Видимая простота, ведь чтобы ее просто внедрить, нужно было все же и рамки таких пропусков изготовить, и прозрачные «обложки» — и как рас с ними у Веры оказалось не все так просто. То есть с сырьем особых проблем вроде не было, ксилола в каменноугольной смоле хватало — а все остальное было «делом техники» (и знаний о том, какие катализаторы использовать нужно). Но чтобы сделать пару килограммов полиэтилентерефталата, Вере пришлось «мобилизовать» человек тридцать студентов даже несмотря на то, что этилен производился уже чуть ли не в промышленных масштабах. Правда Вера, подписывая «гарантию», была уверена, что уж изготовить пару центнеров «продукта» будет несложно и «в стекле» — но все же некоторый мандраж у нее оставался.
До тех пор оставался, пока она не поговорила с Николаем Дмитриевичем. Великий химик, выслушав девушку, попросил поподробнее рассказать о «химии продукта», покачал задумчиво головой, а затем постарался ее все же успокоить:
— Вера, я, откровенно говоря, с некоторым трудом понимаю, как вы все это проделали, и почти не понимаю зачем вы этим занялись. То есть это, безусловно, исключительно интересно… просто чаще все работы по органической химии раньше проводились исключительно в попытках познать суть химических превращений, а вы… мне кажется, что вы чуть ли не первая рассматриваете органическую химию как совершенно прикладную науку. То есть любой химический продукт вы рассматриваете с точки зрения применимости его для чего-то полезного не только в исследовательском плане, но и в обычной жизни — и, скажу откровенно, мне ваш подход нравится. И, безусловно, нравится и то, что остальные студенты, вас в подобных работах помогающие, гораздо глубже проникают в тайны собственно химии. И я вот подумал: ведь если эти студенты будут не повторять уже сотни раз проделанные эксперименты химиков прошлого, а займутся синтезом того, что от вас требует, насколько я понимаю, руководство страны, то им это будет гораздо полезнее именно в плане обучения. Вы сказали, что этот материал вам помогали три десятка студентов приготовить. Распишите процесс, все стадии процесса, как отдельные лабораторные работы — и этим займется, причем в учебное время, уже весь поток. Если ваш стеклянный реактор будет работать как вы предполагаете, то и замечательно, а если вы что-то недоучли, то у вас всегда будет подстраховка, так что я не вижу тут повода особо переживать.
— И я не вижу, но все равно переживаю.
— Давайте так договоримся: вы будете делать то, что от вас хочет… как я понял, НТК, а я возьму не себя ту часть работы, которая состоит из переживаний. Работу нужно распределять среди сотрудников… соратников, и каждый должен заниматься тем, что он умеет делать лучше других. Поверьте, я куда как лучше вас попереживаю!
Вера могла столько времени посвящать исключительно химии потому что с «общественной работой» ей очень сильно помог разобраться Валерий Ильич. Хотя было ему уже около тридцати, он предложил ей перейти сначала на «ты», аргументировав это очень просто:
— Если ты Старуха, то тогда я кто рядом с тобой? К тому же ты мне с наукой помогаешь изрядно, а учитель всяко стоит выше своего ученика… да и принято у нас к товарищам на «ты» обращаться. Ты-то не против?
А затем, выслушал Верины аргументы по вопросу о «чистке факультета от элементов», спросил:
— Я одного не пойму: почему ты предлагаешь все эти элементы сразу выгнать? Ведь не обязательно они так уж поголовно контрреволюционные…
— Не обязательно, но так вам, то есть НТК, работать будет проще.
— Не понял, поясни.
— Поясняю. Есть определенная вероятность, что граждане с родственниками за границей могут нанести стране ущерб. Но могут и не нанести. Однако проверять всех их — это работа слишком уж непростая, а если проверять только тех, кто, несмотря на наличие таких родственников, все же поделает прильнуть к лону науки… Во-первых, часть выберет науки, с обороноспособностью страны непрямую не связанные. А те, кто все же будет в эти области ломиться — этих вы сможете проверить гораздо тщательнее. И тех, против отчисления которых преподаватели наши возражать будут — а их, поверь, у нас не так уж и много.
