Мальдитеста застонал, словно Бат уже прострелил его.

— Если я брошу пистолет, вы позволите мне уйти? Я выполнял свою работу, ничего более.

— Конечно. Работа есть работа.

Мальдитеста колебался еще с полминуты, прокручивая в голове возможные варианты, потом его пистолет упал на пол.

Бат схватил бутылку шампанского, стоявшую на столике, тяжелую, лишь наполовину пустую, поднял ее и со всего размаху ударил по голове Мальдитесты.

Тот упал на колени, затем распластался на полу.

— Мы… же… договорились.

— Я солгал, — ответил Бат, вновь замахиваясь бутылкой.

— И он солгал, — добавила Тони, вытаскивая револьвер из внутреннего кармана пальто Мальдитесты.

Джонас, тяжело дыша, сидел на кровати.

— Надо вызвать доктора. — Энджи, уже накинув шелковый халатик, направилась к телефону.

— Нет, — остановил ее Джонас. — Доктор не нужен. Обойдемся таблеткой. Она мне поможет. Нитроглицерин снимает боль.

— Боль — это следствие, — возразила Энджи. — А надо устранять причину. И мы должны вызвать…

— Мы обойдемся и без полиции, — оборвал ее Бат. Посмотрел на безжизненное тело Мальдитесты. — Кроме нас четверых об этом никто не знает.

— За исключением тех, кто его послал, — возразила Энджи.

— Уж они-то точно не обратятся в полицию, — усмехнулся Бат. — Я оттащу его в пустыню и похороню. Искать его тут никто не будет. Остальные спят. Других свидетелей нет.

— Я помогу, — вызвалась Энджи.

— Потом нам надо избавиться от его автомобиля, — добавил Бат. — Он наверняка добирался сюда не на своих двоих. Отгоним его миль на пятьдесят и бросим.

— Этим можно заняться и утром, — вставил Джонас.

Бат и Энджи волокли тело Мальдитесты. Тони несла инструмент: лопату и кирку. От холодного ветра их защищали джинсы, овчинные полушубки, сапоги, перчатки и шляпы.

Луна уже спускалась к горизонту. До кромешной тьмы оставалось не более получаса. Они прошли не меньше мили, прежде чем Бат остановился, взял у Тони кирку и начал разбивать мерзлую землю. К счастью, мороз схватил ее всего на несколько дюймов, так что могилу он вырыл быстро.

Тони склонилась над убитым, обшарила карманы. Но не нашла каких-либо документов, удостоверяющих личность.

Потом они скатили тело в яму. Бат засыпал ее землей, которую они плотно утоптали. Они еще не успели дойти до дома, как ветер занес безымянную могилу пылью и песком, так что они сами едва ли смогли бы отыскать ее.

Когда они вошли в дом, Джонас сидел в гостиной. Он бросил в камин несколько поленьев, которые теперь горели жарким пламенем.

— Я голоден, — пожаловался он. — И не смотрите на бутылку. Чуть-чуть мне можно. Врачи советуют. Бербон снимает напряжение… то самое, что вызывает боль.

— Я посмотрю, что осталось на кухне. — Энджи посмотрела на Бата с Тони. — Есть будете?

Они дружно покачали головами. Бат налил в два стакана шотландского.

— Что ж… — Джонас помолчал. — Я говорил, что нам надо разобраться… вот мы и разобрались.

Бат встал рядом с креслом отца, положил руку ему на плечо.

— И что же ты решил?

— Боюсь, я чего-то не понимаю, — подала голос Тони. — С чем вы разбираетесь?

Джонас посмотрел на нее. Она стояла у камина в джинсах и шерстяной рубашке.

— Прежде чем я что-то скажу, я хочу знать, какие у вас отношения с Батом.

— Мы собираемся пожениться, — ответил Бат. — И сказали бы тебе об этом до отъезда в Нью-Йорк.

Джонас улыбнулся, кивнул:

— Давно я не слышал таких хороших новостей. Сегодня… Энджи жертвовала жизнью, чтобы спасти меня. Я могу отплатить ей только одним: жить как можно дольше. Доктора говорят, что мне нельзя перенапрягаться. А как можно руководить такой корпорацией без перенапряжения?

Бат подошел к Тони, взял ее за руку.

