Он начал писать стихи и поступил в университет. Пусть там розгами не наказывали, Дитриха всё равно не вызывали на дуэли. Студенты ведь почти все магически слабее Дитриха, и дуэли же случались из-за девчонок, а они и так не хотели иметь с ним дел.

Дитрих сидел в дальнем углу аудитории в гордом одиночестве — вокруг всегда образовывалась пустота из незанятых мест на лавках — и внимательно слушал профессора, какую бы ахинею тот ни нёс. Он расширял и углублял внутренний мир, постигал науки и всё больше ненавидел русских.

Эти животные даже не пытались понять европейский гений! Они во все тяжкие размножались, поклонялись чему-то своему и всех, кто пытался открыть им глаза, слали лесом. А если сразу не понял, куда идти, задавали направление выстрелами из своего ужасного оружия.

Потому Дитрих выбрал областью научных интересов историю, конкретно историю сношений с Гардарикой. В изучаемых им сношениях дикари почему-то всегда оказывались сверху, даже если изначально были где-то с боку, и с этим следовало что-то делать.

Дитрих был всё-таки сильный маг, не зря он работал над внутренним миром, и его научными работами даже заинтересовались в родном университете. Он почти сразу вошёл в группу Штанмайера и честно попытался его подсидеть — профессор сам этого заслуживал!

Тем более одним из фигурантов стал краса и гордость его курса Ганс! Вот кто всегда подчёркивал своё холодное призрение к Дитриху! Вот перед кем не могла устоять ни одна девушка!

Ну и не нужно было трогать жену студентку Штанмайера, во всяком случае, не стоило всем хвастать, какая она горячая. Тогда мстительный профессор и не старался бы так пройтись кувалдой по темечку Ганса.

Увы! Обаяние Ганса и ревность профессора обернулись для Дитриха новыми унижениями. Его работа, труды всей его группы легко присваивал профессор. А что взамен? Штанмайер при каждом удобном случае пинал Дитриха, ведь все они стали секретные.

В Берлине Дитрих продолжал писать стихи, но кому интересна поэзия? Он со своей группой занимался анализом открытых источников и написанием докладов неизвестно кому. Правда, некоторые источники не являлись очень открытыми — они фигурировали в замечаниях к статьям под грифом «есть мнение».

Эти источники немного забавляли Дитриха, но по большому счёту не трогали. Ему уже было всё равно, для кого они пишут доклады. Дитрих расширял свой внутренний мир, писал стихи, теребил гениталию и ненавидел русских — этого не мог отнять даже Штанмайер!

Вот с неё, гениталии, всё и началось. Дитрих иногда позволял себе пирожное с орехами под какао в одной кондитерской. В его жизни так мало радости…

— Вы позволите? — раздался девичий голосок, как гром среди ясного неба.

— Д-да, к-конечно, — пролепетал он милой девушке.

Она спокойно присела за его столик, мило улыбнулась и сказала, что её звать Мари…

Сразу он определил только две вещи: Мари не маг и отчего-то переносит его присутствие спокойно, без содроганья. На третью ночь Мари уже лежала в его койке, а он в промежутках читал ей свои стихи. На четвёртую Мари попросила копию доклада Дитриха…

Он всё давно понял, но не смог ей отказать. Ведь Мари единственная в жизни ему дала. И они вовсю занимались этим при Гансе прямо на службе, Дитрих провёл туда свою новую секретаршу. То есть он легко сменял свой тонкий внутренний мир на пару прелестных глазок.

Дитрих врал себе, что это всё, чем он заплатит за Мари. Ну, теоретически её могут заводить уроды? Увы, его всё-таки пришли вербовать. В той же кондитерской за столик Дитриха подсел моложавый господин и молвил:

— Экой ты, братец, уродливый! Аж хочется помыться. Кстати, разреши представиться — твой куратор, разведка Гардарики…

Куратор наверняка русский. Но главное, что Мари точно немка! Куратор отстёгивает Дитриху тугие пачки марок за каждую копию докладов его группы, но хорошо понимает, что эта карусель крутится, пока Дитриху даёт Мари. Без этой девчонки Дитрих обрушит всю конструкцию даже себе на гениталию!

