирающегося, он считал делом справедливым. Этот, назначенный, как он сам говорил, «лично товарищем Дзержинским», болван похоже вообще ни в чем не разбирался. Вон, приказал вокзал к Первомаю выкрасить густотертой краской — а то, что краска эта зимой вся просто осыплется, любой мужик знал. А уж любой, даже самый бестолковый железнодорожник был в курсе, что строить что-то обитаемое из пропитанных креозотом шпал нельзя — а этот мерзавец присланные как раз для ремонта стрелок удлиненные шпалы и спер для постройки себе бани, приказав на стрелку шпалы класть обычные — вот стрелка-то и разошлась, погубив много людей. Так что наказать подобную мразь доктор считал своим долгом.

То есть самого-то его «обездолить» уже не получится, его чекисты арестовали и, скорее всего, в ближайшие дни просто расстреляют — но и оставлять семье практически уже покойника наворованное ранее было бы, с точки зрения доктора, несправедливо. И когда он усадил девочку на телегу, он еще подумал, что нужно будет побольше «имущества», причем самого тяжелого, отписать этой девице: погибшим оно уж всяко не потребуется. А помочь этой девочке… Ее словам про университет он не поверил абсолютно: ей от силы-то лет тринадцать, а, скорее и меньше — но такую отговорку могла придумать лишь девочка из семьи образованной. Каковых нынешние власти всячески старались притеснить из-за «происхождения»: доктор это и на себе очень даже успел прочувствовать. И она наверняка просто бежит от подобного притеснения, причем одна бежит. А если напишет, то значит ей точно совсем уж невмоготу стало — и вот тогда небольшая помощь от провинциального врача ей может и жизнь спасет…

Насчет поездки на соседнюю станцию доктор договорился с какой-то селянкой, и телегой управляла совсем молодая крестьянка. По мнению Веры Андреевны, вряд ли старше пятнадцати — но управляла лошадью она профессионально, причем даже невзирая на лежащую на ее коленях винтовку. По поводу винтовки девица пояснила сразу, как только увидела брошенный на нее взгляд Веры Андреевны:

— Тут, бывает, парни мелкие балуют, но на ружье они не полезут, испужаются.

— А не мелкие не балуют?

— Сейчас нет, уборка в разгаре, все в полях. Да от больших-то винтовка всяко не поможет…

— А ты чего не в поле? Я имею в виду с лошадью?

— А мы уже все убрали и в амбар свезли, — ответила та с какой-то грустью. в голосе, а спустя некоторое время пояснила:

— Невелик у нас надел, в семье-то мужика нет, только мать и пятеро сестер. Вот земельку-то и не выделили…

До «соседней» — то есть узловой — станции было чуть больше десяти верст, хотя и по довольно приличной дороге, так что времени посмотреть на сельские пейзажи и подумать о случившемся у Веры Андреевны было достаточно. То есть сам факт случившегося ее вообще никоим образом не впечатлил: наука ведь такое уже как-то объяснила, так что волноваться нужно только о собственной жизни в столь резко изменившихся условиях. Но так как «окружающая среда» Вере Андреевне была в целом известна и понятна, а накопленные за «предыдущую жизнь» — именно так она решила называть период до этого внезапного события — знания давали ей существенную фору, то думать нужно было лишь о том, как этой форой воспользоваться без ущерба для себя. И, возможно, с пользой для страны. На пользу России под властью большевиков.

К большевикам Вера Андреевна относилась несколько специфически, благо жизненный опыт ей показал, чего они стоят. К большевикам послереволюционного периода она относилась… лучше всего это было бы охарактеризовать словом «брезгливость». А вот к тем, кто возглавлял страну в следующие за нынешней датой пятнадцать лет — с уважением. Большевиков военного периода в большинстве своем Вера Андреевна почитала наравне со святыми (не всех, конечно, некоторые напротив вызывали у нее чувство ненависти). А вот к тем, кто принялся «руководить» после смерти Сталина, она испытывала чувства отнюдь не нежные. Причем это касалось и людей, руководившими государством, и мелкими начальниками в забытых богом и людьми поселениях…

Но пока, решила Вера Андреевна, — о людях неприятных можно и забыть на время, ведь следующие пятнадцать лет могут многое изменить. Серьезно изменить, если она — доктор химических наук и инженер-майор «войск химзащиты» — приложит к этому свои профессиональные руки. И, конечно же, голову, набитую уникальными на сегодняшний день знаниями…

Когда тебе уже за семьдесят, превращение в двенадцатилетнюю девочку как-то не сильно человека раздражает. В особенности не раздражает, когда осознаешь, что вся жизнь-то уже прожита, но появился шанс прожить ее еще раз — однако появляются заботы совершенно иного плана. Нужно все же решить, что делать и как жить дальше — а это дело не самое простое. В особенности, если хорошо знаешь, в какой обстановке эту дальнейшую жизнь придется вести.

Вообще-то представиться доктору восемнадцатилетней комсомолкой у Веры Андреевны вышло практически машинально, ей просто очень сильно не хотелось попасть в «детдом строгого режима», а по пути в узловую станцию времени хватило и на то, чтобы наметить основные направления «выживания в этом страшном мире». А в том, что мир будет действительно страшным, у нее сомнений не было — ведь она один раз в нем уже побывала. Правда, очень давно и «чуть позже»: в СССР она вернулась в двадцать седьмом году, причем вернулась, имея за спиной «серьезное прикрытие» — а сейчас предстояло опираться исключительно на свои силы. Правда, судьбе удалось дать девочке неплохую «подпорку» не первое время, но Вера Андреевна, поразмыслив, решила что справилась бы и без неё — хотя это было бы существенно дольше. Уж больно в удачное время довелось ей попасть…

СССР в двадцать шестом был, по выражению одного очень известного писателя, «страной непуганых идиотов» — и Вера Андреевна, мысленно воспроизведя это определение, усмехнулась, вспомнив как спорила с Идой Самсоновной о его происхождении. Правда Брет Гарт так назвал лишь свой штат, причем не весь, а только сельскую его часть, потому что с английского в произведениях Гарта «country» правильнее переводить «деревней», а не «страной» — но Ида Самоновна, несмотря на то, что была преподавателем литературы, американца не читала, а английский знала крайне неважно — и долго пыталась утверждать, что это выражение одного писателя уже советского. И очень расстроилась, когда Вера Андреевна в городской библиотеке отыскала дореволюционный шеститомник известнейшего в свое время американского писателя…