— Ты вот считаешь себя мальчиком на побегушках, — продолжал Джонас. — Я никогда не отводил тебе такой роли. Признаю, приглядывал за тобой, чтобы в любой момент подстраховать. Больше этого не будет. Я уезжаю с Энджи в Европу. Не знаю, сколько мы там пробудем и когда вернемся. Может, через шесть месяцев. Не знаю. И по возвращении я не собираюсь лезть в дела Империи Кордов. — Он усмехнулся. — В то, что от нее останется.

Улыбнулся и Бат, покачав головой:

— Ты же никогда не успокоишься.

Джонас пожал плечами:

— Шанс у тебя есть. Этого ты и хотел, не так ли? Я думаю, ты еще к этому не готов, но… я-то побывал в куда более худшем положении.

— Отдайте ему еще один приказ, Джонас, — вмешалась Тони. — Заставьте его взять отпуск.

Джонас одарил Бата притворно грозным взглядом.

— Так оно и будет. Я все еще председатель совета директоров и приказываю тебе взять отпуск.

— Как только…

— Никаких «как только», черт побери! Мой старик оказался не таким уж незаменимым. Как и я. Да и ты тоже.

Бат вздохнул:

— Если дела…

— Бат, — прервал его Джонас. — Женись на Тони. Устройте себе настоящий медовый месяц. Настоящий, без телефонных разговоров. — Он помолчал. Чувствовалось, что слова даются ему нелегко. — Ты мой сын. Ты мне куда дороже, чем все эти компании, которые могут рассыпаться в мое отсутствие. Жаль, что я не говорил тебе этого раньше, но… видишь ли… — У него перехватило дыхание. — Я люблю тебя, сын, — взгляд его переместился на Тони. — И тебя тоже. И Энджи. Бат… Тебе приказывает не твой начальник. Тебя просит отец.

— Хорошо, — кивнул Бат. — И… надеюсь, ты понимаешь… Нет, с чего тебе это понимать? Я должен прямо об этом сказать. Я тоже люблю тебя.

Джонас заулыбался:

— Мы только что порушили семейную традицию Кордов.

Он смеялся с текущими по щекам слезами.

Джонас и Энджи вернулись из Европы как раз к открытию Фоли-Кабаре в отеле «Корд Интерконтинентал Вегас».

Рекламные щиты извещали об участии в шоу Мориса Шевалье, Гленды Грейсон и Маргит Литтл. Строилось шоу точно так же, как и в Фоли-Бержер, а постановкой руководил лично Поль Дерваль, владелец и управляющий парижского Фоли.

Никогда еще на одной сцене ночного клуба не появлялось одновременно так много девушек. Впервые в Америке их костюмы скорее открывали тело, чем прикрывали его. В одной из сцен девушки плавали в бассейне, вынесенном на сцену. В другой — катались на коньках по настоящему льду.

Маргит танцевала одна. Пусть и в трико, она казалась монахиней в сравнении с артистками кордебалета. Открытие ее телешоу намечалось на октябрь, и Бат не хотел подпортить ее карьеру на телевидении.

Шевалье, как обычно, появился в цилиндре и с тросточкой, немного потанцевал, но главным образом пел свои знаменитые песни, такие, как «Валентина», «C’est Magnifique»[382] и самый последний хит «Возблагодарим небеса за молоденьких девушек».

Гленда Грейсон в первом отделении вышла на освобожденную от декораций сцену в черном цилиндре, черной грации и черных чулках, оканчивающихся посередине бедра и оставляющих открытой белоснежную кожу верхней части ног. Держались чулки на красных подвязках. Она пела и смешила зрителей оригинальными миниатюрами, вновь вернувшись к любимой присказке: «Вы не поверите, но…» Вернула она в свой репертуар и коронную фразу: «Голда, смени фамилию. Пожалуйста!» Фраза эта всегда вызывала овацию. А у тех, кто знал Голду с давних пор, на глазах наворачивались слезы.

— Про кого-то из великих комиков говорили, что он может рассмешить человека, а в следующую минуту заставить его заплакать, — изрекла Джо-Энн, сидевшая за столиком с Батом и Тони, Джонасом и Энджи. После рождения дочери она впервые вышла в свет.

Второй раз Гленда появилась на сцене в самом конце второго отделения. В вертолете размером в три четверти от настоящего. Вертолет пролетел над столиками, разумеется подвешенный на длинном тросе, и приземлился на сцене, вызвав шквал аплодисментов.