Опала земля последних взрывов, территорию объекта как перепахали. Не было колючей проволоки, не стояли вышки, не видно пушек, с трудом уже припоминалось, где были их позиции. Горели на боках и перевёрнутые лёгкие танки, некоторым сорвало башни. Землянки в центре разметало, виднеется бетонное основание.

Шум моторов стал стихать, а я сидел на ветке неподвижно. Руны на груди горели. Какая мне может угрожать опасность в этой ситуации? Холм не окружён врагом, в меня не стреляют. А если с неба? Но откуда кому-то знать, где я сижу?

Хотя… кое-кто знает, где я должен оказаться через десять минут. Я сидел на этой берёзе и смотрел в бинокль.

— Командир! — позвал с другой ветки Ваня. — Теряем время!

— Всем оставаться на местах, — приказал я. — Подождём десять минут.

Ваня посмотрел на часы и примолк. Показалось, что сидели молча целую вечность. Через десять минут Ваня снова заговорил:

— Время, командир.

Руны на груди пекло почти нестерпимо.

— Ждём ещё немного, — прохрипел я. — Если ничего не случится, через пять минут можешь меня расстрелять.

— Скажешь тоже, — проворчал Иван и согласился. — Ладно, ещё подождём.

Я честно не хотел, чтобы за эти несчастные пять минут что-то произошло. Пусть мне просто кажется, руны раззуделись, по моей глупости потеряли пятнадцать важнейших минут, пусть! Только бы ничего не случилось!

Я почувствовал, что назначенное мною время закончилось, сноровисто спустился с берёзы. Парни вокруг спрыгивают с деревьев. Я бегом спускаюсь с холма и снова слышу гул авиационных двигателей. Замедляю бег, ребята тоже останавливаются, задирают лица.

Над нами опять пролетают восемь групп бомбардировщиков. Послышался вой авиабомб и грохот разрывов со стороны объекта. Я прыжками возвращаюсь к высокому дереву, забегаю по стволу, помогая себе когтями на передних лапах. Парни через минуту залезли на деревья и тоже смотрят на взрывы на объекте. Где мы должны быть в эту секунду.

Грохот прекратился, самолёты улетели. Руны на груди успокоились, вообще не чувствовались. Мы неспешно спускаемся.

— И как ты только почувствовал⁈ — спросил меня Ваня.

— Руны на груди, — ответил я.

— Может, ошибка какая-то? — сказал Женя.

— Может, — согласился я. — Пошли, у броневиков поговорим.

Мы ровным шагом спустились к бронетранспортёрам. Ребята обступили меня полукругом, и я сказал:

— Говорите, ошибка? Так нам и объяснят. А потом снова ошибутся. И будут ошибаться, пока не убьют наш отряд. По ошибке. Мы слишком много знаем. И мы очень много можем. А на войне от нас избавиться проще всего, ведь на войне убивают.

— И что делать? — растерялся Иван.

— К европейцу уже едет помощь, мы всё равно ничего толком не успеваем, — принялся я рассуждать. — Возвращаться с пустыми руками к своим — это придирчивое расследование, может, даже трибунал. Все наши рассказы будут восприниматься как оправдания, то есть их никто не учтёт, — я замолчал, понурив голову, и сказал глухо. — Вы как знаете, а я пойду сдаваться в плен. Можете меня расстреливать.

— Так если мы окажемся в плену, война сразу закончится, — проговорил Ваня. — Я пойду с боярином.

— Поедем на броневиках, — возразил Женя. — Ещё не хватало ходить, когда есть техника, — он усмехнулся. — А кто сдаваться в плен не хочет, пусть идёт к своим и расскажет всё. Авось его не пристрелят.

— Я с командиром, — сказал один боец. — Я тоже к европейцу, — проговорил другой. — В плен, — молвил третий…

Последние высказались новички:

— Ну, нам и положено сдаваться немцам, — выдал Карл.

— Мы с отрядом, — добавил Пауль.

— А я один тем более никуда не пойду, — признался Генрих.

— Тогда отломайте ветку под древко и найдите белую тряпку, — распорядился я.

Через две минуты я вёл колонну броневиков к разбомбленным позициям немца. За рычагами сидел Ваня, а я выглядывал из люка и размахивал веткой с привязанной за лямки майкой Генриха. Он один носил белые майки.

