Огромная туша Фуада возвышалась над столом, на котором мерцала керосиновая лампа, отбрасывая по сторонам зловещие тени. Говорить не хотелось: этот великан вообще не питал доверия к словам.

Мустафа вытянулся в полный рост, как делал всегда, обращаясь к начальнику.

— Наверное, господу Богу запорошило песком глаза, — сказал погонщик верблюдов. — Он совсем ослеп и потерял нас из виду.

Фуад издал звук, похожий на хрюканье. Только спустя несколько минут ему удалось найти нужное слово.

— Идиот! Неужели ты думаешь, что именно теперь, после того, как мы совершили паломничество в Мекку и находимся на пути домой, Он отступится от нас?

— В воздухе пахнет смертью, — упрямо твердил Мустафа. — Даже верблюды чуют. Первый раз вижу, чтобы они так беспокойно себя вели.

— Оберни им морды одеялами. Пусть смотрят свои верблюжьи сны.

— Это уже сделано, — возразил Мустафа. — Но они мечутся и срывают одеяла. Я уже лишился двух одеял — то ли их унес ветер, то ли засыпал песок.

— Дай им пожевать гашиша, — посоветовал Фуад. — Совсем немножко — чтобы не сошли с ума. Пускай отключатся и успокоятся.

— Это на пару дней выведет их из строя.

Надсмотрщик смерил Мустафу тяжелым взглядом.

— Неважно. Нам некуда спешить.

Маленький погонщик стоял на своем.

— И все-таки это плохая примета. Как там дела у хозяина?

— Он добрый человек и не привык роптать. Проводит время в заботах о жене. Его молитвенный коврик постоянно обращен в сторону Мекки.

Мустафа причмокнул губами.

— Как вы думаете, возымеет ли действие его молитва — после того, как мы только что совершили хадж?

Фуад выразительно посмотрел на него.

— Все в руках Аллаха. Госпоже осталось совсем немного. Скоро мы все узнаем.

— Сын! — выдохнул Мустафа. — Молю Бога, чтобы он послал им сына. Три дочери — тяжкая обуза даже для такого доброго человека.

— Сын! — эхом отозвался Фуад. — Да поможет хозяину всемилостивейший Аллах! — Он встал и всей своей громадной тушей навис над маленьким погонщиком. — Ну, ты, осел! — неожиданно взревел он. — Возвращайся на место и постарайся совладать с верблюдами, иначе я смешаю с их дерьмом твои старые кости!

Просторный брезентовый шатер, разбитый между четырьмя пальмами посреди оазиса, освещался несколькими электрическими лампами, предусмотрительно размещенными в углах самой большой комнаты. За занавеской слышалось мерное гудение портативного генератора, работавшего на газолине. Из-за занавески доносился аромат жареного мяса, приготовленного на маленькой угольной жаровне.

Выйдя в импровизированную прихожую, доктор Шамир Аль Фей в двадцатый раз отвернул полог и выглянул наружу. В тот же миг в узкую щель набилось столько песка, что он не смог разглядеть даже верхушки деревьев, примерно на пятнадцать футов возвышавшихся над шатром, а тем более различить границу оазиса, где клубы песка образовали стену до самого неба. Аль Фей запахнул полог и вытащил из глаз несколько песчинок. Потом вернулся в зал. Ноги доктора в мягких комнатных туфлях бесшумно скользили по плетеным циновкам, постеленным прямо на песчаный пол.

Набиля обратила на него страдальческий взгляд.

— Ну, как там — не лучше?

Доктор покачал головой.

— Нет, все то же.

— Как ты думаешь, когда все это кончится?

— Не знаю. Во всяком случае, пока нет никаких признаков того, что песчаная буря пошла на убыль.

— Ты раскаиваешься?..

Он подошел к кровати и ласково склонился над женой.

— Нет.

— Ты ни за что не предпринял бы это паломничество, если бы не мои уговоры.

— Я пустился в путь не ради тебя, а ради нашей любви.

— Но в глубине души ты не верил, будто посещение Святой Земли сможет что-либо изменить. Ты всегда утверждал, что пол ребенка определяется при зачатии.

— Я ведь врач, — мягко произнес ее муж. — Но в то же время я — верующий.

— А если снова родится девочка?

Он молчал.

— Ты разведешься со мной или возьмешь вторую жену, как настаивает твой дядя принц?

