– Да, знаю, – ответила она.
– И можете узнать группу крови? Таня пожала плечами.
– Кто знает? Он вернулся в Америку к жене и детям. Я не могу ему писать, это неудобно. Позвоню.
– Это стоит сделать, – сказал доктор Пьер. Она медленно кивнула и встала.
– Я позвоню.
Он тоже поднялся.
– Сестра даст вам письменную инструкцию по диете. Придерживайтесь ее, и у вас не будет проблем с весом. Возьмите у нее список витаминов и солей, которые вам придется принимать каждый день, чтобы сохранить силы. Ко мне приходите через месяц.
Таня взглянула на доктора.
– Вы уверены, что нельзя сделать аборт?
– Сделать можно, но я бы не советовал, – ответил Пьер, глядя ей прямо в глаза. – И не вздумайте делать глупостей: вы почти наверняка погибнете.
– Я и не собираюсь, доктор Пьер, – сказала она. – Обещаю.
– Вот и хорошо, – улыбнулся врач. – И сообщите мне группу крови, как только узнаете. – Он обошел стол, подошел к ней и поцеловал в щеку. – Не волнуйтесь, Таня. Нам приходилось и потруднее.
Она кивнула. Во время войны он сидел в концентрационном лагере. До сих пор на руке татуировка – его номер. Повинуясь минутному порыву, она тоже поцеловала его.
– Что правда, то правда, Пьер. Спасибо вам.
Жаннет аккуратно сложила блузку, положила ее в саквояж и отступила назад. Все вещи были собраны. Она внимательно оглядела комнату. Убедившись, что ничего не забыла, она захлопнула саквояж и закрыла его на ключ. Потом поставила на пол рядом с другим. Завтра, в половине восьмого утра, она уже будет в поезде, везущем ее в Швейцарию, в школу.
Она вернулась к письменному столу у окна, сняла телефонную Трубку и набрала номер своей подруги, Мари-Терезы. Как всегда, было такое впечатление, что та бежала к телефону.
– Алло?
– Я уложилась, – сообщила Жаннет.
– Боже мой! – воскликнула Мари-Тереза. – А я даже не начинала.
– Хочешь, приду и помогу, – предложила Жаннет.
– Очень хочу, – хихикнула та. – Но в этом случае мы никогда не закончим. Как вчера. Помнишь?
Жаннет помнила. Днем они пошли смотреть американский фильм в кинотеатр на Елисейских полях. Это был „Восставший без повода» с Джеймсом Дином, восходящей американской звездой в главной роли. Они уже в четвертый раз смотрели эту картину про американских подростков, таких, как они сами. Родители тоже их не понимали. В Джеймсе Дине было что-то такое, что задевало сокровенные струны в душе. Стоило закрыть глаза, и каждая из них превращалась в Натали Вуд в мужественных объятиях Джеймса Дина.
На этот раз по дороге из кино Мари-Тереза купила плакат с портретом Джеймса Дина. Он был сфотографирован в полный рост, в «облегающих потертых джинсах, худые бедра, кривоватые ноги, лицо надменное и злое, глаза воинственно смотрят из-под упавших на лоб русых волос. Она собиралась повесить плакат над кроватью в школе.
Когда они пришли домой, Мари-Тереза вытащила саквояж и положила его на кровать. Открыла и сунула все еще свернутый плакат внутрь.
– Пора бы начать укладываться, – заметила она.
– Я уже начала, – сказала Жаннет. – Один саквояж уже уложила, осталось собрать второй.
Мари-Тереза с завистью взглянула на подругу.
– Я так не умею, ты такая собранная, а я все делаю в последнюю минуту.
Жаннет рассмеялась.
– И все равно успеваешь. Мари-Тереза хихикнула.
– Верно. Даже не знаю, каким образом. – Она выдвинула ящик комода, достала оттуда ворох белья и бросила все на постель рядом с саквояжем. Потом начала раскладывать белье на кучки: лифчики, трусики, нижние юбки. Взглянула на них с отвращением. – Правда, уродство?
Жаннет пожала плечами. Белый и голубой хлопок.
– Правила такие, – сказала она. – Школа настаивает. У нас нет выбора.
– Ненавижу, – сказала Мари-Тереза. – Полагаю, Джимми Дину они тоже не пришлись бы по вкусу, как ты думаешь?
Жаннет рассмеялась.
– Откуда мне знать, что ему нравится? Мари-Тереза внезапно развеселилась.
