— Разреши представить твоего оппонента, боярина Василия Гавриловича Тимохина, — указал на породистого ректор и перевёл руку на обыкновенного. — А также его секунданта, Владимира Петровича.

— Доброе утро, Артём, — высоким голосом сказал Тимохин.

Я к нему чуть повернулся и вежливо ответил:

— Тоже рад видеть, Вася.

Ректор сделал торжественное лицо и проговорил:

— Василию Гавриловичу Тимохину предлагается признать за Артёмом Большовым право давать интервью, кому пожелается, и отозвать вызов.

— Нет! — не менее торжественно воскликнул породистый боярин. — Я желаю подтвердить, что мои слова о дружбе с князем не пустой звук!

— Тогда выбирайте пистолеты! — сказал Григорий Васильевич, открывая футляр. — Клянусь, что Артём с ними не знаком. Вызванный выбирает первый.

Я взял верхний револьвер, а Тимохин нижний.

— Тут я должен предложить вам поклониться камню, — виноватым тоном молвил ректор. — Но коли вы оба православные…

Высокий боярин глянул на Перунов камень насмешливо, а я внимательно прищурился на этого холёного, избалованного, капризного барина. Я принял христианство из человеколюбия, чтобы не резать людям ничего. Но этот Василий Гаврилович меня просто злит!

Для него исход нашей встречи уже решён, иного он себе не представляет. И вот Перунов камень один, как оплёванный и преданный. Мною преданный. Пусть я христианин и не должен кланяться богам, из чувства странного противоречия я сказал:

— Я не собираюсь в священники или монахи, — и, отвесив камню поклон, проговорил. — Дай мне победу, Перун, а я обещаю тебе кровь врага.

Высокий Тимохин тихонько засмеялся дребезжащим смехом, качая породистым лицом, а я сбросил шинель в снег и, не оглянувшись, побрёл на позицию.

— Да, расходитесь, — проговорил второй секундант.

Блин, снега по колено! Кто здесь убирает⁈ Эти шажки придётся удваивать. Немного для себя притоптал целину.

— Дистанция, оборачивайтесь! — крикнул уже из-за камня Владимир Петрович. — Начали!

Снял револьвер с предохранителя и обернулся. Иду потихоньку по своей тропинке. Тимохин остался в пальто, но ему точно проще с его длинными ногами. Смешно он пытается прыгать, подняв руку с пистолетом…

Семьдесят метров. Сначала пуля обожгла щёку, и лишь мгновенье спустя услышал:

— Бах! Бах!

Не, я не понял! Почему я не почувствовал угрозы⁈ Слабый фон враждебности и никаких всплесков! Я исподлобья уставился на Тимохина. Вот он смешно прыгает, тоже скачком с тропинки долой…

— Бах! Бах!

Пули где-то просвистели в стороне, но никакого всплеска агрессии! Ладно, паниковать рано и вообще спешить некуда. С этим придётся что-то делать. Стоим на месте и притаптываем снег, визуально контролируя противника.

Всего пятьдесят метров. Василий Гаврилович тоже решил остановиться, пытается получше прицелиться. А вот хрена тебе, сука с породистой мордой!

— Бах! — это уже я стреляю и прыжком возвращаюсь на тропу.

Не попал, конечно, но это членистоногое смешно прыгнуло в сторону и:

— Бах! Бах! — тоже мимо летят пули, но близко.

Этот Василий Гаврилович умеет стрелять! Ну, тем веселее! Спокойно шагаю к нему по тропе. Он изумлённо приподнимает бровь, прыгаю в сторону.

— Бах! — стреляет Тимохин.

Его удивление и прицеливание почти неотличимы, я успел это понять. И нас разделяет только сорок метров. Ага, бровь снова полезла вверх, с кувырком покидаю тропу. Блин, шапка слетела!

— Бах! — гремит его выстрел, и где-то пролетела пуля.

Восьмая. Я спокойно иду к нему, хоть и щипает уши.

— Эй! — кричит он капризно. — Остановите поединок, у меня кончились патроны!

Я просто приближаюсь весь в снегу и с розовеющими на морозе ушами.

— Но послушайте! — воскликнул он весело. — Вы ведь не убьёте вот так приличного человека!

А сам в шапке! И в пальто! Он ясно различает моё лицо и понимает — этот убьёт. Боярин Тимохин растерянно оглянулся на охрану, но они сейчас ему не помощники. Авдей с Мухаммедом точно проследят.

