— Пригласили, отобрав у населения трактора.

— Никто ничего не отбирал, все трактора, которые вы перевезли в степь — собственность нашего управления НТК, и мы просто направили технику туда, где она в состоянии дать положительный эффект. А населению все это объяснили, народ в целом ситуацию понял, поехал в степь с удовольствием… ну, кто все же поехал. Условия-то там вполне приличные, временных балков со строек совхозов там полтора десятка тысяч осталось, а в них люди даже зимой нормально жили, а уж летом…

— Понятно, понятно… значит, это все для повышения качества земель…

— Конечно, а зачем бы еще нам такую очень недешевую программу-то запускать? Ведь чтобы просто перевезти в Прииртышье под миллион человек уже немало очень немало денег потратить пришлось. Но урожаи с новых земель эти расходы почти наверняка окупят, а уж повышение урожайности старых… Есть надежда, что со следующего года у нас начнется производство калийных удобрений в Белоруссии, фосфорные уже с этого года неплохо так производиться стали — и с накопленным за сезон азотом поля былую продуктивность почти наверняка вернут.

Девятнадцатого апреля Лаврентий Павлович снова зашел в гости к соседке:

— У меня к тебе один вопрос: ты что, уверена, что мы фашиста на границе не остановим? И не говори мне, что твои сельские агрономы сами додумались восстанавливать плодородие исключительно на воссоединенных территориях.

— А вам какой ответ нужен? Официальную позицию НТК, мнение зампреда ГКО или мое личное?

— Все три, и давай излагай их в этой же последовательности. Не молчи, я слушаю.

— Ну, мнение Сельхозуправления НТК вы, как я понимаю, уже выслушали, добавлю лишь то, что из источников, близких к осведомленным, стало известно, что в этом году в Прииртышье урожай получится действительно очень хорошим. Просто по погодным условиям, так что смысл получить урожай существенно побольше имеется. Что же позиции ГКО…

— Я сам член ГКО!

— Ну да, конечно. Так вот, ГКО считает, что при превосходстве противника в живой силе примерно в десять раз…

— Откуда столько-то?

— У вермахта сейчас, если считать вместе с люфтваффе и резервной армией, чуть меньше восьми миллионов человек, и из них пять, а скорее шесть примут участие в нападении на нас. Сюда же следует добавить почти миллион иностранцев, которые уже зачислены в германскую армию, а так же не забыть посчитать всяких румынов, венгров и чехов. Еще, хотя и не сразу, подоспеют итальянцы, каудильо постарается своих отморозков в войне с нами утилизировать, дуче тоже в стороне не останется — но в первой волне у немцев будет миллионов шесть-семь.

— Допустим, и что?

— У нас в первой линии стоит примерно семьсот тысяч, включая пограничников…

— И во второй уже почти полтора миллиона.

— На расстоянии в сто пятьдесят — двести километров от границы. Но суть не в этом: при общем десятикратном превосходстве локальное превосходство на отдельных участках может получиться и двадцатикратное, и даже большее — и вот в этих случаях мы просто физически границу не удержим. То есть отступим на вторую линию обороны, возможно даже на третью. По дороге, конечно, вражеские войска прилично так размотаем, сами в наступление перейдем и территорию вернем. Но при этом поля, скажем, пшеничные, в местах боев попросту сгорят, а вот сжечь поле картофельное или свекольное куда как труднее. То есть мы просто не понесем серьезного ущерба по урожаю…

— Логично излагаешь. А сама как думаешь?

— У нас при таком соотношении сил главной задачей будет сохранить свои войска, даже путем некоторой утраты территорий. Территории-то мы всяко вернем, а вот убитых солдат оживить не получится. Так что если будет выбор между «стоять насмерть» и отступить, то я буду за второй вариант. Нам людей беречь надо, просто потому, что будут люди — будет, кому врага уничтожать, а погибнут они, пусть даже героически — и окажемся мы в глубокой заднице.

— Да уж, как была контрой, так и осталась. Я… я тогда приказ по войскам КГБ сегодня же выпущу… завтра, сегодня воскресенье еще… чтобы никаких «стоять насмерть» не было.

