Я отсмеялся и снисходительно сказал:

— Запомни, Дитрих, ни один русский не станет обсуждать Родину с чужим. Или это окажется нерусский. Русский будет говорить об этом серьёзно далеко не с каждым, кого считает своим, а большинство вообще ни с кем об этом не говорят.

Он в сомнении на меня моргал, и я попробовал подобрать аналогию:

— Вот ты много знаешь русских похабных анекдотов?

Дитрих уверенно кивнул.

— Русские любят их рассказывать и часто матерятся. Но вспомни хоть один пример, когда русский с кем-то серьёзно обсуждает свою маму, сестру, жену. Он ни полслова о них не скажет. А Родина ещё интимней, в ней больше мистического. Потому немца всегда будут слать в жопу.

— Но это же неправильно! — возразил Дитрих. — Если в Европе не поймут, что значит для русских Родина, нельзя договориться, война будет идти всегда!

— Война прекратится намного раньше, европейцы очень хотят жить, — мягко сказал я ему и обратился к конвою по-русски. — Увести. Давайте следующего.

Дитрих сам всё понял, встал, сложил руки за спиной и направился на выход. Старший лейтенант Серёгин проворчал:

— Столько времени с ним потеряли! Скажи хоть, с чего ты так ржал.

— Да этот немец спросил, что для меня Родина, — ответил я без улыбки.

Конвой привёл и усадил на стульчик нового немца, но старший лейтенант Серёгин к допросу готов ещё не был. Разогнуться я ему помог и придерживал за плечи, а он икал и булькал.

«Телефон, телеграф, вокзал»… — у нормального русского в крови. Танкисты умели захватывать города, тем более Лёша Дымов в этом родился. Он заранее отдал комбатам правильные приказы, а сам поехал к штабу.

Только по пути к маме заехал, к старенькой учительнице Людмиле Васильевне. Она так ему обрадовалась! Так на него смотрела! А он смущённо вручил ей коробку сухого пайка, сказал, что покушал, что будет на войне осторожным и что ещё обязательно приедет, а пока у него дела.

В других официальных учреждениях тоже всё прошло довольно мило. Автоматные очереди, которые услышал Артём, можно считать исключением — офицеры с перепугу сунули руки к кобуре или совсем держали телефонную трубку. Иные даже в трубку говорили что-то непонятное, но подозрительными немецкими голосами.

На телефонной станции пока отключили межгород. Телеграф временно не отправлял телеграммы, хотя и принимал все заявки. Частью руководство железной дороги застрелили, а частью склонили к сотрудничеству, и железная дорога по своим каналам везде давала «зелёный свет», то есть принимала грузы в прежнем объёме.

А у военных ведь своя отдельная связь! Лёша Дымов в новом своём кабинете грустно смотрел на дребезжащие телефоны и думал, что же с ними теперь делать. По немецкому языку он получил в школе «удовлетворительно».

Немецкий же генерал с бакенбардами тем временем проснулся, потянулся, откушал большую кружку кофе со сливками и к нему булочку с маком и пошёл на улицу. Там он уселся в «Опель адмирал» и через пять минут подъехал к штабу.

Танкист Егорка, который помоложе, успел сбегать в танк за пассатижами и с умным видом разбирался с креплением флага на могучих плечах тоже танкиста Степана Кузьмича, что постарше и с усами.

Увидел, значит, он как у штаба рядом с танком остановилась большая черная машина, из неё вышел немецкий генерал с бакенбардами и, сделав недовольное лицо, пошёл в здание.

Степан Кузьмич слегка растерялся и повернулся к генералу, отдав от неожиданности честь. Егорка же ничего за своим занятием не видел. Он выронил пассатижи, упал с плеч Степана Кузьмича, но успел руками схватиться за древко флага.

Дерево не выдержало, и на брусчатку упал Егорка, его накрыло алым флагом со свастикой, и по шлемофону досталось обломком древка. Генерал на всё это холодно посмотрел, сказал по-немецки:

— Наберут по объявлению, — и прошёл в здание.

Степан Кузьмич снял со спины автомат и вошёл следом. Поднялся за немцем на второй этаж по большой лестнице, прошёл немного по коридору и зашёл за генералом в кабинет.