— Ну, это вообще-то верно… но ты списки-то смотрела?
— Смотрела. И скажу так: увидела я в них чуть ли не половину троцкистов, действительных или потенциальных.
— А…
— Нам что, велели национальные чувства отдельных товарищей беречь или о сохранении гостайны беспокоиться? Лично я предпочитаю беспокоиться о гостайне, а на тех, кто начнет верещать о национальных чувствах, обратила бы особо пристальное внимание. Есть мнение, что верещание это будет из-за границы финансироваться.
— Ну ты и…
— Старуха. Которая много пожила, многое увидела и поняла. И очень много узнала про то, как научные тайны воровать: сама этим непрерывно занимаюсь. Но я-то ворую их на пользу Советскому Союзу… Знаешь же: есть разведчики, которые иностранные тайны для нас разведывают, а есть шпионы, которые только против нас и замышляют.
— Ладно, уговорила, ты тогда дальше разведывай, а я шпионами займусь. Мне теперь штат уже выделили, еще трех человек дали — вот они пусть факультет и почистят.
Поначалу к деятельности представителя НТК на факультете преподаватели отнеслись более чем настороженно, но уже через месяц настороженность эта пропала. Более того, все чаще «профессура» стала обращаться к товарищу Тихонову с просьбами «отдельно проверить» некоторых студентов. Просто потому, что все увидели очень положительный результат работы первого отдела: «безобразия», учиняемые студентами, полностью прекратились, а то, что любые попытки хоть как-то дискредитировать преподавательский состав пресекались исключительно жестко, вызвали глубокое уважение. Потому что все прекрасно помнили, что на факультете творилось еще пару лет назад: те же рабфаковцы могли профессора и из аудитории выгнать просто потому что в ней им «позаниматься» захотелось, а «партназначенцы» при любом в их сторону замечании — даже если профессора просили их все же больше времени уделять учебе — немедленно писали на преподавателей жалобы в городские парторганизации, и разбирательства с партийными начальниками — даже если они и не приводили к увольнению, нервы людям портили изрядно. А теперь если студент писал жалобу на преподавателя в партком, его просто пинком из университета изгоняли, причем неважно, обоснованной была эта жалоба или нет.
Правило товарищ Тихонов установил простое: не нравится тебе, что делает преподаватель — иди к товарищу Тихонову и жаловаться. Поскольку жаловаться следует исключительно «по инстанции» — а на физмате именно он представлял собой «высшую инстанцию». Впрочем, студенты быстро заметили, что Валентин Ильич к жалобам относится вполне себе серьезно, разбирает из по сути и — если преподаватель был неправ — то они проводил 'воспитательную работу’и среди этого преподавателя. А если неправ был студент, то студент этот, по крайней мере, получал подробнейшее разъяснение в чем именно он был неправ — и, чаще всего, иных репрессивных мер к студенту не применялось. А если жалоба касалась не преподавателей, а других студентов…
В особенности такими «жалобами» отличались именно «партназначенцы», которые на факультет большей частью брали уже «сверх штата» и которые знали, что если к третьему курсу поток будет студентами укомплектован, то именно они (просто из-за низкого уровня знаний) будут отчислены. Вот и стремились «расчистить поляну» — но оказалось, что теперь у таких студентов возникли действительно серьезные проблемы. Потому что Валерий Ильич таких жалобщиков отчислял исключительно по одному-единственному основания: «за антисоветскую деятельность». Что чаще всего приводило к тому, что и родственники таких «товарищей» серьезно получали «по партийной линии»: все материалы по такому отчислению Тихонов немедленно отправлял в том числе и в горком партии. И не только в горком…
Так что Вера смогла спокойно заниматься «чистой химией» — ну, с некоторыми сугубо «побочными» занятиями, и ее почти никто не трогал. До определенного момента никто не трогал, даже, походе, Валериан Владимирович о существовании «очень молоденькой Старухи» забыл. Но, как оказалось, забыли о ней далеко не все: двадцать четвертого декабря ее снова нашел товарищ Тихонов и, отведя в сторонку, тихо сообщил: