Женщина клялась, что они не стреляли. Это сделал Volksturmer, пожилой ополченец, который сбежал, как только американцы открыли ответный огонь. Бат оставил Прицо сульфаниламидные таблетки и шприц с морфием, а также карабин и гранату.

Затем собрал взвод и повел его к мосту. Туда же направлялись и другие части. Вдали слышался рокот танковых моторов.

Людендорфский мост был железнодорожным. Немцы заложили рельсы шпалами, и теперь по нему могли ехать танки и автомобили. Мост вытянулся над серым неспешным Рейном. На дальнем конце виднелись бетонные доты. И поставили их с одной целью: не пропустить незваных гостей. Бат и его солдаты мрачно оглядывали мост, когда к ним подошел капитан Граймс.

— Идем на ту сторону.

В этот момент взрыв приподнял мост, наполнив воздух дымом и пылью. Бат покачал головой, пожал плечами. Что ж… через мост идти не надо. Эта честь будет принадлежать другим. Они опоздали на несколько минут.

Но когда дым рассеялся, они увидели, что мост остался практически цел. Вырванный кусок помешал бы продвижению танков, но не пехоты. Другие подразделения двинулись на мост. Их встретил огонь немецких пулеметов. Американцы не остались в долгу, щедро поливая амбразуры дотов свинцом и сталью. Саперы перелезли через ограждение и начали перерезать провода, снимать взрыватели с фугасов.

Сражающимся солдатом движут эмоции, которые невозможно испытать в другой ситуации. Вот и Бат вроде бы испытывал облегчение от того, что ему не пришлось пересекать мост, но в тоже время и злился на себя, поскольку другие уже бежали вперед, а он стоял столбом. Краешком глаза Джонас увидел, что капитан Граймс возвращается, чтобы повторить приказ. Он не стал его дожидаться.

— Вперед, черт побери! Чего ждем? Пошевеливайтесь! Пошевеливайтесь! Пошевеливайтесь!

И побежал впереди своего взвода. Не оглядываясь, чтобы убедиться, следуют ли солдаты за ним. Его люди, а некоторые годились ему в отцы, уважали или боялись его. Они не бросили бы его одного. Потому что могли представить себе, как он обойдется с трусом. А может, их заботило, что подумают о них другие солдаты.

Бат бежал. Перепрыгивал через тела американцев, скошенных пулеметами, немцев, убитых американцами. Танки с дороги, идущей вдоль берега, вели прицельный огонь по дотам, по восточным предмостным укреплениям. Белый дым и красное пламя фосфорных снарядов охватили восточную часть моста. Бат слышал жуткие крики немцев, на коже которых горел фосфор.

Он слышал посвист пуль. Бегущий впереди солдат упал. Не прекращающийся дождь и пот застилали глаза. Несмотря на холод, он купался в поту. Он потерял счет времени. Бежал-то он меньше минуты, а казалось, что никак не меньше десяти. Но он по-прежнему прекрасно понимал, что главная опасность — не пули, а фугасы, установленные под пролетами моста.

— Эй, Мак! Эй, Мак!

Солдат обращался к нему. Солдат, перелезший через ограждение.

— Эй, Мак! Посмотри! Видишь этот кабель? Сможешь перебить его?

Бат проследил за его рукой: солдат указывал на кабель диаметром в пару дюймов, идущий с восточной стороны и ныряющий под мост, несомненно, к фугасам.

— Перебей его! Постарайся перебить!

Бат кивнул. Армейский карабин не отличался точностью, но Бат положил его на ограждение моста, прицелился. Первая пуля прошла чуть выше. Он изменил прицел. Вторая пуля надорвала кабель. Третья и четвертая довершили дело: концы кабеля упали вниз.

— Эй, Мак…

Он слишком долго стоял на одном месте, и сам превратился в цель. Что-то ударило в правую часть грудной клетки. Жгучая боль пронзила тело. Он ничего не помнил после того, как сержант Эмори оттащил его за стальную балку.

«В тот день, 7 марта 1945 года, лейтенант Джонас Э. Батиста, возглавляя атаку своего взвода на Людендорфском мосту под сильным огнем противника, в лучших традициях офицеров пехоты, остановился и, практически подставив себя под вражеские пули, несколькими точными выстрелами из карабина перерубил кабель, соединяющий мощные фугасы, заложенные под мостом, с источником электроэнергии на восточном берегу, тем самым предотвратив подрыв этих фугасов. Но сам лейтенант Батиста получил при этом тяжелое ранение.