Немец огляделся в пустой приёмной, на полу валялись какие-то бумаги. Он обернулся к Степану Кузьмичу и что-то спросил недовольным тоном. Тот ответил:

— Хенде хох, сука.

До генерала стал доходить момент ситуации. Лицо его вытянулось, а руки медленно поднялись вверх. Степан Кузьмич постучал в двери, сразу открыл и, спросив кого-то:

— Можно? — обернулся к генералу, указав дорогу стволом автомата. — Туда. Шнеллер!

Допросили пленных и пошли к Дымову доложиться. Не, я с некоторых икаю. Был Алёша командиром полка, впёрся в кабинет командующего целой немецкой армии, на дверях немецкая табличка осталась. А теперь Лёша совсем командующий гарнизоном. Весь смех в том, что я его назначил, и мне он теперь начальник.

Сидит такой важный, на столе автомат, а в гостевом кресле немецкий генерал, не-маг, с бланшем под левым глазом и немного распухшим носом говорит кому-то по телефону:

— Не знаю, что с танками этого Дайса! Ещё не докладывал… Какие русские танки? Ах, не видел ли я русские танки! Я их вообще никогда не видел! Не интересуюсь таким дерьмом… Молодой человек! Вы всерьёз думаете, что я знаю, почему не работает гражданская связь? Езжайте на телефонную станцию сами, а мне некогда… Русские заняли наши позиции недалеко от города? И вы так спокойно об этом говорите⁈ Я немедленно уезжаю со штабом… Да, я командую армией, но… Я, конечно, могу приказать отойти к городу своим 25-й и 19-й пехотным дивизиям, но это всё равно очень близко… Хорошо, жду в городе части из резерва фронта… Хайль, Шульце!

Генерал положил трубку на рычаги и холодно воззрился на капитана Дымова водянистыми синими глазами. Тот спросил меня:

— Эта скотина ничего лишнего не сказала?

— Вроде, ничего, — пожал я плечами. — Он должен отвести к городу две дивизии с фронта и ждать подкрепления из резерва.

— Присаживайтесь, парни, — предложил Алёша.

Я и старший лейтенант Серёгин взяли креслица у стенки и сели к столу.

— Плохо у меня с немецким, — признался капитан. — Тёма, скажи этому козлу, чтоб передал приказ дивизиям.

Я обратился по-немецки к генералу. Тот взялся за телефонную трубку и велел соединить с «Ландышем-1» и «Ландышем-2». Связь работала нормально, немец властно кому-то приказал отходить к городу.

— Встретим, — деловито кивнул капитан. — Может, повезёт…

— А что делать с частями резерва? — спросил я.

— Тут сложнее, — ответил Дымов и задумчиво сказал. — Нельзя нам это обсуждать при немце. И одного тут не оставить.

— Он разве понимает по-русски? — спросил я капитана.

— Немного научил, — криво улыбнулся тот.

Генерал холодно проговорил на корявом русском:

— Сам скотина козёл! Обзывать пленный! Я пожалуйста!

— Пожалуюсь, — поправил я.

— Я-я! — сказал немец, угрюмо глядя на Дымова. — Официрен оллес слушайт!

— Он первый начал! — сказал мне капитан.

— Это очень интересно, — ответил я и уточнил ледяным тоном. — Только как ты собрался захватывать немецкий штаб, когда у тебя никто не знает немецкий язык?

— Ты же вот сидишь! — воскликнул Алёша.

— А я занят! — тоже повысил я голос. — Кого в городе знаешь с немецким? Чтоб прям мог поручиться.

— Если только маму спросить, — ответил он растеряно.

— Тогда беги за мамой, Алёшенька, — проговорил я с кривой усмешкой.

Дымов печально вздохнул, поднялся. Сказал мне и Серёгину:

— Только вы тут пока сидите, — и, прихватив автомат, вышел из кабинета.

Немного посидели молча. Генерал обратился ко мне по-немецки:

— А я действительно пленный?

— Действительно, — сказал я.

— И меня не убьют? — уточнил немец.

— Нет, — ответил я.

— А будут кормить? — сказал пленный.

— Будут, — буркнул я.

— Скоро уже время обеда, — важно заметил генерал.

Я обратился к старшему лейтенанту:

— Серёгин, принеси что-нибудь пожрать пока.