В кабинете я вынул из планшета немецкую карту, и мы серьёзно её рассматривали. Даже Серёга спросил, что значат эти значки, и Паша послал рядового настраивать немецкое радио.

Вряд ли карта сохранилась у европейца, но это почти ничего не меняло. Рисовали план явно люди, кто танки видел лишь издали, для тех, кто их не видел совсем. То есть рисовали красиво, аккуратно и, не вдаваясь.

Подведи к карте немецкого танкиста, он тоже спросит, что это за значки. Однако европейские танкисты и штабные офицеры европейцы, думают схоже, в рамках своей задачи.

Им неважно, откуда задача взялась, что её решение даёт, они просто выполняют приказ. В этом случае кому-то приказали составить грамотный план, а дальше его не волновало.

Такой подход имеет много плюсов, если начальник умный, но есть и минусы, главный из которых предсказуемость. И самый умный человек может что-то не учесть, в чём-то ошибаться, а иногда и просто дурак. А кто наносил на карту значки, дураки всегда.

Ну, их в любой армии к технике не подпускают, а шаблонность действий танкистов и так увидим. Итого, карта ничего не значит. Я молча её сложил и убрал в ящик стола, а взамен вынул из планшетки и развернул нашу карту. Парни простыми карандашами пунктиром принялись обозначать пройденные под землёй маршруты.

Как и вчера, решили сходить в столовую, когда основной состав позавтракает и уйдёт на кирпичный завод за распоряжениями. Вдруг зазвонил телефон. Я недовольно снял трубку и услышал голос Дымова:

— Алё! Большов? Почему твоя рация не отвечает⁈

Немецкое радио наигрывало фокстроты, другие динамики не подключили.

— Не знаю, — соврал я. — Телефон же есть.

— Чижов сообщил, что ночью подкрепления не пришли, — сообщил капитан. — Враг идёт большими силами, явно торопится. Пока отбиваются, но силы заканчиваются, они думают отходить. У тебя сегодня все работы отменяются. Сидите в машинах и ждёте приказа.

— Ты вчера приказал присмотреть позиции танков в обороне, — напомнил я.

— Ну, пошли грамотного офицера, — резко сказал Дымов. — А сам чтоб от рации не отходил!

— Слушаю, — проговорил я и положил трубку.

Прервав парней на полуслове, стал складывать карту и заодно доносить ситуацию. Грамотным офицером я назначил начштаба Павлика, без его танка батальон как-нибудь выполнит приказ.

Парни ответили:

— Слушаю, — и откозыряли.

А я уложил карту в планшет и повёл всех в столовку. Позавтракали мы последними, зато на джипе к танкам приехали первые. Переоделся я в комбинезон, надел шлемофон, расположился на командирском месте и отрубился чутким сном.

Разбудил наводчик Петя:

— Командир, рация.

Я включил волну Дымова.

— Извини, что разбудил, но ты нужен в штабе, — сказал капитан. — Можешь в комбезе.

Я назначил старшим Саню, командира первой роты, и вылез из танка. Серёгу будить не стал, просто сел за руль джипа и поехал. Вскоре остановился у здания штаба.

Поднялся в кабинет капитана. Людмила Васильевна пила чай. Сказала мне вежливо:

— Здравствуй, Артём. Проходи, Лёша ждёт.

— Здравствуй, — ответил я и прошёл к дверям.

Дымов сидел за столом хмурый и задумчивый. Я молча уселся на гостевой стул и уставился в ожидании. Он сказал мрачным тоном:

— Партизаны подошли к городу.

— Говорил уже, — заметил я. — Или это другие?

— Те же самые, — ответил капитан. — Я их отряд сразу послал на запад по железной дороге на тридцать километров. Вот когда европеец допёр, что город уже не его, он первым делом попытался взять железку под контроль. А партизаны препятствовали.

— А! — понял я.

— Всё, нет больше железной дороги. Партизанский отряд отошёл к окраинам, а европеец соответственно подошёл. Считай, что начались бои за город.

— Ну, это хорошо, что дорогу взорвали, пешком путь неблизкий, — заметил я.

— Ага, — кивнул Лёша. — Тут европейцы снова звонили, на этот раз персонально мне. На русском предложили сдаваться, будто мы уже в окружении.

— И ты их послал, — сказал я равнодушно.