Лейтенант Джонас Э. Батиста в критической ситуации проявил незаурядные храбрость и мужество, как и положено офицеру армии Соединенных Штатов.

Приказываю наградить лейтенанта Джонаса Э. Батисту крестом «За выдающиеся заслуги».

Его также произвели в капитаны. Сначала он лежал в госпитале в Антверпене, затем в Париже, наконец — в Уолтер-Риде. На Рождество он прибыл на гасиенду неподалеку от Кордовы.

За время отсутствия Джонаса дедушка умер. Без него гасиенда опустела. Теперь после обеда Вирхилио Эскаланте предлагал ему выпить бренди, выкурить сигару. Он поехал с Джонасом в город и оставил его заботам лучшей молодой puta, какую могла предложить Кордова. Бат не отказался. Потом он не раз бывал у нее. Она многому его научила.

По окончании отпуска он вернулся в госпиталь в Уолтер-Риде. Война закончилась, и его обещали демобилизовать, как только будут готовы все документы. Он навел справки о капрале Прицо. Молодой человек остался в живых и теперь обретался дома, на своей ферме вблизи Уэткинс-Глена. Он справился о Джерри Рабине и узнал, что энсин Джерри Рабин погиб в битве в Коралловом море. Капитан, теперь майор, Граймс находился в Японии: профессиональный военный, он остался в армии. Сержант Дэйв Эмори вернулся в Бостон.

Бат подал заявление в Гарвард с просьбой разрешить ему возобновить учебу с осени сорок шестого года.

До осеннего семестра оставалось шесть месяцев. Бат купил автомобиль: «кадиллак» выпуска тридцать восьмого года. Поехал в Уэткинс-Глен и навестил капрала Прицо. Потом прибыл в Кембридж и начал подыскивать место для жилья. Возвращающиеся с войны ветераны не хотели жить в общежитиях. Не было такого желания и у Бата. Он искал себе квартиру.

Бат вспомнил, что Дэйв Эмори жил в Бостоне. Он позвонил бывшему сержанту, и они встретились в кембриджском пабе. Заказали пиво, сандвичи.

К воспоминаниям они обратились уже после первой кружки.

— Ты спас мне жизнь, — напомнил Бат Дэйву.

— Как бы не так. Ты уже упал. Они не тратили патроны на лежащих.

— Так они могли бы потратить их на тебя, когда ты бежал ко мне.

Дэйв покачал головой:

— Все равно надо было куда-то бежать. Другие бежали к восточному краю моста, где огонь был плотнее. Я, возможно, спас свою жизнь, оттаскивая тебя за балку.

Такой же высокий, как и Бат, Дэйв Эмори был куда крупнее его. Широкие плечи, мощный торс, мускулистые руки и ноги. На его мясистом лице редко появлялась улыбка, но он обладал тонким чувством юмора, и его остроты всегда били в точку. На два года старше Бата, осенью он возвращался на последний курс. А потом намеревался закончить юридическую школу.

— Что ты делаешь этим летом, Дэйв?

— Ничего. Деньги у меня есть. Буду сидеть у радиоприемника да посасывать пиво. Полагаю, я имею право немного отдохнуть, прежде чем вновь браться за дело.

Бат нахмурился. Почесал подбородок.

— Тебе скучно?

Дэйв склонил голову на бок, втянул уголок нижней губы меж зубов. Помялся, прежде чем ответить:

— Да. Наверное, скучно. Ты меня понимаешь.

— Естественно, понимаю. Это был чудовищный кошмар, Дэйв, но только там можно чувствовать себя настоящим мужчиной. И едва ли что с этим сравнится. Мы должны себе в этом признаться. Будем молить Бога, что никогда в жизни нам более не придется… Но уж скуке там места не находилось. Неужели вся наша оставшаяся жизнь будет скучной в сравнении…

— Ты абсолютно уверен, что хочешь вернуться в Гарвард? — спросил Дэйв.

— Нет. Но должен же я что-то делать, а ничего более подходящего я не вижу. Кроме того… я не хочу разочаровывать маму.

Дэйв хохотнул:

— Очень веская причина. Сколько тебе лет, лейтенант? Двадцать один?

— Еще нет, но, пожалуйста, не называй меня лейтенантом.