– А давай покажем ему и узнаем, что он думает. – Она достала плакат, развернула его и приколола к стене двумя кнопками. Артист сердито смотрел на них со стены. Мари-Тереза взяла лифчик и трусики и приложила к себе поверх платья.
– Тебе нравится, Джимми? – спросила она. Потом повернулась к Жаннет.
– Видишь? Я же говорила, ему не понравится. Теперь попробуй ты.
Жаннет взяла белье и сделала то же, что Мари-Тереза. Та посмотрела на нее, потом на плакат и покачала головой.
– Не пойдет. – Она швырнула трусики и лифчик на постель. – Дурацкая школа.
Жаннет аккуратно сложила вещи, которые держала в руках, и положила их назад в стопки. Затем потянулась, чтобы снять со стены плакат.
– Подожди, – поспешно остановила ее Мари-Тереза. – Может, ему не нравится, потому что мы не сняли платья? – Одним махом она стянула через голову платье и осталась в лифчике и нижней юбке. Еще секунда – и юбка присоединилась к платью на полу. Она встала в позу перед плакатом. Лифчик был явно тесен для ее пышного бюста.
– Так лучше, Джимми?
Жаннет почувствовала, что у нее забилось сердце, лицо залил румянец.
– Это глупо.
– Вовсе нет, – запротестовала Мари-Тереза. – Как иначе он может прийти к какому-нибудь мнению? И потом, я со школы тебя не видела. Покажи, у тебя грудь выросла?
Жаннет взглянула на Мари-Терезу. У нее-то точно выросла. По меньшей мере на размер. Она смотрела на подружку, чувствуя, что вся горит. Медленно сняла платье.
– Шелк! – изумленно воскликнула Мари-Тереза. – Настоящий шелк! Ах ты, хитрюга, и молчала. А ну, снимай нижнюю юбку, покажи трусики.
Жаннет молча сняла юбку и осталась стоять перед плакатом, не поднимая глаз на подружку. Жар, охвативший ее, достиг уже самых интимных мест.
– И трусики шелковые! – воскликнула Мари-Тереза. – Где ты все это взяла? Такие красивые и сексуальные.
Жаннет упорно смотрела в пол.
– Отчим подарил. Сказал, что ненавидит те вещи из хлопка, что я ношу.
– Да где же он тебя видел?
– Летом, когда очень жарко, я оставляю дверь открытой – для сквозняка. Он видел, когда проходил мимо. Потом как-то вошел ко мне и швырнул на стол коробку с бельем. „Отныне, когда ты здесь, носи это. Твое белье омерзительно». – И вышел.
– Бог мой! – выдохнула Мари-Тереза. – А еще что-нибудь он делал?
Жаннет не сводила глаз с плаката, чувствуя, что вся стала мокрой.
– Потом он иногда заходил ко мне, когда мамы не было дома, садился в кресло и заставлял меня ходить перед ним в этом белье по комнате. Просил, чтобы я все сняла и дала ему. Доставал эту свою штуку и тер ее моими трусиками, а мне приказывал смотреть. Когда кончал, бросал их мне, давал пощечину и говорил: „Неряха! Постирай эти тряпки», и уходил. – Она повернулась к Мари-Терезе. Подружка слушала ее с открытым ртом и округлившимися глазами. Но об одном она умолчала. Не рассказала, какой всепоглощающий оргазм испытывала, когда Морис бил ее по лицу, какой слабой и опустошенной чувствовала себя. Приходилось даже опускаться на пол, потому что ноги не держали.
– И все? – спросила Мари-Тереза. – И больше ничего? Жаннет рассмеялась.
– Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что он самый знаменитый гомик в Париже.
– И все же… – прошептала Мари-Тереза. – Это правда, все эти слухи? Ну, о размерах его штуки?
Жаннет кивнула.
– Ага. Просто огромный.
– Больше, чем у Дональда-задаваки?
Дональд-задавака был мальчишка-англичанин, который учился в Швейцарии, в школе по другую сторону озера. Они встречались с ним на танцах в конце недели. Он вечно вытаскивал девчонок на улицу и показывал им свой член, хвастаясь размерами. Жаннет снова рассмеялась.
– В сравнении с Морисом у него просто игрушечный.
– Господи, спаси и помилуй! – выдохнула Мари-Тереза и засунула руку себе в трусики. – Мне кажется, я сейчас кончу. Давай заберемся в постель и будем любить друг друга.
Они залезли в постель и принялись мастурбировать, пока не довели друг друга до оргазма. Это было у них привычным развлечением. Только на этот раз, под плакатом с изображением усмехающегося Джимми Дина, они испытали куда большее удовольствие.
