— Чарли все помнит, — сказала она, обращаясь к Дженни. — Он даже помнит, что я никогда ничего не пила, кроме хереса. — Она взглянула на бокал, стоящий на столе. — А ты, как я полагаю, по-прежнему пьешь шампанское со льдом из высокого бокала?

— От старых привычек, как и от старых друзей, трудно отвыкнуть, Аида, — последовал ответ.

Дворецкий принес херес. Миссис Шварц подняла рюмку, пригубила из нее, повернулась к дворецкому и улыбнулась.

— Спасибо.

— Благодарю вас, мадам.

— Очень вкусно. Вы просто не представляете, как сейчас сложно получить хороший коктейль даже в самых дорогих ресторанах. Такое впечатление, что современные дамы не пьют ничего, кроме мартини. — Она с отвращением передернула плечами. — Ужасно. В мое время дамы даже не помышляли о том, чтобы попробовать что-нибудь подобное.

Стандхерст посмотрел на Дженни.

— Аида не позволяла своим девочкам пить ничего, кроме хереса.

— Виски затуманивает мозги, а моим девочкам платили не за то, чтобы они пили.

Стандхерст хихикнул.

— Это точно. А ты помнишь, Аида, как я перед войной приходил в твое заведение делать массаж простаты?

— Конечно, помню.

— У меня были небольшие неприятности со здоровьем, и доктор порекомендовал мне три раза в месяц делать массаж простаты. Первый раз я пришел на массаж к нему в кабинет, но после сеанса подумал, что если уж мне надо делать массаж, то, по крайней мере, было бы неплохо получать от этого удовольствие. Итак, три раза в неделю я приходил на массаж в заведение Аиды.

— Но он не сказал тебе, — добавила Аида, — что массаж ужасно возбуждал его, а мои девочки были приучены никогда не разочаровывать гостей. Когда через две недели Чарли снова пришел к доктору и все ему объяснил, доктор ужасно расстроился.

— Он сказал, что подаст на Аиду в суд за медицинскую практику без лицензии, — со смехом закончил Стандхерст.

Миссис Шварц снова наклонилась и дружески похлопала его по руке.

— А ты помнишь Эда Барри?

— Конечно, — ответил Стандхерст, смеясь и поглядывая на Дженни. — Эд Барри был из тех твердолобых баптистов-южан, которые всюду суют свой нос и немедленно навешивают ярлык греха. Ну так вот, это было накануне выборов, и Эд баллотировался в губернаторы. Я предложил ему выпить за успех, и к полуночи он был совершенно пьян. Не говоря ему, куда мы идем, я отвел его к Аиде. Это приключение произвело на него неизгладимое впечатление. — Стандхерст зашелся в смехе так, что на глаза у него навернулись слезы. — Бедный старина Эд. Он проиграл выборы, но так и не догадался почему. И вот в один прекрасный день, когда мы ушли на войну, Аида закрыла сове заведение, а он сидел в баре и плакал, как будто наступил конец света.

— А почему вы закрылись? — поинтересовалась Дженни.

— На это было несколько причин, — серьезно сказала Аида поворачиваясь к Дженни. — Во время и после войны появилось множество девушек, которые готовы были раздавать себя направо и налево, и стало все трудней подбирать девушек действительно заинтересованных в работе по высшему классу, который поддерживался у меня в заведении. Все хотели быть просто шлюхами. И так как я не нуждалась в деньгах, я закрыла свое заведение.

— Аида очень практичная женщина. Она вложила все деньги в недвижимость и в многоквартирные дома здесь и в большинстве крупных городов по всей стране. — Стандхерст посмотрел на нее. — И сколько ты сейчас стоишь, Аида?

Она пожала плечами.

— Миллионов шесть, может, чуть больше или меньше. И все благодаря тебе и еще нескольким друзьям, вроде тебя.

Стандхерст усмехнулся и сказал, глядя на Дженни.

— Ты все еще думаешь возвращаться в больницу? — Дженни промолчала. — Ну так как?

Дженни посмотрела на Стандхерста, потом на Аиду. Они тоже внимательно смотрели на нее. Слова у нее застряли в горле. Миссис Шварц успокаивающе погладила ее по руке.

— Дай ей немножко времени подумать, Чарли, — ласково сказала она, — такое решение девушка должна принять сама.

