— Старик, вот как сам думаешь. Почему я должен вас каждую неделю запоминать, точно зная, что это ни к чему — через неделю нового пришлют?

— Так эта, — смешался воин. — Ну, сам смотри. Пакет нам дают вечером в субботу. Быть обратно с докладом мы должны в понедельник, как начальник приходит. У тебя, бывает, до двух часов, да в дороге двенадцать…

— Тяжко, — покивал я.

— Да не! — воскликнул воин. — Остальное ведь культурная программа!

Я скептически на него посмотрел. Какая ему программа?

— Ну, в Москве! После Семёновска! А служба идёт! — попробовал военный донести до меня полноту идеи. Судя по роже, я ничего не понял, и курьер со вздохом сказал просто. — Короче, поощряют нас так по очереди.

— А! — изобразил я догадку и перешёл к делам. — Тогда давай, чего там у вас.

Воин открыл папку и, вынимая первый документ, забубнил. Я его слушал, просматривал бумаги, подписывал и возвращал. Через двадцать минут в кабинет вошла Катя со своим стулом. Уселась тихонько и стала слушать, но военный покраснел и заговорил медленнее. Потому я не вдавался, просто прочитал, подписал и отпустил бедолагу.

Как только он ушёл, все вместе собрались в гордуму. Там я уже спокойно узнал, что покойный боярин продал мне все производственные земли незадолго до нашего поединка. В конце-то концов, за всё платит Православный Фонд британскими деньгами, это практически не моё дело.

С Катей отобрали сельские участки, да я подписал бумаги, что принимаю на баланс пехотную дружину. Клерки попросили ещё подписать платёжные бумаги за налог и оформление да простились с нами на неделю.

Без малейшего сопротивления пошёл за Катериной в церковь. Мне многое нужно сказать богу. Пусть эти бояре сами меня вызвали, считай, напали. И пусть прекратил я путь убийц — они бы перешагнули через мой труп и продолжили убивать всех, кто встанет на пути.

Я не должен радоваться таким победам, не имею права гордиться ими даже в душе. Он не просто так сказал «не убий», они всё равно были люди. Тем более капитан… впрочем, это лишь моё и бога дело.

Сходили мы, значит, в храм и, помолясь, пришли в библиотеку гордумы. Добрые тётки-библиотекари положили на мой стол подшивку той же газеты, выдали мою тетрадь с повешенным и тезисами по-немецки. А Катя назвала имя нового журналиста.

Специально не стану вспоминать это имя. Ну, просто же сволочь! Пусть скотина будет мне просто врагом, без имени. Для меня, если честно, все эти Курты и Францы слились в некоего безымянного, но, тем не менее, омерзительного немецкого журналиста.

Я сказал Кате, когда мы после библиотеки ехали к камню, что перестал их различать. Судя по фото, просто люди, на них словно воздействуют какой-то русофобской магией.

— Ты не далёк от истины, — ответила Катя. — Эта магия называется «повесточка». Она действует медленно и неуклонно, и русофобский яд проникает в массы. Люди почти не виноваты, они просто отравлены. Я хотела, чтобы ты понял.

— Ну, понял я, — проворчал я сварливо. — Делать-то что?

— Ничего с «повесточкой» обычными средствами не поделать, — сказала она. — Противоядия нет, слова бесполезны. Возможно, поможет очень большой страх. Ужас. Но это неточно.

— Зачем же мне это понимать? — воскликнул я.

— Просто ты прав, но ты даже не знал, насколько, — ласково молвила Катя. — Теперь знаешь. Ты уже их страх. И ты растёшь.

Очень мило! Ну, правда, только ради этого я попадал в магическую реальность! Хотя чего тут дёргаться? Катя у меня, а кем и кто меня считает — да вообще наплевать!

Вот на этой доброй ноте и шли мы через лес. Держались за руки. У Перунова камня пожелали доброго вечера только ректору. Я угадал противника, он почему-то прячет глаза. Секундант тоже нервничает.

Впрочем, охранники невозмутимы, держат рожи кирпичом — просто два шкафа в дублёнках. Григорий Васильевич предлагает принести извинения, предложение отвергнуто. Катя принимает у меня шинель и шапку, мы взяли шпаги. Перуну кланяюсь я один, встаём в позицию.

