— Ну… да.
— Теперь перейдем к вам, Александр Васильевич. Замечания те же: мы не спортивный марш сочиняем, а именно что духоподъемное произведение. Да, вы тут еще и о предварительный вариант стихотворения споткнулись, и все равно в целом музыку создали очень даже приемлемую. Но нам-то нужна музыка не приемлемая, а гениальная! Так что берите доработанный текст, следите за словами — сами следите, даже, если хотите, пойте, а я покажу, какую аранжировку вашего произведения тут будет более уместно использовать…
Вера села за рояль, слегка размяла руки — и сыграла то, что помнила еще по «прошлой жизни». Но только сыграла, слушая негромкое, вполголоса, исполнение песни двумя мужчинами, время от времени комментируя:
— Вот тут нужно от пиано хору подняться до крещендо, подкрепляя образ, создаваемый словами — но вы и сами это прекрасно отработаете. Ну, что скажете?
— Ну что скажу, — тихо заметил Василий Иванович, — вы могли бы нас и вовсе не приглашать, у вас и без нашего участия…
— Глупости не говорите! У вас я всего лишь десяток слов поменяла, кое-что местами переставила, пафосную чушь, явно лишнюю сегодня, выкинула — но если бы не вы, то хрен я бы смогла хоть что-либо близкое услышать. И, чтобы два раза не вставать, замечу, что и у Александра Васильевича я лишь пару нот поменяла, ритмику слегка усилила — а вот сама ничего вообще не придумала. Вы можете хоть у товарища Сталина подтверждение спросить: Вера Синицкая всегда просто берет что-то готовое и придает этому товарный вид… чаще всего придает, если это вообще возможно. А тут мне даже усилий особых прилагать не пришлось! Вы бы и сами все это прекрасно проделали, будь у вас времени побольше. Но вы поспешили — а кто спешит, тот ошибается. Ну а моя работа — не давать людям ошибаться… ну что, понравилось вам, что вы сотворили?
— Довольно неплохо…
— Так, — Вера повернулась к тихо вошедшему в студию Мише Терехову, — сейчас вот эти оба два с хором и оркестром исполнят в большой студии песню, а ты ее запишешь и утром уже тираж студия повезет по магазинам, а сигналки — на радио отправишь курьером. Не получится сигналку отпечатать, отвезешь копию пленки, у них магнитофон есть, но в восемь утра то, что они исполнят, должно прозвучать по радио. Поднимай всех, Ираклия Константиновича тоже… пригласи, вас ведь ночью кормить нужно будет. И хор с оркестром, и авторов — а я домой поеду.
— Ночью? Сама за рулем?
— Ну сюда же я доехала, так что не дергайся. Вот, уже солдатики подъехали, так что приступай к работе: у тебя это будет самым важным делом в этом году. И я не шучу… А на этикетке укажешь: музыка Александрова, слова Лебедева-Кумача, «Священная война». Все, работай…
Когда Вера вышла из студии, Василий Иванович повернулся в Александру Васильевичу:
— Она что, на самом деле думает, что это мы сочинили? У моего варианта с этим общего разве что буквы русского алфавита!
— А у моей музыки — те же семь нот…
Миша, который услышал их разговор, поспешил товарищей упокоить:
— Я думаю, что Вивальди тоже не сразу узнал бы свое «Лето» в Верином исполнении, а уж Бетховен вообще, наверное, и подумать не мог, что на его Вторую симфонию так хорошо ляжет старинная итальянская детская страшилка. Старуха всегда так: берет простые вещи, разные и вроде друг с другом несочетаемые — и делает из них конфетку. И не только в музыке…
В среду в два с копейками Вера пришла в Кремль и направилась в кабинет Сталина. Александр Николаевич при виде ее, одетой в балахонистое платье, вскочил:
— Вера Андреевна, сейчас там проходит совещание военного совета…
— На него и пришла, я же зампред ГКО, у меня работа такая — по военным советам заседать.
— Но вы…
— Сейчас, товарищ Поскребышев, у нас война, и некоторые изменения внешнего вида не дают мне оснований от работы отлынивать. Тем более, что некоторые вопросы, которые на этом совещании рассматриваются, меня непосредственно касаются.
— Я не думаю, что…
— Я думаю, и этого достаточно.