— Ей придется решить это очень скоро, — мягко произнес Стандхерст, — времени осталось мало.

Тогда он еще не знал, что осталось всего два дня.

Через два дня утром Дженни зашла к нему в спальню.

— Думаю, что сегодня придется весь день оставаться в постели, — тихо произнес Стандхерст.

Дженни раздвинула шторы и посмотрела на него при свете, падающем из окна. Лицо его было бледным, прозрачная желтая кожа обтягивала скулы, глаза полуприкрыты, так как яркий свет причинял им боль. Дженни подошла к кровати.

— Может быть, мне вызвать доктора, Чарли?

— А что он сможет сделать? — На лбу его проступили капельки пота. Она взяла с соседнего столика маленькое полотенце и вытерла ему лицо. Потом откинула одеяло, задрала Стандхерсту старомодную ночную рубашку и сняла мочесборник. Накрывая его одеялом, она заметила быстрый взгляд, который он бросил на мешок. Дженни взяла мочесборник и ушла в ванную.

— Очень плохо? — спросил он, глядя ей прямо в глаза, когда она вернулась.

— Очень плохо.

— Я знаю, — прошептал он. — Я заглядывал туда перед твоим приходом, моча такая черная, как пупок у дьявола.

Она поправила ему подушку и уложила поудобнее.

— Не знаю, иногда по утрам бывала и хуже.

— Не успокаивай меня. — Он на минуту закрыл глаза, потом вновь открыл. — У меня предчувствие, что сегодня.

— Выпей апельсинового сока, будет лучше.

— Ну его к черту, — яростно прошептал Чарли. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы в преисподнюю отбывали с апельсиновым соком? Принеси мне шампанского.

Дженни молча поставила стакан с соком, взяла высокий бокал, бросила туда несколько кубиков льда и налила шампанское. Опустив в бокал соломинку, она протянула его Чарли.

— Я еще в состоянии выпить, — сказал он. В углу комнаты затрещал телетайп. Дженни подошла и посмотрела. — Что там? — спросил Стандхерст.

— Речь Ландона на обеде Республиканской партии вчера вечером.

— Выключи, — раздраженно бросил он и протянул ей бокал.

Она взяла его и поставила на стол. В этот момент зазвонил телефон. Дженни сняла трубку.

— Эта редактор из Лос-Анджелеса, по поводу твоего вчерашнего звонка.

— Скажи ему, что Дик Трейси не нужен мне в газете.

Дженни кивнула и повторила по телефону указание Стандхерста. Повесив трубку, она повернулась и посмотрела на него. Лицо его опять покрылось потом.

— Твой сын, Чарли, взял с меня обещание, что я позвоню ему, если посчитаю, что это необходимо.

— Нет! — воскликнул он. — Кому надо, чтобы он тут злорадствовал? Этот сукин сын только и дожидается моей смерти, он хочет наложить свою лапу на мои газеты. — Стандхерст беззвучно захихикал. — Держу пари, что на следующий день после моих похорон у этого дурака все газеты будут работать на Рузвельта. — Резкий приступ боли пронзил его, он дернулся и сел почти прямо. — О, Боже, — сказал он, хватаясь руками за живот.

Поддерживая Стандхерста, Дженни крепко обхватила его руками за плечи, потом потянулась за ампулой с морфином.

— Подожди, Дженни, пожалуйста, — взмолился он.

Она посмотрела на него и положила ампулу обратно на столик.

— Хорошо, скажешь когда.

Он откинулся на подушку, и Дженни снова вытерла ему лицо. Чарли закрыл глаза и молча лежал так некоторое время. Потом он открыл их, и Дженни увидела в них ужас, которого никогда не видела раньше.

— Мне кажется, что я задыхаюсь, — сказал он, прижимая руку ко рту.

Не оборачиваясь, она быстро взяла со столика плевательницу. Он тяжело закашлялся, сплевывая отвратительную черную мокроту. Дженни убрала плевательницу, вытерла Стандхерсту рот и грудь, и снова уложила его на подушку.

Он посмотрел на нее глазами полными слез и попытался улыбнуться.

— Боже, — хрипло прошептал он, — это же вкус моей собственной мочи.

Дженни промолчала, и Чарли медленно закрыл глаза. Она видела, как его трясет от боли. Через несколько минут он заговорил, не открывая глаз.