— Пойдем в дом, папа. Я проголодался.
В полном молчании они прошли в дом, оставив во дворе фон Куппена и полицейских. Через несколько минут они услышали, как от виллы отъехала машина. Когда звук ее стих, отец поднял глаза на Джереми.
— Это ты забрал ее из отеля, не так ли?
— Так.
— С чего вдруг ты полез заниматься этими глупостями?
Джереми повернулся к Даксу.
— Там были фотографии, да?
Дакс кивнул и вытащил из кармана еще один конверт. Джереми взял его и передал отцу, даже не взглянув. Хэдли-старший вскрыл конверт, достал несколько снимков.
— Боже мой!
— И это еще не все, отец. Когда я приехал в гостиницу, то увидел, что она прикована наручником к кровати. Я же сказал, что этот сукин сын тронулся, и это на самом деле так.
Отец переводил взгляд с сына на его друга. Затем произнес:
— Нам повезло, что Дакс был рядом и помог из всего этого выпутаться. Даже и думать не хочу, что могло бы произойти, если бы не он.
— Неужели ты считаешь, что я об этом не подумал? Неужели ты верить в то, что я был способен поставить под удар Джима в то самое время, когда он будет баллотироваться в Конгресс?
— Джим баллотироваться? — Отец в недоумении уставился на Джереми. — Я-то был уверен, что к этому времени ты поймешь...
— Пойму что?
— Поймешь, почему я велел тебе отказываться от всех предложений о работе. В Конгресс будет баллотироваться вовсе не Джим. Это будешь ты!
17
Роберт был погружен в чтение газеты, когда Дениз вошла в их маленькую квартирку с почти пустой хозяйственной сумкой в руке. На пороге она остановилась.
— Ты сегодня рано.
Он не оторвал глаз от газеты. Губы его шевелились, пока он с трудом переводил слово за словом с иврита на французский. Предложение наконец закончилось, он поднял голову.
— Делать в конторе было совершенно нечего, и после обеда меня просто отпустили.
Дениз закрыла входную дверь и прошла на кухню, но тут же вернулась в комнату.
— Принесли свежую «Франс суар». Я положила ее на столик рядом с твоей кроватью.
— Спасибо. — Он начал подниматься, однако спохватился, что движения его слишком уж торопливы, слишком уж выдают желание поскорее снова схватить газету. — А как твои дела?
Дениз пожала плечами.
— Как обычно. Я уверена, что мясник понимает по-французски, но делает вид, что нет. Он заставил меня изъясняться на иврите. И, когда в лавке все вволю насмеялись над моим произношением, сказал, что сегодня мяса вообще нет.
— Но ведь новые талоны действительны.
— Я так ему и сказала. А он ответил, что это я знаю и он знает, а вот баранам не сказали.
— И что ты купила?
— Картофеля и кусок жирной баранины.
— Опять ходила на черный рынок?
— А ты опять хочешь есть пустую картошку? Роберт промолчал, а когда заговорил, в голосе его звучала неподдельная горечь:
— Может, арабам и не нравится наше присутствие здесь, но богатеют они на нас исправно.
— Наше присутствие здесь не нравится не только арабам.
— После того, как сюда пришли англичане, все должно измениться.
— Я слышу это уже на протяжении нескольких месяцев. — Дениз устало убрала с лица прядь волос. — И потом я говорила вовсе не об англичанах.
Он молча взглянул на нее, повернулся и скрылся в спальне, но тут же вышел оттуда с газетой в руках.
— Ты видела снимок на первой странице? Здесь пишут о Даксе.
— Нет, — она подошла, — а что пишут? Он пробежал глазами абзац, и лицо его расплылось в улыбке.
— Дакс все тот же. Он будто бы похитил из отеля в Ницце жену какого-то богатого немца. Когда немец потребовал, чтобы жену ему вернули, Дакс ответил, что не в состоянии этого сделать, поскольку вилла, где она находится, обладает дипломатической неприкосновенностью.
— А имя жены не упоминается? Роберт качнул головой.
Дениз повернулась к раковине, набрала в кастрюлю воды. Взяв маленькую щетку, начала чистить картофель.
— Почему бы тебе не срезать кожицу?