Адольф Шульце у себя в кабинете грустил над очередным отчётом. Другой человек на его месте не вылезал бы из запоя, но Адольф не пил, не курил и много времени уделял семье, жене Элизабет, старшим дочкам подросткам Хелен и Марте и младшему сыну одиннадцати лет Густаву.

На листах первых отчётов о русском наступлении или о высадке англосаксов Шульце писал резкие замечания, потом топал ногами и кричал на генералов. Он мог сломать пальцы об карту, но что-то изменить уже тогда было не в его власти.

Наконец, пришло понимание неизбежности разгрома, а с ним и печаль. Теперь он читает новые отчёты, понимает, что прямо на его глазах рушится всё, во что он верил, и просто грустит.

А крушение это грандиозней падения Римской империи! Римляне же не строили самолёты? По мнению экспертов, Германия капитулирует, самое позднее, в первой половине следующего года. Так, несмотря на всю бессмысленность, англичане и американцы усиливают авиационные удары по городам Германии. Сожжён Киль, по Дрездену работали в три волны, третья уничтожила расчёты пожарных и спасателей.

Немцы назначены виноватыми во всём. Президент Рузвельт сказал, что немцы должны прочувствовать всю горечь войны. Сейчас все могут такое заявлять о немцах, американцы не боятся, что кто-то заставит почувствовать войну и их тоже.

Германию наперегонки предают бывшие союзники. Целые страны переходят на сторону англосаксов, а их бывшие правители новыми властями приговорены к смертной казни.

Массолини с любовницей пытался укрыться в Папском Риме. Его арестовали папские гвардейцы и, не представив беднягу ни одному священнику, выдали итальянской полиции. Его с любовницей без суда, просто по приказу повесили на площади возле его же президентской резиденции. Вот и верь теперь Папам!

Испанский премьер с министрами добежали до нейтральной Швейцарии. Лично Шульце всегда считал её нейтралитет вынужденной и временной мерой. Слишком эти банки были кое-кому полезными.

И что, вы думаете, сделали нейтральные швейцарцы? Они по первому требованию передали бедняг англосаксам, и те по своему произволу вздёрнули Болеля с товарищами прямо в Швейцарии. И как теперь верить в нейтралитеты?

Одному французу Сатилье удалось удрать в Германию, где он возглавляет старое правительство, хотя в его стране командуют уже новые правители под дудку англосаксов.

Только в Германии Сатилье рассчитывает ещё немного пожить. Немцев назначили виноватыми, и им придётся защищать себя и Сатилье немножко. Хотя, если бы Шульце предложили капитуляцию Германии в обмен на персонально его безопасность и неприкосновенность его семьи и потребовали выдать француза — да Адольф бы с восторгом согласился!

Увы. Похоже, что им придётся помирать вместе. Англичане и американцы не откликаются на запросы, им нужна уничтоженная Германия. Чтобы самим без помех править в Европе. Русские дурачки им изо всех сил помогают, и не понимают, что делают…

В дверь постучались и без приглашения вошли сразу три его секретаря — белобрысый и долговязый Йозеф зачем-то с фотоаппаратом на груди, низенький и чёрный крепыш Фридрих и русый, конопатый и в очках Густав. Все трое маги. Шульце на них недоумённо уставился, и Йозеф торжественно проговорил:

— Фюрер, важные новости!

— Русские ответили на наши запросы! — сказал Фридрих.

— Только они выдвинули условия, — угрюмо добавил Густав, глядя в сторону.

— Было бы странно, если б не выдвинули, — оживился Шульце. — Что же они хотят в обмен за мир?

— Практически ничего, — убитым тоном сообщил Йозеф. — То есть ничего от Германии, они требуют исключить из Европейского Союза Румынию и вывести её за рамки переговоров.

— В Гардарике теперь Председателем Совета обороны князь Москвы Ванюша, — сказал Фридрих.

— Над Румынией сбили его отца и младшего брата. Отец направил подбитую машину на какой-то завод и погиб, а Игорь выпрыгнул с парашютом. Румыны его схватили и пытали, фотографии видел Иван, — рассказал Густав. — Нетрудно догадаться, что он сделает с этой страной.