— Ответ неверен, садись, двойка. Если часть прикрывает, скажем, отход госпиталя полевого…

— Я читал уставы, которые ты составляла, можешь меня отдельно за Советскую власть не агитировать.

— А я и не агитирую. Вы спросили — я ответила. А агитировать самого верного сторонника этой власти, по моему, просто глупо.

— Ты знаешь, чем больше я с тобой общаюсь, тем сильнее убеждаюсь в том, что у нас самый весь из себя сторонник Советской власти — одна сопливая девчонка. Ну, не совсем уже сопливая… Есть какие-то соображения по поводу возможной даты?

— Ну вы и спросили! Чтобы были соображения, нужно хоть как-то соображать, а вот мне это вообще не свойственно. А если просто посчитать… Чтобы норвежские дивизии подтянуть, к фронту перевезти, довооружить, пополнить наконец — на это минимум месяц потребуется. Но максимум — полтора. Но тут уже и погодный фактор во внимание принимать нужно: до середины мая дойче зольдатенов по палаткам не распихать, они просто все простудятся. Я так прикидываю, что палаточный сезон начнется где-то числа десятого мая, потом нужно будет подвезти как-то пару миллионов человек для рассаживания по этим палаткам… так что вероятных даты две: в ночь на семнадцатое мая и в ночь на двадцать четвертое.

— А в промежутке между этими числами?

— Немцы начнут нападение в ночь на воскресенье, в бабке не ходи. Красная армия у нас по субботам чем занималась? Водку пьянствовала и безобразия нарушала, и фашист этот момент точно не упустил. Так что… таково мое единодушное и единственно верное мнение.

— Почему это оно единственно верное?

— Потому что всесильное.

— Зараза!

— И контра. У нас что на Аландах творится?

— Одиночные самолеты они научились аж над Варшавой замечать… чаше всего, а групповые вылеты — вплоть до Вены. Но только… сильно групповые. А в твоем ведомстве по этому поводу есть что сказать?

— Немножко есть, ночных ракет пока сотни полторы, к середине мая до двух сотен, надеюсь, набрать сможем. Но вот больше — точно нет. Так что вся надежда на Павла Осиповича.

— А затем — и на Владимира Михайловича. Но ты тоже хороша: заставила его сделать самолет, который метров с двухсот от СБ никто не отличит.

— Я надеюсь, что не отличит.

— И надежды твои Владимир Михайлович оправдал: есть данные… агентурные: немцы считают, что мы в западные округа поставили именно СБ с новыми пропеллерами. Мясищеву только за это Героя Соцтруда дать нужно будет.

— И Сухому!

— Я тебя знаю, твоя бы воля — так они с ног до головы орденами обвешенные ходили. Но — обломись: на Политбюро принято решение им по Звезде дать. Но ты не плачь: по Звезде за каждый новый самолет…

— Спасибо огромное!

— На тебя просто смотреть приятно, как ты за других людей радуешься! Честно скажу: только ради того, чтобы на тебя в эти минуты посмотреть, я бы людям каждый день ордена всякие выдавал бы. Но придется подождать: сама понимаешь, секретность нужно соблюдать. Так что решение принято, а постановления пока нет, а вот когда самолеты себя проявят…

— Подольше бы не проявляли… но ведь не получится…

— И все равно мы победим!

— Ага, уничтожим фашистскую гадину в его собственной берлоге. Вот только победа заключается не в том, чтобы разгромить гитлеровцев, и даже если мы Остров под воду опустим, это будет еще не победа.

— А что тогда ты считаешь победой?

— Долго рассказывать, да и не время еще.

— Насчет опускания острова должен сказать… как члену ГКО сказать должен: товарищ Хлопин уже дюжину своих изделий изготовил.

— Это он молодец…

— Что не так? Только что сияла, как начищенный пятак — и опять мрачнее тучи…

— Лаврентий Павлович! У меня настроение сейчас по десять раз на дню меняется! Само по себе меняется, безо всяких причин! И спрашивать меня почему это — смысла ни малейшего, я и сама не знаю!