И моя шпага пробивает его глазницу. Кровь и слизь фонтаном, он роняет пистолет. Приземляюсь сбоку от него на четыре точки и поворачиваю морду к Кате. Но там уже всё закончилось…

Враг падает на спину с моей шпагой в глазнице. Его пистолет упал вместе с ним. А я поднимаюсь на ноги и сосредотачиваюсь на выходе из рысьего транса.

Да, это было тотемное состояние, если кто не понял. Быть рысью весело, но человеческая жизнь штука грустная. Плавно возвращаюсь и схватываю картину. Секундант выхватил пистолет и стрелял в Катю. Прыгала Клава, она поймала её пулю в плечо. Лежит теперь на другом боку, над раной колдует Надя. И Катя смотрит застывшая сверху с моими шинелью и шапкой.

Сволочь падал на бок, но второй раз выстрелить не успел. Ректор запустил футляр ему в голову, вон он возле окровавленной башки супостата, и рядом с рукой пистолет.

А слитные выстрелы — это Авдей и Мухаммед пристрелили вражеских охранников. Просто на всякий случай.

— Её нужно в больницу! — говорит Надя. — Ребята, помогите!

Авдей подходит ко мне, на ходу отстёгивая ножны. Протягивает, говоря:

— В этот раз сам.

— В этот раз Перун обойдётся шпагой, — возразил я.

— Ну, постой здесь, подожди следствие, — добродушно сказал Мухаммед. — Дело ведь серьёзное — нападение на дуэли.

— Это даже хуже нападения на похоронах, — важно изрёк Григорий Васильевич.

Я молча кивнул и взял у Авдея ножик…

Авдей с Мухаммедом осторожно взяли Клаву на руки и понесли. Надя пошла рядом. Катя отмерла, аккуратно сложила шинель и шапку на снег и, виновато посмотрев на меня, поспешила за ними.

Я смотрел им вслед, пока их фигуры не скрылись за деревьями. Солнце почти пропало за кронами и, пользуясь его последними лучами, я решительно подошёл и надел свою шапку. Уже прилично похолодало.

Ну, а потом голова…

Вот отделил я её от остального, принёс к камню, и ректор важно сказал:

— У основания положи. Не дело огрызку предателя красоваться рядом с головами честных врагов.

Я положил голову у камня лицом к зрителю, отошёл на два шага и торжественно воззрился на натюрморт. Помолчали.

Григорий Васильевич вздохнул и печально проговорил:

— Скоро весна. Как потеплеет, всю красоту уберут, — он горько добавил. — Для санитарии.

Ещё немного торжественно постояли и добрый дедушка проворчал:

— Надевай уже шинель. Чай не май месяц.

Мы отошли от камня. Я надел холодную шинельку, а ректор в ожидании органов спросил, к какой я склоняюсь специализации — к общевойсковой или танковой. На третьем курсе кадеты выбирают новые специальные занятия взамен старых.

Вернее, их выбирают, но некоторых спрашивают. Так из-за меня деканы скоро подерутся. Учитывая, что начало моего третьего курса приходится на осень 1941-го года, я сказал, что выбираю свою дружину.

— Значит, танковое направление, — сказал ректор. — Возглавить свою дружину тебе не светит, а без стимула нет развития.

Я на него удивлённо взглянул и спросил:

— Ты ещё не понял, что скоро война?

Он раздражённо ответил:

— Это ты ещё не понял, что война навсегда, — и добавил нравоучительно. — И учиться нужно постоянно.

С этим я спорить не собирался. Слишком для меня сложная тема — нет опыта, нет и мнения. Мы глубокомысленно замолчали, бесстрастно глядя в лес. Чисто два индейца, старый и молодой.

Вначале мне это даже нравилось. Говорить не о чем, два солдата просто смотрят в лес и ждут…

Ну, я тоже почти солдат или скоро буду. В любом случае, мне всё-таки надоело смотреть и молчать, и я уверен, что Григорий Васильевич тоже думал, когда это кончится уже. Я повернул к нему голову и начал вопрос:

— Э…

Он обернулся ко мне, и я вдруг понял, что вопроса у меня нет. К моему счастью среди деревьев показались фигуры.

— Кто эти люди? — спросил я тут же, но всё-таки ровным тоном.

— Наверное, следствие, — важно ответствовал ректор.

