Я улыбнулся про себя. Торговля началась. Старик думает, что лучший способ добиться своего — это надавить на меня. Вопрос о правомочности моего присутствия на собрании уже был забыт.

— Цена, которую я предлагаю, вдвое выше рыночной.

— Вы сами создали рынок.

— Компанией управлял не я, а вы, и последние шесть лет она терпела убытки.

Норман выбежал из-за стола.

— А у вас дела пойдут лучше?

— Если бы я думал иначе, то не истратил бы более семи миллионов.

Некоторое время он зло смотрел на меня, потом вернулся на свое место и сел в кресло. Взяв ручку, он положил ее перед собой.

— Собрание директоров компании «Норман Пикчерз» объявляется открытым, — произнес Берни спокойно и взглянул на племянника. — Дэвид, пока не избран новый секретарь, ты будешь выполнять его обязанности. Кворум у нас есть. Присутствует также мистер Корд. Пометь, Дэвид, что мистер Корд приглашен директорами, несмотря на возражения президента компании. — Берни посмотрел в мою сторону, ожидая моей реакции. Но я промолчал. — Переходим к первому вопросу, — продолжил он. — К выборам должностных лиц компании на будущий год.

Я кивнул Макаллистеру.

— Господин президент, — сказал он, — я предлагаю отложить выборы, пока вы с мистером Кордом не решите вопрос о продаже ваших акций.

— А почему вы думаете, что я собираюсь продавать их? Я продолжаю твердо верить в свою компанию. У меня есть планы, обеспечивающие ей в будущем успех, и если ваши люди думают, что смогут помешать мне, то я втяну вас в такую войну голосов, какая вам и не снилась.

В ответ на эту речь улыбнулся даже Макаллистер. Ведь у него уже был сорок один процент голосов.

— Если президента, так же как и нас, заботит будущее компании, — вежливо начал Макаллистер, — то он наверняка представляет, какой ущерб причинит эта война голосов, выиграть которую у него нет шансов.

На лице Нормана промелькнула хитрая улыбка.

— Я не такой глупый, как вы думаете. Весь сегодняшний день я занимался делами и заручился обещаниями акционеров поддержать меня в случае борьбы. Пока я жив, я не отдам свою компанию, которую создал собственным горбом, Корду, чтобы он смог подарить побольше денег своим друзьям нацистам. — Он с пафосом стукнул кулаком по столу. — Даже если он предложит мне за акции семь миллионов.

Сжав от злости губы, я вскочил.

— Хотелось бы спросить у мистера Нормана, если я предложу ему семь миллионов, он что, пожертвует их в фонд освобождения евреев?

— Не ваше дело, мистер Корд, что я собираюсь делать со своими деньгами, — крикнул Берни через стол. — Я не так богат, как вы, все что у меня есть — это акции моей компании.

— Мистер Норман, — улыбнулся я, — будьте любезны, зачитайте собранию список ликвидного имущества и вкладов, оформленных как на ваше имя, так и на имя вашей жены.

Берни выглядел растерянным.

— Список? Какой список?

Я посмотрел на Макаллистера. Он достал из портфеля лист бумаги и протянул мне. Я начал читать.

— Вклады на имя Мэй Норман: Национальный банк в Бостоне — миллион четыреста тысяч, банк «Манхэттен» в Нью-Йорке — два миллиона сто тысяч, «Пайонир Траст Компани» в Лос-Анджелесе — семьсот тысяч, «Леман Брозерз» в Нью-Йорке — три миллиона сто пятьдесят тысяч и прочие мелкие вклады по всей стране на шестьсот-семьсот тысяч. Кроме того, миссис Норман владеет тысячью акров земли в Вествуде, рядом с Беверли-Хиллз. По самым скромным оценкам, каждый акр оценивается в две тысячи долларов.

Берни уставился на меня.

— Где вы взяли этот список?

— Какая разница, где я его взял?

Старик повернулся к племяннику.

— Вот видишь, Дэвид, — громко сказал он, — как хорошая жена бережет деньги.

Если бы он не был таким жуликом, то я бы рассмеялся. По выражению лица Дэвида было ясно, что он ничего не знал об этих вкладах.

Норман повернулся ко мне.

— Вы полагаете, что если моя жена сумела отложить немного денег, это дает вам право обвинять меня?