— В ней много витаминов. К тому же картофелин всего пять, и они маленькие. Это все, что я смогла достать.
— О. — Он вновь уткнулся в газету.
Пока Дениз занималась стряпней, они не разговаривали. Дениз разрезала картофелины на четыре части, затем мелко покрошила баранину, положила все в кастрюлю, добавила туда зелени. Достала из шкафчика луковку, тоже опустила в кастрюлю. Постояла в задумчивости и вновь открыла шкафчик — последняя остававшаяся в нем луковица последовала за первой. Бросив в кастрюлю по щепотке соли и перца, она накрыла ее крышкой. Гурман вряд ли восхитился бы такой похлебкой, но это все же лучше, чем ничего.
— Целых две страницы они отвели моде, — заметил Роберт не поднимая головы. — Хочешь взглянуть?
— С удовольствием.
Дениз подошла, взяла из его руки несколько страниц, уселась на стуле напротив и раскрыла первую. В самом верху страницы крупным шрифтом было набрано: ПЕРВАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ СЕЗОНА. Шанель, Бальмэн, Диор, князь Сергей Никович.
Ниже шли снимки новых туалетов. Она жадно вглядывалась в позы манекенщиц, которые смотрели вызывающе с газетного листа.
Дениз прикрыла глаза. Париж. Осенний показ мод.
Это было как наваждение. Неважно кто ты: герцогиня или жена мясника, — в это время все говорят только о модах. Номера «Л'Оффисиаль» переходят из рук в руки с охами и ахами по поводу какой-нибудь мелочи вроде отделочного шва, и у каждой женщины найдется свое собственное мнение относительно того, будет это смотреться или нет. И не имеет значения, что ты покупаешь себе новое платье раз в десять лет, — право на свое мнение ты имеешь. Соседи выслушают его с таким видом, будто ты входишь в десятку самых шикарных женщин мира.
В это время года Париж бурлил. Со всего света в него съезжались покупатели и покупательницы: из Северной и Южной Америки, Германии, Англии, Италии, даже Дальнего Востока. В ресторанах, театрах, клубах — всюду толпы людей.
Сколько же времени прошло с тех пор, когда она в последний раз была окружена веселой, хохочущей толпой? Израильтяне лишены чувства юмора. Мрачные они какие-то. Нет, она их не винит. Весь мир мрачен, создать в нем новое государство — дело нелегкое. Смеяться тут не над чем. Во всяком случае, им самим. А когда они все-таки смеются, смех их кажется странным и пустым, как будто их кто-то принуждает издавать эти звуки.
Дениз перевернула страницу, и с листа на нее вдруг взглянуло знакомое лицо. Дениз узнала ее сразу: они вместе работали у мадам Бланшетт. Она всегда говорила, что станет манекенщицей. Так и вышло.
Когда-то Дениз и сама подумывала об этом. Это было, когда она впервые приехала в Париж. Но известные салоны ей отказывали: бюст, говорили, слишком велик, ткань плохо спадает. Она тогда села на жесточайшую диету, так что щеки ввалились, под глазами появились круги, но и это не помогло. Для «высокой моды» у нее была слишком большая грудь. В конце концов она нашла себе место в ателье, где шили нижнее белье. Платили немного, она ежедневно должна была участвовать в трех показах, два днем и один вечером.
Тогда Дениз была наивной девушкой. Хотя покупателями были исключительно мужчины, она не видела ничего необычного в том, чтобы расхаживать перед ними в одном лифчике и трусиках. Безразличным взглядом смотрела она в потолок, снимая бюстгальтер, показывая, каков он изнутри, и снова надевая и застегивая его, демонстрируя, как с ним нужно обращаться. А когда рука покупателя намеренно долго задерживалась на ее груди, она считала это просто издержками профессии.
Однажды, после того, как она проработала в ателье почти неделю, в раздевалку вошел хозяин. Сидя на стульчике перед зеркалом, Дениз подняла на него глаза. Показ только что завершился, и бюстгальтер лежал на столике рядом. Она даже не попыталась прикрыться. В конце концов, он ведь босс, да и к тому же видел ее и других девушек столько раз, что, наверное, и сам со счета сбился.
— Завтра вы получите ваши первые деньги. Она с удовлетворением кивнула.