— Так и есть, — кивнул я. — Но теперь ты сворачиваешь на другую дорогу. Мне будет тебя недоставать, но я с этим свыкнусь.

— Мне тоже будет недоставать тебя.

Я посмотрел на Бадди. Его щеки блестели от слез.

— Ты плачешь.

— Ниггеры не плачут. — Он обнял меня. — Просто ты у нас такой чокнутый. Второго такого не найти. Я прижал его к себе.

— Ты мой лучший друг, сукин ты сын. Лучший друг во всем мире. А теперь отпусти меня, а не то люди подумают, что мы голубые.

Бадди отступил на шаг, достал сигарету, закурил.

— Как насчет того, чтобы взять джип и отвезти меня в штаб?

Достал сигарету и я.

— Ты не меняешься. А я-то подумал, ты пришел попрощаться.

Бадди рассмеялся, пустив дым из ноздрей.

— Именно для этого я и пришел. Но подумал, а почему бы тебе не подвезти меня. Все-таки мы лучшие друзья.

— Ну ты и жмот. — Я схватил его за руку. — У тебя же много денег. Можешь позволить себе раскошелиться на такси.

Бадди пожал мою руку. В другой и он, и я держали сигареты.

— Когда я теперь тебя увижу?

— Не знаю, — ответил я. — Пока покручусь здесь.

— После войны?

— Да, после войны.

— А как мне с тобой связаться? Я задумался.

— Через клуб Поля. Он всегда будет знать, где я.

— Ты сможешь иногда писать Улле?

— Обязательно напишу. К тому же она понравилась Жизель. Они уже обменялись адресами.

Бадди взглянул на часы:

— Время поджимает. Пора бежать.

Я вновь пожал ему руку.

— Удачи тебе, Бадди.

Он улыбнулся:

— И тебе тоже.

Бадди повернулся и вышел из моей каморки.

Пятью днями позже, 7 мая, война в Европе закончилась. Париж ударился в веселье. Американские солдаты стали народными героями. Вино, шампанское, пиво лились рекой. Женщин, замужних и незамужних, охватила лихорадка. Пары трахались в парках, подъездах, на лестницах. Везде царила любовь.

В «Голубой ноте» народ толпился с того момента, как клуб распахивал свои двери, и до закрытия. Гомосексуалисты ничем не отличались от остальных. Все столики по обе стороны от центрального прохода были заняты. То и дело хлопали пробки, вылетающие из бутылок с шампанским. Я не смог сесть за свой обычный столик, поэтому отправился за кулисы, откуда и наблюдал за происходящим.

Поль подошел ко мне и положил руку на плечо.

— Что скажешь?

— Война действительно закончилась. Никогда не думал, что можно так радоваться.

— Чувство это копилось долгие годы. Вот и выплеснулось наружу. Мы пережили столько смертей. Такие разрушения.

— Мне-то повезло. На настоящую войну я так и не попал. Может, я должен этого стыдиться?

— Ты обычный человек. И выбора у тебя не было. Все решения принимала за тебя армия. С тем же успехом тебя могли послать на фронт. В этой жизни ни за что нельзя поручиться.

— Ну не знаю. Для меня война обернулась бизнесом.

— Опять же армия поручила тебе это дело. Подбирать то, что плохо лежит. Ты дисциплинированный солдат. Выполнял отданный тебе приказ.

— Французы все такие?

— Они ничем не отличаются от других. Они воровали, лгали, сотрудничали с врагом, выдавали своих евреев. И многие неплохо на этом заработали. Гораздо больше, чем ты можешь себе представить. И в результате страной будут править бюрократы, а не патриоты, которые рисковали жизнью ради победы.

Я смотрел на Поля.

— Ты презираешь и тех, и других.

— А почему нет? Они отдали половину Азии, четверть Африки и пятнадцать процентов Среднего Востока, потому что высосали оттуда все соки. А Корсику держат в темнице, считая, что еще могут ею попользоваться.

— А что будет с клубами? Война-то закончилась. Поль рассмеялся.

— Клубы выживут. Возможно, они не будут приносить столько денег, раз уж американские солдаты отбывают на родину, но в Париж в поисках развлечений и удовольствий съезжается весь мир.

— Я все-таки сомневаюсь, правильное ли я принял решение. Так и не знаю, что мне тут делать.

