Зачем без нужды пользоваться собственными деньгами?

Я смотрел, как Шеффилд подносит чашку с кофе ко рту. Его волосы чуть поседели и поредели, но очки на длинном и тонком носу поблескивали по-прежнему хищно. Он переживал поражение с большим достоинством.

— В чем моя ошибка, Джонас? — спросил он спокойно, словно я врач, а он — пациент. — Я был готов заплатить достаточно.

— Сама идея хороша. Но вы предлагали не ту валюту.

— Не понимаю.

— Люди кино — совсем другие. Конечно, они тоже любят деньги. Но кое-что им еще важнее.

— Власть?

Я покачал головой.

— Только отчасти. Больше всего на свете они хотят делать картины. Не просто снимать кино, а создавать вещи, которые принесут им признание. Они хотят, чтобы к ним относились как к творцам.

— И они поверили вам, потому что вы делали картины?

— Наверное, да. — Я улыбнулся. — Когда я снимаю фильм, они чувствуют, что я рискую тем же, чем и они. Не деньгами. Ставится на карту все, что у меня есть: моя репутация, мои способности, моя творческие амбиции.

— Творческие амбиции?

— Это выражение я позаимствовал у Дэвида Вулфа. Он применяет его в отношении режиссеров. Те, у кого они есть, делают прекрасные картины. Те, у кого они отсутствуют, выпускают поделки. В общем, они предпочли меня, потому что я готов, чтобы меня судили в их системе ценностей.

— Понимаю, — задумчиво произнес Шеффилд. — В будущем я не повторю этой ошибки.

— Не сомневаюсь, — ответил я.

Вдруг во мне проснулось подозрение. Все идет чересчур легко. Он слишком спокоен. Но он — боец. А бойцы так легко не сдаются.

Кроме того, весь его подход был несовместим с его стилем. Прежде он обращался к бизнесменам относительно финансов, а на этот раз обратился прямо к людям кино.

Ответ возможен только один. Одно прошествие в Англии начинало обретать смысл.

Я вышел тогда из зала вместе с нашим британским представителем. Мы только что посмотрели пробу Дженни Дентон.

Когда мы вошли в его кабинет, зазвонил телефон. Подняв трубку, он коротко переговорил с кем-то, а потом положил ее и взглянул на меня.

— Звонили из кинотеатров Энгеля. Умоляли дать им материал. Они потеряли свою студию во время первого авианалета. В отличие от остальных компаний, они еще никогда не закупали американские фильмы.

— Ну и что они собираются делать? — спросил я, продолжая думать о пробе.

Впервые после смерти Рины я почувствовал тот особый подъем, который дают только съемки. Ответ я слушал рассеянно:

— Не знаю. У них четыреста кинотеатров, и если они не получат ленты в течение полугода, половину из них придется закрыть.

— Очень жаль, — констатировал я.

Меня это не волновало. Энгель, как и Корда, приехал в Англию из Центральной Европы. Но если Корда сделал ставку на производство, то Энгель занялся кинотеатрами. Он занялся съемками только для того, чтобы обеспечить себе поставки фильмов, и у меня не было причин оплакивать его. Я слышал, что его вложения в Штатах превышали двадцать миллионов долларов.

И вспомнил об этом разговоре только сейчас. Все части головоломки сложились. Захват моей компании стал бы для Энгеля идеальным выходом. И это было как раз в духе его убогого менталитета. Я взглянул на Шеффилда и небрежно спросил:

— А что Энгель планирует делать со своими акциями?

— Не знаю. — Тут он уставился на меня. — Ничего удивительного. Теперь я понимаю, почему у нас ничего не получилось. Вы все знали.

Я не ответил. От меня не ускользнуло изумление Мака, но я сделал вид, что ничего не заметил.

— А я уж было поверил в ту басню, которую вы рассказали мне о солидарности людей кино, — сказал Шеффилд.

Я улыбнулся.

— Ну а теперь, когда дело не выгорело, я надеюсь, что Энгелю не останется ничего, кроме как закрыть свои кинотеатры. Ему неоткуда брать фильмы.

Шеффилд молчал, настороженно глядя на меня.

— Ну хорошо, Джонас, — сказал он. — Что у вас на уме?

— Может, мистер Энгель захочет купить наше британское отделение проката? Это обеспечит ему доступ к нашим фильмам, и ему не придется закрывать кинотеатры.