Враг яростно атакует. В его синих глазах решимость и отчаяние. Я легко парирую его выпад и отхожу на шаг, но держу всё под контролем — у этой скотины точно какая-то подлянка…

Со стороны его секунданта доносится пистолетный выстрел, там кто-то прыгнул, а я даже не замер, всё внимание на противника. Ещё несколько выстрелов со стороны охраны, и эта мразь, мой враг, даже превзошёл ожидания. Бросает шпагу и из-за ворота выхватывает пистолет. Наводит на меня…

— Погоди! — воскликнет пытливый читатель. — Тёму же должен был убить ещё прошлый раз горностай!

— Должен был, — соглашусь я и скажу. — Но не убил.

— Но телеграмма Тани! — скажет мне пытливый читатель. — Зачем она написала про фикус⁈

— А фиг её знает, у неё уже не спросишь, — отвечу я. — Вышла девушка из почты и встала под светофором, чтобы перейти дорогу. И вдруг отчего-то шагнула прямо под автобус. Водитель пытался затормозить, но разве с такой махиной совладаешь!

— Ага, — задумчиво проговорит пытливый читатель. — Ну, давай дальше.

И раз уж вспомнили о Танечке, мир её праху, вспомним и Серёжу. Значит, всё стало меркнуть в его глазах. Но тут до него донёсся странный шум, и его подхватили сильные руки. Кто-то вытащил тряпку из его рта и он судорожно вздохнул. Картинка прояснилась.

Два каких-то дюжих британца сучили ножками на полу с пулевыми ранениями в туловищах. Судя по всему, кузен и дядя репортёра, а сам репортёр имел бледный вид и пытался вмазаться в стенку мотеля под дулом револьвера, что держал мужчина в пальто и вязанной шапке, лицо его закрывал платок.

Спасители Серёжи ослабили петлю и отвязали от гардины мамин шарфик, после чего поставили господина Жучирина на ноги. Надо ли говорить, что лица спасителей тоже закрывали платки?

Один из них несколько раз обернул вокруг шеи Сергея мамин шарф и толкнул к вешалке, сказав:

— Одевайся.

Хоть и был у Серёжи под пиджаком свой пистолет, он решил этих ребят не бесить лишний раз. Шустро накинул пальто и нахлобучил шапку.

— Пошли! — велел парень с револьвером, мотнув стволом на двери.

Репортёр и Серёжа охотно покинули комнату и под несколькими стволами…

Спасители Сергея тоже вынули из карманов револьверы.

Вот под стволами репортёр и Серёжа спустились на первый этаж. Там да сям лежали убитые британцы: портье, ленивая официантка с рожей издохшей лошади, служащие мотеля или случайные посетители. А некто с платком на лице, глухо ругаясь, монтировкой курочил кассу.

Репортёра и Сергея вытолкали на улицу. Оба успели заметить, как парень с платком на лице, часто окуная кисточку в ведро с краской, любовно подправляет надпись на кирпичной стене мотеля:

«Армия освобождения Уэллса».

Их попросили залезть в фургон грузовичка и сразу закрыли двери. Машина поехала, и Сергей упал на пол, подумав:

«И что там поправлять? По-моему, красиво получилось».

Больше мыслей ни о чём не возникло. Угон самолёта, повешение и спасение — о чём тут после всего ещё и думать? Он просто дышал и пока считал это достаточным в полной темноте фургона.

Через какое-то время фургон остановился, и из темноты зарокотал низкий голос:

— Сергей, живой?

— Да, — сказал он.

— Ты убедился в том, что готов сделать с тобой твой британский друг?

— Да, — хрипло ответил Серёжа.

— Спасти тебя в Англии можем лишь мы, — продолжил голос. — Ты это понимаешь?

— Да! — воскликнул Сергей.

— Вам обоим задание, чтобы деньги Сити пошли за земли западнее Смоленска. Можете отдать свои, если хватит. Это ясно?

— Ясно, — сказал господин Жучирин.

— Понял, — проговорил британец.

— Тогда, репортёр, на выход из фургона, — молвил голос. — И не забудь прикрыть двери.

— А я? — возмутился Серёжа.

— Тебя мы высадим в другом месте, — сказал голос. — Чтоб мистер не знал.

Выхватил он пистолет и стреляет. В голове кто-то радостно зарычал, я ухожу левее. Выстрел, свистит у шкуры пуля, а мне весело! Враг рывком берёт меня на мушку и стреляет, но я уже в перекате. Противник опускает ствол и палит. А я уже в прыжке, пуля уходит в землю. Он поднимает ствол…