— В целом выразил готовность обсудить условия, — проговорил он ровным тоном. — Пока не стреляем, скоро приедут под белым флагом. Хочешь в плен?

— Да иди ты в жопу! — выпалил я.

— Извини, тебя я должен был спросить, — сказал капитан.

Дверь в кабинет открылась и заглянула Людмила Васильевна:

— Тут к тебе немецкие офицеры. Сразу примешь?

— Запускай, — разрешил Лёша.

Вошли гауптман и два обер-лейтенанта. Вытянулись, щёлкнув каблуками, и отдали честь. А я уже в трансе атакую с правого фланга. Два шага к противнику, рослый обер поворачивает ко мне морду. Ладонью его по челюсти и захожу за спины. Коленом гауптмана в поясницу и, разгибая ногу, ступнёй в бок второго обера.

Падает опрокинутый мною стул, за ним на колено упал первый обер. Ему ладонью другой руки в затылок. Плашмя рухнул гауптман, за ним завалился второй обер, и последним воткнулся в пол первый.

— Никого не убил? — встревожился капитан. — А то их лучше повесить.

— Тогда помогай, — проворчал я. — Вяжи ремнями.

Я переворачивал офицеров, а Лёша снимал с них ремни и связывал руки за спиной. В самый разгар вошла Людмила Васильевна, всплеснула ладошами и воскликнула:

— Что вы делаете с европейцами⁈

— Сама не видишь? — буркнул Лёша, не отрываясь от своего занятия.

— Но они же такие ничего не станут обсуждать! — заметила его мама. — Или ты, может, действительно собрался воевать⁈

— Собрался, — сказал капитан, закончив с первым обером и принимаясь за следующего.

— Но ведь город! — громко сказала Людмила Васильевна. — Мой дом! И жителей убьют!

Лёша поднял на неё злое лицо и резко проговорил:

— Кругом идёт война! И я военный, мама!

— Не отвлекайся, — сказал я.

Лёша занялся гауптманом.

— Всегда можно договориться по-хорошему! — сказала Людмила Васильевна.

— Иди пока в приёмную, — проговорил Лёша и добавил. — Пожалуйста!

Она порывисто вышла из кабинета. Я сказал по-немецки:

— Встали.

Сразу меня не поняли. Я врезал ближайшему оберу носком ботинка по копчику и повторил:

— Встать!

Офицеры на этот раз поняли лучше, поднялись на ноги.

— На выход, — сказал я.

Немцы побрели из кабинета. Спустились по лестнице, и я проговорил Лёше:

— Пока постойте.

Вынул из кобуры «Парабеллум», открываю двери и выхожу. «Опель Капитан» стоит у самого входа. Стреляю в лицо немца за рулём. Снова открыл двери и сказал капитану:

— Выводи…

Немцев повесили у входа на клёне. Это грубое нарушение законов войны, парламентёры неприкосновенны, но я и капитан вольны по нашим уставам умерщвлять врага, как заблагорассудится. А что мы оказались вне европейских законов, так мы совсем не «против».

Дымов снова объявил эвакуацию, да сами жители наглядно убедились, что дела пошли серьёзные. Мужиков до шестидесяти всех поставили под ружьё, а женщин только по желанию.

Даже девушек, кто уже попросился в силы самообороны, отпускали из города, попросили их только напоследок отконвоировать пленных. Правда, таких нашлось удивительно мало. Они с пленными шли в голове пешей колонны.

Для пожилых, больных и малоподвижных реквизировали весь автотранспорт, даже я отдал Дымову «Виллис». Серёга тяжко вздыхал. Хотя очень трогательно Алёша усаживал маму и её соседок.

Я тоже умилялся и думал, что вот и открылась мне страшная тайна моей жизни. Только слепой не заметит, сколько у доброй Людмилы Васильевны власти. Это ж она через знакомых всё в городе для сыночка организовала. Даже штаб.

Такие как я всё делают верно, как сказали. Идут в атаки, рискуют головами, что-то открывают, появляются новые выгодные должности. А у наших начальников добрые мамы и жёны. Они пристраивают на новые тёплые места ребят, кто умеет им улыбаться, кто всё понимает и будет благодарным.

Всякое дурачьё гибнет, но не кончается. Умные ребятки занимают тёплые места, и у добрых женщин появляется ещё больше власти — они же любого могут устроить. Так всегда было и будет. Теперь я тоже знаю.