— Но разве не странно, что за последние шесть лет, когда компания потеряла около двенадцати миллионов, ваша супруга вносила на различные счета около миллиона в год?

Лицо Берни налилось краской.

— Это означает лишь то, что моя жена очень разумно вкладывала деньги, а я не контролировал ее.

— А следовало бы, — сказал я. — Тогда бы вы обнаружили, что у нее были дела почти со всеми основными поставщиками оборудования для «Норман Пикчерс». Вы не можете утверждать, что не знали о комиссионных в размере от пяти до пятнадцати процентов, которые она получала с торговцев.

— Ну и что в этом плохого? Обычная деловая практика. Она является нашим торговым агентом, так почему бы ей не получить комиссионные?

Я устал от его вранья.

— Хорошо, мистер Норман, — сказал я, — кончайте дурачить нас. Я предлагаю вам приличную сумму за акции. Будете вы их продавать или нет?

— Только не за три с половиной миллиона. Пять, и я готов вас выслушать.

— У вас не то положение, чтобы торговаться, мистер Норман. Если вы не примете мое предложение, то я добьюсь назначения управляющего имуществом компании, а потом мы посмотрим, не найдет ли федеральный суд чего-либо криминального в так называемых законных операциях вашей супруги. Вы, наверное, забыли, что с момента поступления акций на биржу, это уже дело федерального суда. У вас есть даже шанс угодить за решетку.

— Вы не посмеете!

— Не посмею? — Я протянул руку, и Макаллистер подал мне бумаги об объявлении компании банкротом и назначении управляющего ее имуществом. Я швырнул их Берни. — Все зависит от вас. Если вы не продадите акции, то завтра утром эти бумаги будут в суде.

Он посмотрел на бумаги, потом на меня. В его глазах светилась холодная ненависть.

— Почему вы сделали это? — закричал он. — Потому что так сильно ненавидите евреев? А ведь я всегда пытался помочь вам.

Тут я взорвался, выскочив из-за стола, я выдернул его из кресла и прижал к стене.

— Послушай, мелкий еврейский ублюдок, я сыт по горло твоим враньем. Каждый раз, когда ты предлагал свою помощь, ты залезал в мой карман. И теперь тебя тревожит, что я больше не допущу этого.

— Фашист! — завопил он.

Я опустил его и повернулся к Макаллистеру.

— Передавай бумаги в суд и возбуждай уголовное дело против Нормана и его жены по обвинению в обкрадывании компании, — сказал я и направился к двери.

— Вернитесь, — подал голос Берни, снова усаживаясь за стол. — Мы можем решить этот вопрос за несколько минут. Как джентльмены.

Я стоял у окна и наблюдал за Норманом, подписывающим бумаги на передачу акций. В его позе было что-то неестественное. Ручка заскрипела, когда он росчерком пера перечеркнул труды своей жизни.

Если человек тебе не нравится, то ты не испытываешь к нему жалости. А в моих глазах Норман был вызывающий презрение старик, у которого абсолютно отсутствовали чувство порядочности, честность, такт. Ради своего благополучия он мог всех принести в жертву, но когда его рука подписывала бумагу за бумагой, чувствовалось, что из золотого пера вместе с чернилами вытекала его кровь.

Я отвернулся и посмотрел в окно с высоты тридцатого этажа. Люди казались совсем крошечными, у них были маленькие мечты и сиюминутные планы. Завтра суббота — их выходной. Возможно, они поедут на пляж или пойдут гулять в парк. Если есть деньги, то можно поехать за город. Там они будут сидеть на траве, рядом с женами, и наблюдать за детьми, бегающими босиком по прохладной земле. Они были счастливчиками. Им не приходилось жить в джунглях, где ценность отдельного индивида определялась его способностью жить с волками. Они не родились от отцов, которые не любили своих сыновей, потому что те не были их подобием. Их не окружали люди, мечтавшие только о том, чтобы присосаться к чужому источнику благополучия. И если они любили, то ими руководили чувства, а не расчет.

Так должно быть внизу, но я находился наверху, как будто на небесах, где рядом не было никого, кто мог бы сказать мне, что можно делать, а что нельзя. Здесь мне приходилось устанавливать собственные правила, и все должны были подчиняться им — нравились они или нет. И так будет, пока я буду находиться наверху, а я собирался находиться наверху долго — пока люди, произносящие мое имя не будут точно знать, чье имя они произносят. Мое, а не моего отца.