Мы отвернулись к приближающимся людям и снова замолчали. Немного можно и постоять молча…

Всего подошли к нам трое мужчин около тридцати лет. Один сразу стал фотографировать меня, ректора, трупы и камень с головой. Снимал с разного удаления и ракурсов, щёлкал, как из пулемёта.

Второй насел на Григория Васильевича, а третий расспрашивал меня, кто, где стоял и куда стрелял, и скорописью чиркал в блокнотике. Вдруг фотограф горестно сказал:

— Ну вот, начинается, — и бегом рванул в лес.

С другой же стороны из-за деревьев показалась довольно большая группа людей. Они тоже бежали, а один из них крикнул:

— Фотограф удрал! За ним, парни, не дайте ему уйти!

Между тем мужчины, что расспрашивали меня и ректора, убрали блокнотики в карманы и сделали вид, что просто проходили мимо. Новые мужчины выбежали на полянку, часть скрылась в лесу, а один, кто орал, подошёл ко мне и сказал, показав корочки:

— Старший оперуполномоченный Дмитрий Быстров, — и обратился к моему собеседнику. — Ты хоть представился?

Дмитрий Быстров был резким и молодым по сравнению со своим оппонентом, и тот, глядя в сторону, проворчал:

— Я не должен представляться всем подряд. Ты же не представляешься, когда спрашиваешь дорогу.

— Угу, — согласился Дима ласково. — Я просто задерживаю на сутки всех подозрительных.

Мой собеседник вздохнул и проговорил недовольно:

— Ну, репортёр Евгений Квасцов, газета «Московский гудок». Второй мой коллега Семён Савёлов.

— А кто в лес убежал? — спросил Дмитрий.

— Кто-то убежал в лес? — поразился Женя. — Тогда что ты тут стоишь?

Старший оперуполномоченный на это холодно ему сказал:

— Пошли вон. У вас пять минут покинуть зону происшествия, потом пеняйте на себя.

Женя и Семён быстрым шагом удалились. Дмитрий снова заговорил со мной:

— Извини. Давай всё забудем и начнём сначала. Кто, где стоял, в кого стрелял…

Снова оперы спрашивали меня и ректора. Во время разговора выяснилось два обстоятельства. Оказалось, что у мёртвого господина с головой, кроме пробития левой височной доли тяжёлым тупым предметом, лоб ещё и пробила чья-то пуля. Сразу не видно, так его лицо заляпано кровищей.

Трупы, включая отрезанную голову, унесли на носилках, и мой опер выяснил, что мне нет ещё восемнадцати. Он сказал, что разговор пока предварительный, и попросил меня и Григория Васильевича идти за ним.

Уже в темноте мы прошли через лес, Дима светил фонариком. Машины, что доставили наших неприятелей, и мои «Волги» разъехались, из старых стоял только «Ильмень» ректора. Зато прибавилось автомобилей розыска.

Григорию Васильевичу разрешили сказать своему шофёру ехать за «Москвичом», а нас усадили на заднее сиденье. Зажатые операми мы довольно долго ехали в отделение. Меня забавляли только мигание нашего проблескового маячка и завывание сирен.

В отделении милая женщина в полицейской форме провела меня в отдельный кабинет, предложила стул, а сама уселась за стол. Вынув из ящика папку, открыла её и сказала:

— Следователь по делам несовершеннолетних Тамара Сапко. Итак, начнём. Как тебя зовут?

— Артём Большов.

— Полных лет? — сказала она.

— Семнадцать.

— Учишься или работаешь? — спросила Тамара.

— Кадет Московского Корпуса, второй курс.

— Ты маг? — продолжила следователь.

— Да.

Она, ничего не записывая, уточнила:

— А что ты делал на месте происшествия?

— Меня вызвали на дуэль, — ответил я.

— Так это всё была дуэль? — тихо проговорила женщина.

— Ну, не всё, — улыбнулся я. — Началось как дуэль, а дальше нарушили правила.

Милая женщина проартикулировала несколько грязных ругательств и сняла с телефона трубку. Набрала короткий номер и ласково заговорила:

— Слушаешь? Тогда держись за стульчик, Димочка. Ты притащил в отделение магов с дуэли… Ну и что с того, что огнестрельные трупы и голова! Они всем там головы режут! И пацан тоже… Сейчас его спрошу.

Она отстранила трубку ото рта и обратилась ко мне: