– Вы плохо знакомы с советскими реалиями.
– И как-то не спешу ознакомиться!
– Придется. Вы мне не нужны, генерал.
– Даже так?
– Я просто возвращаюсь к своим.
– А я, выходит, подвернулся по дороге?
– Именно. Но в том лишь ваша вина.
– Объяснитесь!
– А разве «Шторьх» по чину генерал-майору?
Немец сердито засопел.
– Мой «Юнкерс» попал под обстрел, – пробурчал он.
– Понятно. Как звать?
Генерал-майор покосился на пилота, помолчал, но все же признался:
– Фридрих Клесс.
– Какой ценный груз![343]
– Вы не представились, – чопорно сказал Клесс.
– Василий Сталин. Будем знакомы.
Генерал-майор вытаращился на пилота.
– Да, Фридрих, – притворно вздохнул Быков, – охота не удалась.
– Вами занимался не я, – пробурчал он, – а люди Гиммлера.
– Один хрен.
– Простите, что?
– Скоро узнаете, герр Клесс!
Тихий и незаметный, «Шторьх» чем-то напоминал русский «По-2». Тому тоже подкрасться было – раз плюнуть.
Легкое тарахтенье слабенького моторчика почти не воспринималось на слух после мощного рева истребителей.
Поэтому линию фронта Григорий преодолел без последствий – его просто не заметили.
Потеря крови давала о себе знать – подступала слабость, болела голова, участилось дыхание. Очень хотелось пить.
Поколдовав с рацией, Быков поднес ко рту микрофон и внятно сказал:
– Я – «Колорад», вызываю «Колхоз»! «Колхоз», ответьте!
Приемник затрещал, заверещал (Клесс высокомерно поморщился) и вдруг ясным, ликующим голосом радистки Зиночки ответил:
– Ой, «Колорадик»! Я так рада! – тут же голос ее стал деловым (видимо, начальство явилось): – «Колхоз» слушает!
– Дайте подсветку… Возвращаюсь на «Шторьхе».
– Васька! – прорвался в эфир голос Бабкова. – Т-твою мать! Живой?
– Почти.
Уронив микрофон, Григорий вцепился в ручку управления, чувствуя, как плывет сознание.
Где-то впереди, в темной ночи, тускло замигало посадочное «Т». Видимо, выстроились техники с фонарями «летучая мышь» в руках.
Взметнулась серия белых стартовых ракет, осветивших направление посадки.
«Салют…» – мелькнуло у Григория.
Очухавшись на миг, Быков еле выговорил:
– Захожу на посадку…
Генерал-майор сидел ни жив ни мертв.
Спас их, наверное, пилотский инстинкт Григория – сажал он «Шторьх» чуть ли не на подсознании.
Лишь только зашуршала земля под колесами, Быков нежненько принял ручку управления на себя, чисто механически вырулил, затормозил…
Опять было много света, как на том, на немецком аэродроме. Мелькали какие-то тени, звучали голоса…
Распахнулась дверца, и Григорий буквально вывалился наружу, уже не зрением, а кожей осязая ловившие его руки.
«И бысть тьма…»
Сообщение Совинформбюро за 15 июля 1943 года:
«На днях наши войска, расположенные севернее и восточнее города Орла, после ряда контратак перешли в наступление против немецко-фашистских войск.
Севернее Орла наши войска прорвали сильно укрепленную оборонительную полосу противника по фронту протяжением 40 километров и за три дня напряженных боев продвинулись вперед на 45 километров.
Разгромлены многочисленные узлы сопротивления и опорные пункты противника.
Нашими войсками на этом направлении занято более пятидесяти населенных пунктов.
Восточнее Орла наши войска прорвали сильно укрепленную оборонительную полосу противника по фронту протяжением 30 километров и, преодолевая его упорное сопротивление, продвинулись вперед на 20–25 километров.
На этом направлении нашими войсками занято более шестидесяти населенных пунктов.
В ходе наступления наших войск разбиты немецкие 56-я, 262-я, 293-я пехотные дивизии, 5-я и 18-я танковые дивизии.
Нанесено сильное поражение немецким 112-й, 208-й и 211-й пехотным, 25-й и 36-й немецким мотодивизиям.
За три дня боев взято в плен более 2000 солдат и офицеров.
За это же время, по неполным данным, нашими войсками взяты следующие трофеи: танков – 40, орудий разного калибра – 210, минометов – 187, пулеметов – 99, складов разных – 26.
Уничтожено: танков – 109, самолетов – 294, орудий разного калибра – 47. За три дня боев противник потерял только убитыми более 12 000 солдат и офицеров.
Наступление наших войск продолжается…»
Глава 14 Первая звезда
Быков не помнил, что было после посадки.
Все накатывало и отходило – не разберешь, то ли сон, то ли явь.
Иногда он выплывал из разлива немощи, наблюдал за деловитой суетой медсестричек и сурового военврача и снова тонул, не в силах слова вымолвить.
Но молодой, крепкий организм брал свое – Григорий пошел на поправку.
«Если бы из меня столько кровищи вылилось на «Граче», – подумал он, – то похоронили бы, что осталось, а так…»
И лишь теперь, уловив связную мысль, Быков понял, что сохранил зыбкое равновесие и не свалился в мир иной.
Григорий разлепил глаза, увидел белый потолок.
По нему бежала извилистая трещина, кое-где оголявшая доски.
Наверное, бомбежки расшатали дом.
Дом? Скорее, госпиталь…
Быков повернул голову, ощущая подушку, и оглядел, как мог, маленькую палату.
У противоположной стены стояла еще одна койка, пустая, застеленная одеялом, а в узкие окна лился свет, пригашенный плотными зелеными шторами.
Форточка была открыта, и задувавший ветерок колыхал штору, отчего кольца на гардине тихонько позвякивали.
Неподалеку, на венском стуле, сидела пожилая медсестра.
Она вязала носок и, смешно шевеля губами, считала петли.
Отняв руку от спиц, чтобы поправить очки, медсестра заметила пробуждение Быкова.
Охнув, она живо отложила вязанье и поспешила прочь из палаты, переваливаясь на ходу и шаркая тапками.
«Благую весть понесла…»
Вскоре из коридора донеслись голоса и торопливые шаги.
Дверь распахнулась, и в палату стремительно вошел огромный человек в белом халате и шапочке.
Человек-гора приблизился к Григорию, взял его за руку и стал считать пульс, сверяясь с часами.
– Вам бы Саваофа играть, – проговорил Быков. – Уж больно вид грозный…
– Шутите, шутите, – улыбнулся врач. – Стало быть, точно поправляетесь. А то приезжали тут, метали громы с молниями…
– Небось, расстрелять обещали, ежели помру…
– Не без этого, – хмыкнул человек-гора и присел на жалобно скрипнувший стул.
Казалось невозможным, чтобы тонкие ножки не сломались и не разъехались. Нет, крепкая мебель…
– А вы б гнали всяких громовержцев…
– Чем и занят был! – хохотнул врач. – А потом руки тряслись, и тетя Вера меня все травками своими отпаивала… А помереть вы могли легко, уж слишком много крови потеряли. И кость задета, и сухожилие пострадало… Считайте, что долетели вы на одной силе воли.
– И отключился.
– А чего ж вы хотите? У организма резервы велики, но и они исчерпаемы. Ну-с, отдыхайте. Тетя Вера вас бульончиком покормит. Соков побольше пейте…
– А нога как? Не оттяпаете?
– Не оттяпаем, – улыбнулся военврач. – Ну, с палочкой придется немного походить…
– Ну, это не самое страшное…
Успокоительно похлопав Быкова по руке, человек-гора воздвигся и стремительно покинул палату.
Голоса в коридоре зазвучали еще громче, в забавной просительно-нагловатой тональности, после чего в палату на цыпочках вошли Володя Орехов, Андрей Котов и Степа Микоян.
Все трое были в чистой форме, на плечи накинуты больничные халаты.
Кадр из фильма «про войну». Сцена: «Однополчане посещают раненого товарища».
Впрочем, как бы ни ерничал (про себя) Быков, а приятно ему все равно было.
– Ну, наконец-то, командир! – громким шепотом сказал Орехов. – А то лежишь тут, как мумия, и нос в потолок!
Микоян первым занял стул и спросил заботливо:
