Я посмотрел на черный лимузин «гудзон» с шофером в форме и отдал учебники Котяре.

— Не хочу ехать на машине, хочу пройтись пешком.

Я повернулся и направился по склону холма в направлении города. Спустя несколько минут за спиной послышался шум мотора, я оглянулся. Позади меня медленно двигалась машина, а на переднем сидении рядом с шофером сидел Котяра. Я улыбнулся. В чем в чем, а в этом Котяра совсем не изменился — по-прежнему предпочитал ехать, а не идти пешком.

Добравшись до гавани, я уселся в конце пирса и стал наблюдать за разгрузкой судна, прислушиваясь к ругани матросов. Грузчики ругались по-французски, а отвечали им по-испански. Мой учитель французского языка был бы очень поражен моими познаниями во французском, если бы услышал, как я иногда повторяю некоторые из этих выражений.

Я бросил взгляд на красно-бело-синее полотнище флага, развевающегося на мачте. Ветер дул с моря, и флаг гордо трепетал на ветру. Оглядев порт, я обнаружил, что под разгрузкой стоят всего два корабля, один под испанским флагом, другой под греческим.

Мне говорили, что до революции в порту постоянно бывало не менее двадцати кораблей, главным образом из Северной Америки и Англии, а теперь Соединенные Штаты и Англия запретили своим кораблям заходить в наши порты. Отец говорил, что это потому, что у этих стран был договор со старым правительством, а новое они еще не признали. Я не знал, как они будут выходить из положения, особенно когда видел, что бананы гниют на причалах, сахарный тростник сжигается на корню в полях, а кофейные зерна желтеют и портятся в мешках на складах.

Услышав позади шаги, я обернулся. Ко мне подходили двое мальчишек, одетых в лохмотья, считавшиеся обычней одеждой в этой части города. Они остановились передо мной, один из них стянул шляпу и почтительно обратился ко мне:

— Несколько сентаво, ваша честь, мы голодны.

Я смутился, потому что у меня не было денег: мне они были не нужны. Котяра покупал мне все, что я хотел.

— У меня нет денег, — резко бросил я, чтобы скрыть свое смущение.

— Всего одни сентаво, сеньор, ради Бога.

— Сожалею, но у меня нет денег.

Заметив, как они переглянулись, я насторожился. Они были не намного старше меня и вели себя заискивающе, как настоящие попрошайки, но сейчас они стояли прямо передо мной, закрывая мне проход на главный причал.

— Извините, — сказал я.

Липа их помрачнели, и ови не сдвинулись с места.

— Что вам нужно? — спросил; я. — Я же сказал, что у меня нет денег. Они молчали.

— Дайте пройти! — Я начинал злиться. Неужели эти глупцы думают, что если бы у меня было несколько сентаво, я бы не отдал их?

— Он хочет пройти, — насмешливо бросил один из мальчишек. Второй, помладше, ехидно усмехнулся и тем же насмешливым тоном повторил слова старшего.

Дальнейших приглашений мне не требовалось, меня захлестнула ярость. Через секунду младший уже летел в воду, а старший орал от удара ботинком в пах. Он спустился на колени, схватившись руками за низ живота, а я еще раз врезал ему, и он тоже шлепнулся в воду.

Глядя, как они барахтаются в воде, я услышал приближающиеся шаги.

— Что случилось? — спросил Котяра.

— Они мешали мне пройти.

— Крестьяне! — Котяра презрительно сплюнул в воду.

Я продолжил свой путь в сопровождении Котяры, большой черный лимузин ожидал нас в конце причала. Прежде чем сесть в машину, я обратился к Котяре:

— Почему они попрошайничают?

— Кто?

— Они. — Я указал на мальчишек, уже выбравшихся на причал.

Котяра пожал плечами.

— Они всегда попрошайничают.

— Они сказали, что голодны.

— Они всегда голодны.

— Но они не должны голодать, ведь для этого и совершалась революция.

Котяра как-то странно посмотрел на меня.

— Лично я участвовал в трех революциях, и ни одна из них не накормила крестьян. Крестьяне рождены, чтобы голодать.

— Так за что же мы сражались? Котяра улыбнулся.

— Чтобы не быть такими, как они, и не клянчить себе на хлеб.

Я некоторое время смотрел на него, потом убрал ногу с подножки автомобиля.

— У тебя есть мелочь?

Он кивнул.

Я протянул руку.

Котяра вытащил из кармана несколько монет и положил мне на ладонь. Зажав их в кулаке, я вернулся на причал. Мальчишки испуганно смотрели на меня, но старались не подавать вида, что боятся. Младший сплюнул к моим ногам.

— Крестьяне! — Я швырнул монеты и, повернувшись, удалился.

Президентский дворец находился в центре города. Он занимал два квартала и был обнесен высокой стеной из кирпича и цемента, надежно отгораживавшей его от близлежащих улиц. На территорию дворца вели два входа: один был обращен на север в горы, другой — на юг в сторону моря. Дворец представлял собой настоящую крепость. Железные ворота всегда охранялись солдатами, а по стенам расхаживали часовые.

По распоряжению одного из бывших президентов, в которого выстрелили из соседнего здания, когда он выходил из резиденции, все дома на протяжении двух кварталов были снесены, и не осталось ни одного окна, из которого был бы виден президентский дворец. Однако эти меры предосторожности не спасли президента от смерти. Он завел себе любовницу, и через несколько месяцев его жена, не выдержав унижения, застрелила его.

Солдаты у южного входа взяли наизготовку, когда наш черный лимузин проезжал через ворота. Я равнодушно смотрел на них со своего заднего сидения. Машина свернула направо и направилась к резиденции — белому каменному зданию. Когда автомобиль остановился у дверей, солдаты не обратили на нас внимания, они уже привыкли к моим еженедельным визитам к Ампаро.

Апартаменты Ампаро располагались в правом крыле дворца, в левом были апартаменты ее отца, а в центре — залы для приемов. Меня провели в большую комнату, служившую гостиной. Как всегда, предстояло ждать. Принцесса, как теперь ее называли, никогда не появлялась вовремя.

Я стоял у окна и смотрел в сад, когда Ампаро вошла в гостиную в сопровождении дуэньи. Она направилась ко мне. На ней было красивое белое платье, длинные белокурые волосы были рассыпаны по плечам. Величественным жестом она протянула мне руку, которую, как было принято, я поцеловал.

— Ампаро, — сдержанно произнес я.

— Дакс. — Она улыбнулась. — Как хорошо, что ты пришел.

Эти слова мы произносили каждую неделю и теперь ждали протокольной фразы дуэньи, которая следовала после наших слов:

— Я оставляю вас, дети, развлекайтесь.

Ампаро кивнула. Мы подождали, пока за дуэньей закроется дверь, и повернулись друг к другу улыбаясь. В следующий момент мы уже стояли у окна и смотрели вниз.

Убедившись, что все в порядке, дуэнья вышла через боковой вход, возле которого ее поджидал Котяра с фуражкой в руках. Они поспешили в небольшую комнату дуэньи, расположенную в пристройке для слуг. Ампаро рассмеялась.

— Она всю неделю дожидается твоего прихода.

— Не моего, — сухо ответил я.

Ампаро снова засмеялась и повернулась ко мне.

— Будем подглядывать за ними?

Я покачал головой, сегодня мне этого не хотелось, но иногда мы шли в спальню Ампаро, откуда из окна как раз была видна кровать в комнате дуэньи. Однако это уже надоело, они всегда делали одно и то же. Не понимаю, почему Котяре не наскучило заниматься этим, как нам наскучило наблюдать за ними?

— А чем бы ты тогда хотел заняться?

— Не знаю. — Я стоял у окна и смотрел вниз.

— Ты какой-то скучный сегодня.

Я посмотрел на Ампаро. Ей было уже девять, и я с каждым разом замечал, как она хорошеет. Она тоже понимала это. Она была очень одинока. Ей не разрешалось покидать дворец, она даже не ходила в школу — учителя сами приходили к ней.

После обеда тщательно отобранным и одобренным подружкам разрешалось навещать ее. Раз в неделю являлись дочери сеньора Монкада, которые теперь учились в частной школе в Курату. У детей местных аристократов и политиков были свои часы посещения. Раз в месяц устраивалось что-то вроде детского праздника, на который уже приглашались мы все.