Когда Вера ввалилась в кабинет, сидящие вокруг стола военные на нее покосились очень неодобрительно, а Иосиф Виссарионович, если и хотел что-то по поводу незапланированного визита сказать, сделать это просто не успел: Вера, быстро оглядев собравшихся, заговорила первой.
— Судя по коллективу, сегодня вы обсуждаете наши провалы на фронте, из-за которых половину тут собравшихся было бы хорошо расстрелять. Но расстреливать мы никого не будем — просто потому, что хватит нам и тех покойников, которые героически Родину защищали, но погибли в боях.
— Вера Андреевна! — все же Иосиф Виссарионович решил сказать свое веское слово.
— Я думаю, сейчас не время обсуждать, кто виноват, а нужно решать, что делать. Потому что товарищ Жуков героически на Украине просрал все полимеры, и, чтобы у нас по этой части хоть что-то осталось, я предлагаю начальником КОВО назначить генерал-лейтенанта Ватутина. А Жукова отправить в тыл, руководить обучением мобилизованных товарищей. Потому что в КОВО его держать было бы в корне неверно: товарищ Жуков хоть и исполнителен, но туп. Однако он туп, но исполнителен, и под его руководством формирование новых частей из мобилизованных пойдет быстро и качественно.
Жуков покраснел от злости, вскочил — но сказать ничего не успел, так как Иосиф Виссарионович задал Вере вопрос:
— То есть вы считаете, что товарища Жукова можно не расстреливать?
— Пока — да, можно. Пока мы не подсчитали, сколько бойцов погибло из-за рукожопости руководства КОВО. А если он к тому времени покажет, что хоть подготовкой новых бойцов он руководить способен… ну нет у нас в достатке нормальных генералов, так что пусть хоть так пользу приносит.
В ответ на эту реплику Сталин лишь хмыкнул: он уже давно привык к Вериным «закидонам», но вот большинство командиров РККА, сидящих в кабинете, все сказанное приняли вполне себе всерьез.
— И вы считаете, что товарищ Ватутин…
— А в помощь ему товарища Кирпоноса отправим, там одному человеку с творящимся бардаком справиться будет ой как не просто. Ну а вдвоем… Михаил Петрович тоже не пальцем делан, с Николаем Федоровичем они порядок там быстро наведут.
— Боюсь, что вы слишком уж оптимистично на наше положение смотрите, — не удержался заместитель Шапошникова, — и, скорее всего, просто не знаете еще, что утром в войну против нас и Венгрия вступила.
— Даже так? Ну что же… приказ будет простым: венгров в плен не брать. Румын, кстати, тоже, а защищать Родину от румынов стоит отправить товарища Толбухина.
— Это почему? — все так же, с легкой усмешкой на губах, поинтересовался Сталин.
— Нравится мне Федор Иванович, вот почему. Нравится то, как у него в дивизии бойцы быстро освоили новую технику: у него, пожалуй, единственного из нынешних комдивов, каждый боец умеет автомашину водить или мотоцикл, а каждый третий, если не каждый второй, и с танком справится. Я ему передам пару сотен «терминаторов», с ними он румыну покажет русскую народную кузькину мать.
— Довод веский, но Толбухин сейчас на Кавказе…
— Лазарь Моисеевич, если мне склероз не изменяет — а мой всегда при мне — обещает дивизию, причем любую, аж с Урала до фронта за два дня передислоцировать. А тут все же поближе будет.
— Вера Андреевна, вы закончили?
— Ну, почти. Я просто пришла сказать, что очень сильно возражаю против любых необоснованных наказаний наших генералов. Я даже против того, чтобы их в угол ставили и конфетку отнимали, а уж по поводу расстрелов… если надо будет, я сама кого угодно расстреляю, но сейчас этого делать точно не следует. Так что просьба у меня: захотите кого-то расстрелять — просто передайте товарища мне… на опыты. И я решу, что с таким товарищем делать.
— Мы учтем ваше… пожелание.
— Это не пожелание, а приказ зампреда ГКО. Причем — с тремя решающими голосами, так что у меня теперь всегда решающее большинство в ГКО будет.
— И с чего это у вас три голоса? — Сталин уже чуть не в открытую смеялся.