— Что-то не так?

— Норвежские… — злобно пробормотала Вера Андреевна и открыла один из пеналов, — так я и знала! Ну ничего, справимся… Саша, у меня к тебе будет неожиданная, но очень срочная просьба: мне еще вчера нужно грамм пятьдесят химически чистого железа.

— А где его взять?

— Сделать, через пентакарбонил этого железа. Но действительно срочно.

— Это несложно, но зачем?

Вера повернула к ней открытый пенал, в котором находился светло-бежевый порошок:

— Как думаешь, это похоже на белила?

— Я бы не сказала. Что, норвежцы не то прислали?

— Это снабженцы наши не то купили.

— Но, я слышала, они говорили что норвежские белила чуть ли не впятеро дешевле шведских…

— Ну да, дешевле. Норвежцы не умеют или не хотят очищать белила от ржавчины, ну да ладно, сама очищу, хотя это и противно.

— А зачем тогда тебе чистое железо? Ты же краску от него очищать собираешься.

— Ты не поверишь: я белила от железа буду как раз железом и очищать! В белилах этих железо трехвалентное — а окись титана к нему очень прочно прилипает. Я эту дрянь растворю в серной кислоте, а потом туда засуну чистое железо — и так как железа в растворе будет избыток, то оно все преобразуется в двухвалентное. Которое у окиси титана не прилипает, поэтому, когда а осажу эту окись едким натром, то железо останется в растворе и белила станут по-настоящему белыми.

— Интересно, добавлять железо в реактив чтобы железо из реактива убрать… думаешь получится?

— Я знаю, просто придется столько кислоты бездарно извести… и это при том, что мне вообще белила не нужны!

— Вер, ты что говоришь-то?

— Слова говорю, русские, я надеюсь. А… я не в том смысле, мне эти белила как сырье нужны. И чем чище будет сырье, тем проще будет все остальное делать. Хотя это как раз не осень-то и срочно, так что не суетись: железо на досуге сделаешь, мне сейчас алюминий куда как важнее. Да и кислоту я собираюсь на кое-что другое пустить… как думаешь, мне Иван Алексеевич по шапке даст если я одну бутылочку кислоты изведу?

— Большую бутылочку?

— Ага, двухведерную…

— Изводи, я их себе много заказала, но с угарным газом бериллий вроде проще чистить получается. Так что если он спросит, скажу что я всю кислоту выпила.

— С тебя станется… За неделю алюминий мне сделаешь?

— Считай, что он уже у тебя.

— Я в тебя верю!

Василий Васильевич как раз восьмого сентября переехал в новый корпус химического отделения: под «стекляшку» там ему было выделено довольно большое помещение. А еще по настоянию товарища Тихонова ему выделили сразу четыре «вакансии», причем даже предоставили право самому новых стекольщиков набирать — хотя по поводу набора новых сотрудников он довольно долго с Валентином Ильичем предварительно беседовал. Результаты этой беседы проявились несколько своеобразно: из примерно десятка знакомых Василичу «кандидатов на вакантные должности» сам он смог выбрать троих, а после обсуждения кандидатур с товарищем Тихоновым на работу были приглашены лишь двое — но и это Василич счел существенным успехом. Потому что работы внезапно стало буквально невпроворот, химические кафедры как будто вступили в соревнование «кто больше стекла закажет» — но им всем все же было не тягаться с заказами от Веры (и ее подруги Шуры, заказы от которой Вера «очень просила» считать важными наравне с ее собственными). Профессора теперь каждый день приходили в стекляшку ругаться — но Василич Верины заказы все равно ставил с высшим приоритетом, а на профессоров нажаловался Валентину Ильичу. И только после этой жалобы ругань со стороны профессоров не то чтобы прекратилась, а несколько ослабляя — а товарищ Тихонов пообещал «до конца месяца кадровую проблему решить». Как — это Василич не понял, ведь практически всех московских стеклоделов он лично знал, однако решил, что «начальству виднее» и больше об этом не беспокоился, сосредоточившись на изготовлении очень заковыристых стеклянных приборов для девочки. То есть для девушки, но выглядела-то она разве что малость старше двенадцатилетней его дочери Любаши!

