— Я знал, где вас найти! — радостно прокричал он.

И вот они уже говорят что-то все разом, осыпают друг друга бесчисленными вопросами. На протяжении всего ужина жадно разглядывают друг друга и фотографии остальных членов семьи, которые отец привез с собой. И вот вскоре приходит чувство, что разлуки словно и не бывало.

Впервые после начала войны вилла ожила. Чтобы привести ее в порядок, много времени не потребовалось. А затем жизнь начала брать свое: через месяц по возвращении домой, в июне сорок пятого, Джим женился, и теперь у него уже росло двое сыновей. Хэдли-старший определил Джима в свой офис и мало-помалу начал приучать его к мысли о том, что скоро ему придется взять на себя нелегкое дело управления разветвленным семейным бизнесом.

Джим был уже почти полностью готов к этому поприщу, когда Джереми получил, наконец, диплом Гарвардского университета. Он отучился в его стенах год — ровно столько, сколько отняла у него война, но поскольку он растерял своих бывших товарищей по учебе, то уверенности в будущем не чувствовал. И опять, как обычно, наставил его на путь истинный отец.

Приняв предложение войти в состав комиссии по репарациям, он взял Джереми с собой в качестве помощника, и через два года в Европе не осталось ни одного значительного государственного учреждения, где бы не появился его сын. Привлекательная внешность и светские манеры Джереми сослужили ему хорошую службу — он был желанным гостем повсюду. Никого не задевал тот факт, что он американец и к тому же очень богатый.

Джереми в полную меру наслаждался тем, что ему могла предоставить работа и общение с окружающими. Он обнаружил, что европейские женщины гораздо изобретательнее в своих взаимоотношениях с мужчинами, нежели американские. Но как только намечалась малейшая тенденция к тому, чтобы обыкновенное знакомство переросло в нечто более серьезное, служебные обязанности брали верх. Джереми редко оставался на одном месте столь долго, чтобы могли возникнуть какие-либо проблемы.

Когда комиссия в Европе близилась к завершению, он отправился в Штаты, где просидел почти год над докладом по итогам работы комиссии. В апреле доклад был закончен, и Джереми прибыл в Бостон, имея в кармане предложение от Госдепартамента.

Отец и тут не обошел его своим советом.

— Не соглашайся сейчас. Возьми год отпуска. Возвращайся в Европу и отдыхай.

— Мне нужно определиться, что делать дальше, папа, — сказал Джереми.

— В спешке нет никакой нужды. Со временем ты сам поймешь это. Да и Томми нужно прокрутиться там какое-то время. Он будет нуждаться в некоторой страховке, ведь у него нет таких возможностей, какие были у тебя.

Джереми не мог слушать отца без улыбки. Томми только что закончил Гарвард, ему исполнился двадцать один год, пороху на войне он не нюхал. Однако если то, что Джереми слышал от старшего брата, было правдой, Том в университете времени даром не терял: добрая половина добропорядочных бостонских матушек запирала своих дочерей на ключ, едва рядом объявлялся его братец.

Джереми было приятно показывать Тому Европу такой, какой он сам узнал ее когда-то. Брат напоминал ему себя в далекие довоенные годы. Но в Томми чувствовалось нечто, чего у них с Джимом не было. Выходило так, что шесть лет разницы в возрасте делали младшего брата представителем иного поколения. Причиной этому, конечно, была война: никогда уж больше не вернуть им былой чистоты и невинности. Бомбы сделали смерть постоянным спутником тех, кто узнал их и все же продолжал шагать по бренной земле.

В задумчивости Джереми отошел от зеркала и, достав из чемодана пижаму, переоделся. Мысль о том, что брат сейчас вместе с фон Куппеном спешит в Жуан насладиться новыми впечатлениями, заставила его улыбнуться. Как же они все торопятся! Только сейчас он начал понимать, что имел в виду отец, когда предостерегал его от спешки. И все-таки он был еще молод — всего двадцать восемь...

Джереми вытянулся на постели и выключил свет. Повернулся на бок, следя за игрой теней на занавешенном окне. Веки его уже смыкались, когда до сознания вдруг дошло, что одна из теней совершенно неподвижна.