Муж погладил ее руку.

— Глупенькая ты, Набиля.

Она не сводила с него тревожных глаз, под которыми образовались темные круги.

— Это может начаться в любую минуту. Мне страшно.

— Не беспокойся, — бодро проговорил Шамир. — Все будет хорошо. И, кроме того, на этот раз обязательно будет мальчик. Помнишь, я говорил тебе, что сердце плода бьется, как у мальчика?

— Шамир, Шамир, — прошептала его жена. — Ты готов утверждать все, что угодно, лишь бы я успокоилась.

Он поднес ее руку к своим губам.

— Я люблю тебя, Набиля. Мне не нужна никакая другая женщина. Если сейчас родится дочь, значит, в следующий раз Аллах непременно подарит нам сына.

— Следующего раза не будет, — возразила она. — Твой отец дал слово принцу.

— Значит, придется уехать из страны. Можно будет поселиться в Англии, где я окончил колледж и оставил кучу друзей.

— Нет, Шамир. Твое место дома, ты нужен своему народу. Уже сейчас все, чему ты научился, приносит огромную пользу. Никто и подумать не мог, что от привезенного тобой из Англии генератора для освещения хирургической палаты будет один шаг до основания компании, снабжающей теперь электричеством всю страну.

— Что принесло нашему роду еще большее богатство, — добавил он, — в котором мы не так уж и нуждаемся: ведь у нас и без того все есть.

— Ты — единственный, кто поставил деньги и знания на службу добру и прогрессу своего народа. Нет, Шамир, тебе нельзя уезжать.

Доктор хранил молчание.

— Обещай мне, — она вперила в него напряженный взгляд, — что, если родится девочка, ты позволишь мне умереть. Без тебя для меня нет жизни.

— Это самум, — через силу выговорил Аль Фей. — У меня нет другого объяснения для бредовой мысли, зародившейся в твоей голове.

Набиля отвела взгляд.

— Нет, Шамир, это не самум. Это начинаются схватки.

— Ты уверена?

По его расчетам, ей оставалось носить еще около трех недель.

Я родила троих, — спокойно ответила женщина, — изнаю, как это происходит. Первая схватка была два часа назад, а последняя — только что, когда ты выходил посмотреть, что творится снаружи.

Мустафа спал, обмотав голову тремя шерстяными одеялами, согреваясь теплом верблюжьих тел. Ему снился райский уголок, залитый ярким солнечным светом, и златовласые гурии с могучими бедрами и большими мягкими грудями. Эти волшебные фантазии были навязаны порцией гашиша, которую он великодушно разделил с животными, не желая, чтобы они отправились в мир грез без его чуткого руководства.

Над его головой бесновался смерч; ветер опрокидывал на груду одеял очередную порцию песка и тут же сдувал ее. Один верблюд беспокойно зашевелился во сне, и Мустафа ощутил холод, подступивший к его старым костям. Он инстинктивно поискал теплый бок животного, но верблюд отодвинулся. Крепко натянув на себя одеяло, Мустафа скользнул в другую сторону, но и этот верблюд успел отстраниться. Холод подступал со всех сторон. Мустафа выругался и сделал над собой усилие, чтобы проснуться.

Верблюды повскакивали на ноги. Как всегда, будучи возбужденными, они начали энергично мочиться и выделять кал; брызги угодили на одеяло. Мустафа осторожно выглянул наружу и остолбенел. От стены песка отделился человек верхом на осле. За ним плелся другой осел, с опустевшим седлом. Погонщик верблюдов вгляделся в наездника и вздрогнул: у человека оказалось две головы. Два изможденных бледных лица обратили на него напряженный взгляд.

Мустафа вскочил на ноги и, позабыв о смерче, яростно кусавшем его лицо, ринулся к палатке надсмотрщика.

— Ай-я-яй! Ай-я-яй! Ангел смерти явился за нашими душами!

Фуад быстрее молнии выскочил из своего укрытия, схватил Мустафу в охапку и, приподняв над землей, с силой тряхнул.

— А ну, заткнись! Можно подумать, хозяину и его жене не хватает забот, чтобы еще слушать твои наркотические бредни!

У маленького погонщика верблюдов стучали зубы.

— Точно говорю — ангел смерти! Вон, смотри, — там, где стадо!