Дитрих посвящает стихи лишь Мари, и они всё трагичнее. Он читает их в паузах, и девушка плачет. Гардарика в сношениях снова оказалась сверху, и ей плевать, как он ненавидит русских. Его жизнь стала кошмаром, но Мари… его Мари…

Всегда говорил себе, что есть люди, кому приходится ещё хуже, и это помогало. Я напряжённо искал в жизни трудности — решал задачи с двумя звёздочками, от занятий на шпагах даже Катя хотела меня убить, а на физкультуре Авдей с Мухаммедом честно пытались это сделать.

В результате Кате, Авдею и Мухаммеду приходилось гораздо труднее, но они на секундочку люди, близкие могущественному боярину. Что уж говорить о сотнях миллионов, у кого не было даже несчастного миллиона франков или марок? Конечно же, многим людям приходится гораздо хуже!

А мне стало пофигу. То есть передохнуть Кате и Авдею с Мухаммедом я иногда позволял, но это соображение перестало меня поддерживать. То есть перестала работать сама идея.

Подчеркну, что именно у меня перестала работать, я её притащил в новое тело из прошлой жизни. Она меня долго поддерживала, ведь это не просто так — волей и разумом подчинить чужой организм. Но организм молодой, способный и даже боярский, и мысль эта помогала всё меньше…

Пока я не сделал своё открытие. Бояре и сильные мира сего вообще плевать хотели на других людей. И дело не в том, что Тёма мой боярский сынок с рождения. Если бы этот зверёныш оказался среди простого народа, люди бы стали для него добычей, мясом. А коли он родился сынком богатого боярина, мог просто плевать на смертных — до его совершеннолетия выходил на кровавую тропу папа.

И суть совсем не в пяти боярах и тринадцати простых магах, а в самом боярстве. Вряд ли земли ему просто подарили, и сомнительно, что он кому-то делал скидку на аренду его земель. Также нет сомнений, что он никому не прощал задержку платежей.

Как боярин делал политику и решал что-то в совете, так же его предок со своими рысями когда-то отстаивал справедливость — просто ножом по глотке и топором по темени. Политика стала другой, боярам не требуется к кому-то ходить с тотемными, но сам боярин и его детки всё те же.

Чудное открытие, я лучше стал понимать собственный организм. Только я сам именно из народа. Тогда ещё часто слышал вокруг, мол, непонятно, как наверху их не понимают. Ну, теперь понятно — наверху просто плевать на них хотели — но что мне с этим знанием делать?

Я сживаюсь с Тёмой, становлюсь боярином. Тут нет обратного хода, разве что в петлю. Но с какой это стати, ведь быть боярином так здорово! Пусть не помогает мне мысль, что кому-то хуже, вообще наплевать, зато я редкий боярин, кто точно знает, что есть народ и у него мнение. Правда, уже лишь умом понимаю…

То есть стараюсь не ржать…

Ну, прикольно же — я, офицер, поведу простых людей на смерть и буду что-то такое о них думать… п-ф-ф-ф!!!

Не, реально буду думать, чтоб их много не убило, и они завалили побольше врагов. А то ж подготовка стоит времени и денег. И так буду водить людей на смерть, пока враг не заскулит о пощаде, чтобы брезгливо выкрутить ему ласты и холодно продиктовать условия его существования.

Просто не нужно себе врать. Достался мне Артёмка, ничего с этим не поделать, буду жить такой. И знание о народе мне поможет. Прослежу, чтобы те, кто о нём много думает, не пролезли в мои офицеры. В общем, пришлось мне искать другие идеи, помогающие в тяготах.

Например, придумал рожу того, кто меня убьёт на дуэли. Теперь атакует не Катя, а он, гад такой! Прямо нападает, чтобы убить! Неистощим на выдумки, но и я не промах. Я сильнее его! Загоняю паразита, и он всё-таки говорит Катиным голосом:

— Ну, сколько можно! Всё, хватит, я больше не могу!

А я сурово ему отвечаю:

— Ладно. Один разок ещё напади и отдыхать.

Враг отчаянно атакует, чтобы высказать мне всё! Собственно ради этой атаки я и довожу Катерину, когда она почти готова меня убить.

Вот Авдея и Мухаммеда довести не удаётся. То есть почти. Мужики просто впадают в тотемное состояние, если чувствуют себе угрозу. И я смог её создать, вот!