Прошла минута, и он увидел, как тень исчезла. Джереми вскочил и бросился к высокому, от пола до потолка, окну, выходившему на террасу. Никого. Только на утро он понял, что никакой игры воображения не было. За завтраком стало известно, что супруги фон Куплен уехали.

На столе, накрытом для завтрака, лежала записка на немецком, в которой его благодарили за оказанное гостеприимство и приносили извинения за ранний отъезд. Он поднял глаза на принесшего кофе Франсуа:

— Они уже уехали?

— Да. Я вызвал для них такси в семь утра. Они отправились в Ниццу, в «Негреско».

Джереми плавно поднес к губам чашечку с кофе. Странно. Еще час, и он сам бы отвез их куда нужно.

— Яичницу с ветчиной, мсье? Он кивнул.

— Мне тоже, — раздался голос вошедшего в столовую Томми. Он опустился на стул, протянул руку к кофейнику. — О, Боже, моя голова!

— Ты, верно, неплохо вчера отдохнул, — улыбаясь, протянул Джереми. — Не представляю себе, как это фон Куппен смог подняться в такую рань.

— Его со мной не было, — ответил Томми. — А что, они уже уехали?

Джереми подал брату записку.

— Разве он не отправился вчера вместе с тобой?

— Отправился. Но как только мы подъехали к воротам, передумал. Я предложил подвезти его к дому, но он отказался, сказал, что хочет прогуляться после ужина. Так что я уехал один.

— А я и не слышал, как он вошел в дом, — вспомнил вдруг Джереми.

Или слышал? Та тень на террасе — может, это и был фон Куппен?

— У тебя какой-то странный вид. Что-нибудь не так?

Джереми покачал головой. Ему стало интересно: неужели Марлен заподозрила, что муж расставляет им ловушку? Но тут в столовую с подносом в руках вошел Франсуа, и Джереми отвлекся. Фон Куппены уехали, так что вспоминать о них нечего. Ему, как всегда, везло.

К полудню он совершенно позабыл о них — мать и сестры привезли с собой из Парижа еще гостей. Это были Сергей Никович, поставлявший им в этом году туалеты, и Жизель д'Арси, киноактриса. Говорили, что они собираются пожениться: знакомство их насчитывало долгие годы. Жена Джима, Анджела, приехала с детьми после обеда.

Дом начал наполняться людьми, и уже через несколько часов Джереми мог бы поклясться, что каждый на мысе Антиб знает, что Хэдли вернулись в свой дом.

Ужин в тот вечер являл собой обычное тихое семейное помешательство. В самый его разгар, над плечом Джереми склонился Франсуа.

— Вас просят подойти к телефону, мсье. Он прошел в кабинет, поднес трубку к уху.

— Алло?

— Джереми?

Хотя раздался только шепот, он сразу узнал, кому этот шепот принадлежит.

— Да, Марлен?

— Мне нужно увидеть тебя. — Голос чуть дрожал сдерживаемого волнения. — Он собирается убить меня!

— Не говори глупостей.

— Правда, — хриплым шепотом перебила она. — Ты его не знаешь. Ты не знаешь, на что он способен, он — сумасшедший. Вчера вечером я не спустилась к ужину потому, что он избил меня до синяков. Вот почему нам пришлось уехать сегодня так рано.

Джереми ответил не сразу.

— Не понимаю. Ведь у него не было никаких причин. Если, конечно, ты сама не рассказала ему.

— Я ничего ему не говорила. А он бил меня и приговаривал, что не прекратит, пока я не скажу ему всю правду.

— Почему ты не уйдешь от него:

— Не могу. Когда он оставляет меня одну, то приковывает меня наручником к кровати.

— Наручником? — Он не верил своим ушам.

— Да. — Он услышал, как она заплакала. — Это тянется с того дня, как мы поженились. Каждый раз, как он уходит.

— Тогда каким же образом ты хотела встретиться со мной?

— Около одиннадцати он идет в казино. Я слышала, как он заказал место за столиком. Приезжай в полночь. Я попрошу швейцара впустить тебя.

— Но...

— Приезжай! — с силой повторила она. — Я слышу, как он идет сюда, кладу трубку.