— Сколько это будет стоить? — спросил Шеффилд.

— А сколько у него акций?

— Около шестисот тысяч.

— Вот столько это и будет стоить, — сказал я.

— Но это пять миллионов долларов! Британское отделение приносит только триста тысяч в год. При таких темпах оно окупится только через двадцать лет.

— Это как посмотреть. Закрытие двухсот кинотеатров означает потерю более миллиона фунтов в год.

Мгновение он смотрел на меня, потом встал.

— Могу я позвонить отсюда в Лондон? Возможно, я еще успею застать мистера Энгеля в офисе.

— Пожалуйста, — ответил я. Шеффилд отправился звонить, а я взглянул на часы.

Было девять утра, и я понял, что он — мой. Потому что никто, даже Джордж Энгель, не уходит из офиса в два часа дня. Тем более в старой доброй Англии, где все офисы открыты до шести и клерки сидят за старомодными конторками на высоких табуретах. Скорее всего, Энгель сейчас сидит у телефона и ждет звонка Шеффилда.

К полудню все было улажено. Мистер Энгель со своими поверенными будет в Нью-Йорке на следующей неделе и подпишет соглашение. Одно мне не нравилось: придется задержаться в Нью-Йорке. Я взялся за телефон.

— Кому ты звонишь? — спросил Мак.

— Дэвиду Вулфу. Пусть присутствует при подписании бумаг.

— Оставь телефон в покое. Он в Нью-Йорке. Я привез его с собой.

— Ясно, — сказал я и подошел к окну.

Утро в Нью-Йорке. Поток автомобилей на Парк-авеню. Меня уже тянуло поскорее уехать. Я обернулся к Макалистеру.

— Ну, так вызывай его сюда. Я вот-вот начну большой фильм. И я хочу знать, что уже сделано.

— Дэвид привез Боннера. Он обсудит с тобой вопросы производства.

Я изумился. Они все предусмотрели. Едва успел я сесть в кресло, как раздался звонок в дверь. Вошли Форрестер и Морриси.

— Мне казалось, что утром ты должен был уехать в Калифорнию, Морриси, — холодно сказал я. — Черт возьми, как мы собираемся запустить новую производственную линию?

— Не знаю, запустим ли, — быстро ответил он.

— Что за ерунда! — крикнул я. — Ты же говорил, что мы справимся! Ты был там, когда мы подписывали контракт.

— Успокойся, Джонас, — негромко сказал Форрестер. — У нас проблема.

— Какая?

— Армия США только что заказала пять КА-200. Они хотят получить первые уже в июне. Но мы не можем производить Б-17 на том же конвейере. Ты должен определить приоритеты.

— Решай ты, — сказал я. — Ты — президент компании.

— А ты владелец этой чертовой компании! — крикнул он. — Какой контракт ты обеспечишь?

— Оба.

— Тогда нам срочно нужно ввести в действие канадский завод. Если собирать Б-17 там, то с производством деталей мы справимся.

— Ну, так вводи.

— Ладно. Дай мне в директоры Амоса Уинтропа.

— Я уже сказал: Уинтропа не будет.

— Не будет Уинтропа, значит не будет и канадского завода. Я не собираюсь посылать людей на тот свет в самолетах, собранных профанами, только из-за твоего чертова упрямства.

— Все еще чувствуешь себя героическим пилотом? Какая тебе разница, кто их будет собирать? Не ты ведь будешь на них летать.

Он подошел к моему креслу и остановился, сжав кулаки.

— Пока ты развлекался в Лондоне, трахая всех подряд, я был на летном поле и видел, как те бедняги, которые пытались уберечь наши задницы от немецких бомб, вылезали из самолетов разбитыми и измотанными. Тогда я дал себе слово, что если нам повезет получить этот контракт, я буду лично следить за тем, чтобы каждый самолет был таким, чтобы я сам не побоялся поднять его в воздух.

— Слушайте, слушайте! — насмешливо сказал я.

— С каких это пор ты согласен ставить свое имя на продукции второго сорта? Когда речь зашла о достаточно крупных деньгах?

Он был прав. Однажды отец сказал то же самое, правда, другими словами. Тогда управляющий нашего завода предложил подмешать бракованную взрывчатку к крупному заказу, чтобы компенсировать потери. Отец сказал: «А кто компенсирует потерянную репутацию?»