— Расслабься, — ответил Поль. — Сегодня надо праздновать. А волноваться о будущем станем позже. — Он посмотрел на царящее в клубе веселье. — Пожалуй, сегодня я отменю оба представления и распущу девочек по домам. А то их изнасилуют прямо на сцене.

В одиннадцать вечера мы с Жизель уже шагали домой. Улицы заполняла радостная толпа. Американская форма притягивала людей, как магнит. Люди останавливали меня, целовали, говорили об американцах самые добрые слова.

Наконец мы добрались до квартиры. Я шумно выдохнул, когда мы поднялись на пятый этаж.

— Я уж опасался, что меня на радостях съедят. Жизель улыбнулась, отпирая дверь.

— Все счастливы, потому что впервые за долгие годы чувствуют себя в безопасности. Война лишила нас уверенности в собственных силах.

— Все уже позади. — Я вошел в квартиру. — Теперь мы начнем забывать войну.

— Мы ее не забудем. — Жизель бросила плащ на стул и повернулась ко мне. — Я тебя люблю. Я не боялась, потому что ты был рядом со мной. Теперь я боюсь.

Я заглянул ей в глаза. Синие-синие и полные слез.

— Почему, Жизель? Мы же по-прежнему вместе.

— Надолго ли? — прошептала она. — Рано или поздно ты вернешься домой. И я останусь одна. Как моя сестра, когда возлюбленный оставил ее.

— Я же остаюсь здесь, ты это знаешь. Мое демобилизационное удостоверение уже подписано. Я только разберусь с оставшимися джипами, и — прощай, армия. — Я привлек Жизель к себе. — А если я вернусь в Штаты, ты поедешь со мной.

Она посмотрела на меня.

— Ты это серьезно? Не потому, что я так расстроилась?

Я нежно поцеловал ее.

— Обещаю.

Мы прошли в спальню. Я разделся раньше Жизель, поэтому принес из кухни радиоприемник и поставил его на прикроватный столик. Настроил на «Голос Америки». В Нью-Йорке только наступило утро, и комментатор вел передачу с Таймс-сквер.

Его голос едва прорывался сквозь радостный рев толпы. Впервые я услышал на английском те же слова, что весь вечер повторялись на французском.

— Война в Европе закончилась. Пришел День Победы.

А потом Кейт Смит[320] запела «Боже, благослови Америку». Тут я заплакал. Все еще не мог поверить в то, что произошло. Мир вновь перевернулся.

В этот момент Жизель вошла в спальню и остановилась у двери. В чем мать родила. Над своей «киской» она приклеила бумажный американский флаг. А в руках держала бутылку шампанского и два бокала.

Демобилизационные документы прибыли две недели спустя. Не только мои, но и всего взвода. Ко мне подошел сержант Фелдер. В руке он держал приказ с указанием даты вылета.

— Вроде бы тебе обещали, что мы успеем распродать джипы.

— Обещали, — кивнул я. — Но они меня кинули. В армии это запросто.

— У нас же осталось еще семь джипов, — не унимался Фелдер. — Мы теряем кучу денег.

— Ты возвращаешься домой, — напомнил я. — И жаловаться тебе не на что. Тебя же не посылают на Тихий океан.

— Я слышал, сюда направляют офицера, чтобы тот проследил за сдачей оставшегося имущества.

— Фелдер, отвяжись, — оборвал я его. — Поезд ушел. Ты и так прилично заработал. Поезжай домой и не забудь купить подарки жене и детям. Теперь у тебя есть деньги, чтобы открыть авторемонтную мастерскую, о чем ты и мечтал. Я уверен, жена примет тебя с распростертыми объятиями.

— А я вот сомневаюсь. Особенно если я привезу ей триппер.

— Господи! Да ты же подхватил его шесть месяцев назад! Неужели не вылечился?

— Я был у врача трижды. И всякий раз он говорил мне, что я здоров. Оказалось, что нет. — Фелдер печально вздохнул.

— Да перестань. Триппер сейчас лечат, как насморк. Фелдер посмотрел на меня.

— Просто я мудак. Мне очень нравилась эта девчонка и, вылечившись, я снова шел к ней.

— Действительно, мудак, — рассмеялся я. — Но теперь можно поставить точку. Больше к ней не ходи. До отлета еще несколько дней. Тебя успеют подлечить.