В Лианозово, точнее в «экспериментальной лаборатории Первого МГУ», как раз к началу сентября закончили наладку паровой машины, от которой теперь крутились многочисленные станки. А к станкам инженер Дорохеев набрал почти два десятка рабочих-металлистов, причем с учетом указания, поступившего от представителя НТК: рабочих брать самых лучших. Откровенно говоря, сам инженер не совсем представлял, чем будет заниматься этот заводик и даже думал, что рабочим здесь предстоит больше дурью маяться — однако уже восьмого сентября он отправился в Москву на Моховую, чтобы поговорить с товарищем Тихоновым на предмет «увеличения штатного расписания»: рабочие, конечно, были очень не против и сверхурочно поработать, поскольку сверхурочные неплохо оплачивались — но по опыту товарищ Дорохеев знал, что при таком режиме работы скоро повалит сплошной брак: уставший рабочий наверняка что-нибудь, да испортит. А заказы пошли такие, что у него даже начали возникать мысли, а не слишком ли он небрежно относился к проверке профессиональных навыков нанимаемых рабочих. Хотя по части грузчиков у него таких мыслей не было, тот же вагон бочек с креозотом они разгрузили вообще меньше чем за полчаса…

Веру Куйбышев вызвал к себе в пятницу, тридцатого сентября. Вероятно, ему было просто интересно посмотреть на то, как девочка будет объяснять «почему у нее не получилось» — Вера так подумала потому, что «приглашение», которое ей передал Валентин Ильич, гласило «приходить даже если результата никакого предъявить не сможешь» Но ей было что «предъявить» — и товарищ Тихонов долго с кем-то ругался по телефону, объясняя, что девочка придет с большой сумкой. Причем сразу ему не удалось это объяснить, однако чуть позже ему перезвонили и сообщили, что «пусть приходит с сумкой». Так что ее даже не очень долго на проходной мурыжили (и Вера порадовалась, что Валериан Владимирович внял ее предупреждению «про шпионов и диверсантов»), а один военный даже помог ей сумку до кабинета донести. Впрочем, в кабинет он заходить не стал, и Вера, кряхтя от демонстрируемого напряжения, сама ее затащила.

— Что-то, Старуха, сумка у тебя тяжелая, как я посмотрю.

— Так достижений-то много, это я еще не все притащила.

— Даже так? Ну давай, хвастайся.

— Хвастаюсь, — Вера вытащила завернутую в несколько слоев мятой бумаги двухфунтовую стеклянную банку. — Это — наш, советский аспирин, тут его грамм шестьсот наверное, я не взвешивала. Получен из креозота, который с какого-то коксового завода привезли, а с какого именно — я просто не знаю. Сразу предупреждаю: если все лаборатории университета все бросят и буду только один аспирин делать, то сделают максимум полкило в сутки. Примерно неделю делать будут по полкило, а потом все нужные реактивы просто закончатся. Если… когда будем фабрику аспириновую строить, то я предлагаю строить ее в Туле.

— Это почему?

— Там рядом много шахт по добыче угля. Уголь, конечно, самый паршивый — если его как топливо рассматривать. Но вот аспирина из него получится очень много, больше, чем из донецкого. То есть это сколько из тонны угля получится. Но, думаю, на нынешних коксовых заводах тоже стоит с креозотом поработать… у меня расписано как. Там, конечно, не один аспирин получаться будет, аспирин вообще как отход других производств будет…

— Сейчас рассказывать будешь или сначала покажешь что еще в сумке у тебя интересного лежит?

— Сейчас рассказывать не буду, а то вам плохо станет когда я скажу, сколько нужно будет денег потратить… золотых рублей. Поэтому…

— Слушай, лекарства — это очень важно, так что насчет денег ты особо не стесняйся.

— Я и не собираюсь, просто чтобы вы в обморок от произносимых сумм не падали я сначала покажу, откуда такие суммы вытащить можно будет. Вот это — та самая резина из песка, которую я вам показать обещала. Получается, что я все же не дура последняя. Правда с ней по производству еще хуже: лаборатории университета ее смогут сделать грамм по триста, зато в неделю. Только шины из нее автомобильные делать нельзя: она при растяжении рвется очень быстро.