Десять метров, я останавливаюсь и холодно ему улыбаюсь. Он резко разворачивается и прыгает…

— Бах!

Падает породистым лицом в снег с пулей в спине. Пытается ко мне обернуться и хрипло стонет:

— Нет! Не надо!

Я неспешно приближаюсь с застывшей улыбкой и розовыми, но местами краснеющими ушами. Останавливаюсь и направляю ему в голову пистолет.

— Не надо! — прохрипел боярин Тимохин, уткнувшись породистым лицом в рукав пальто.

— Бах, — добиваю его в висок с трёх метров.

Отворачиваюсь от него. Блин, уши-то как мороз хватает! Но надо стоять с грозным величаем, ждать одного Авдея. Мухаммед вынул «Парабеллум» и стоит с ректором. Просто так.

Авдей неспешно бредёт через снег с моей шинелькой. Нагнулся за шапкой. Наконец, подошёл, проговорив:

— Пока только шапку надень, а то уши вон красные, — и протянул мне головной убор, засунув одну руку под полу пальто. Отстегнул наощупь ножны с пояса и, подавая мне, договорил. — А с шинелью не спеши.

Я, поспешно нахлобучив шапку, беру ножны и нож. Наклоняюсь над Тимохиным и расстёгиваю ворот — нужно освободить шею…

Стоп! Что это у него за шнурок? Снимаю с него кругляш из кости с изображением солнца и рун. Вот это на себе носил православный?

— По древнему обычаю все его магические амулеты, что найдёшь на нём, отныне твои, — сказал Авдей.

Тогда «солнышко» пока в карманчик, переходим к неприятному. Где тут шейка его бывшего владельца?

Закончив встречу, вернулись домой. Я принял душ и надел кадетскую повседневку, заботливо приготовленную Миланьей. Только трофейный амулет переложил в нагрудный карманчик и вышел в гостиную, как ни в чём не бывало.

Катерина встретила меня долгим грустным взглядом, её подружки смотрели без выражения, как и их коллеги Авдей и Мухаммед. Миланья крестилась, грустно вздыхая. Я прошёл в кресло и сказал девушкам:

— Я опять живой. Можете съесть по паре бутербродов.

— Мы не хотим, — неприязненно ответила Надя.

— Я пойду тогда, помолюсь за всех… — проговорила Миланья, перекрестилась и ушла.

А Катя вдруг встала, подошла ко мне, наклонилась и провела пальцем по щеке. Кожу неприятно защипало. Она повернулась к подружкам и сухо сказала:

— Быстро сюда аптечку.

Клава подорвалась к шкафу и через минуту стояла возле Кати с открытой коробкой, а Надя из неё вытащила бутылёк, говоря задумчиво:

— Сначала перекисью?

— Угу, — сказала Катерина, взяв у неё флакончик и сворачивая пробку.

Надя тем временем отщипнула ваты…

— Туда смотри! — грубо молвила Катя, указав пальцем на Мухаммеда.

Я уставился на него и дальше ничего толком не видел. Чем-то провели по щеке, собрали ватой лишнюю влагу. Потом приложили бинтик с мазью и приклеили пластырем. Оно сразу зачесалось.

— Не трогай! — приказала Катерина.

Она и Надя сели на диванчик, а Клава сначала поставила аптечку на место.

— Шрамы украшают парней, — сказал Авдей.

— Только не на роже, — возразила Клава, усаживаясь.

— Тогда переходим ко второму вопросу, — проговорил я, вставая, и вынул из кармашка амулет. Подошёл к Кате и показал его на ладони. — Ты знаешь, что это такое?

Девчата подскочили и обступили нас, глядя на «Солнышко». Катерина на него посмотрела и подняла на меня странно весёлые глаза.

— Где ты его взял? — спросила она тихонько.

— Снял с мёртвого врага, — сказал я сухо.

— С шеи, — уточнила она и воскликнула вдруг. — Но ты же христианин!

— И что? — сказал я дерзко. — Боярину уже было всё равно, а Перуну приятно! И амулет ведь нашёлся.

— Он как-то работал? — спросила Надя. — Ты почувствовал в схватке что-то необычное?

Я перевёл на неё взгляд и ответил:

— Похоже на мистику, но я не ощущал всплесков агрессии.

— Значит, работал, — мрачно проговорила Клава.

Катя грустно вздохнула и уточнила:

— Тебя уже называли чудовищем?

— Ты обзывала зверёнышем, — напомнил я сварливо.